и студеного, в вечной тени, перевального ущелья мы не расставались с
ватниками и ватными штанами. Подобная одежда в духоте Ширэгин-Гашуна
заставила нас обливаться потом и была сброшена после первого часа
ходьбы по обрывам.
Я увидел вдали белое пятно, двигавшееся мне навстречу, и
остановился в недоумении. Это оказался Эглон, уныло шагавший в одном
нижнем белье. Ватные штаны неуклюже висели на ледорубе на его плече.
Очки жалобно перекосились, обильный пот струился по его лицу и шее,
нос грустно смотрел на ноги. Исследователь сетовал на отсутствие
интересных находок.
Породы здесь в общем походили на те, какие попадались в Нэмэгэту:
слои красных глин, песчаников и песков, переслоенные голубоватыми
конгломератами. Но лишь редкие обломки, еще более жалкие, чем в
Барун-Ширэ, встретились нам за все время исследования Цзун-Ширэ. Ясно
было одно - в обрывах вопреки сообщению отряда Комитета наук никакого
сколько-нибудь стоящего местонахождения нет и не было.
Приехали в лагерь без приключений уже в сумерках. За время нашего
отсутствия проводник Цедендамба ездил на "Смерче" и отыскал колодец с
отвратительной на вкус водой в трех километрах к западу. Чай, по
общему признанию, был не чем другим, как подогретой верблюжьей мочой с
примесью гипосульфита и глауберовой соли. Худшей, чем в
Ширэгин-Гашуне, воды мне не встречалось за все время работы в Гоби в
последующие годы.
Чтобы покончить с общим унынием, выдали по шкалику спирта, и
после обеда настроение улучшилось. Мы стали обсуждать план дальнейших
исследований.
- Место найдено совершенно точно, - говорил Громов. - Совпали
указания Чудинова и комитетского отряда: налицо сфинкс и колодец,
азимуты правильны. Наконец, и проводник тоже знает это место, как
Ширэгин-Гашун. И в то же время основного - местонахождения
динозавров - здесь нет. Что начальник отряда Комитета напутал, это
ясно - обрывы не содержат ничего похожего на то громадное количество
костей, о котором написано в отчете. Но Чудинов с самого начала
говорил и писал о другом месте - где-то на дне котловины. Надо
обследовать дно котловины!
- Совершенно верно, - согласился я, - но наши возможности
ограниченны; машина, даже пустая, не пройдет через центральную часть
впадины - там пухлые глины. А для того чтобы обогнуть котловину с
севера, туда, к Бага-Богдо, у нас нет времени. Попробуем завтра пройти
вдоль Цзун-Ширэ в северную часть...
Так и решили. Необычайное безветрие продолжалось и следующий
день. Опять стояла жара, для пятого октября невероятная. Я подумал,
какая чудовищная жара должна была стоять здесь, в глубокой впадине,
закрытой со всех сторон горами, летом. Проводник подтвердил мои
догадки, я даже обрадовался, что в этом месте с гнусной водой и адской
жарой не оказалось большого, достойного крупных раскопок
местонахождения.
Опять "Дзерен" повез исследователей в глубь Ширэгин-Гашунской
впадины. Я остался в лагере, чтобы привести в порядок записи по
Нэмэгэту. В те дни поиски и раскопки велись с рассвета до ночи, ночью
еще писались этикетки, и совершенно не было времени на обработку
сделанных наспех заметок...
Солнце палило нещадно, палатка превратилась в духовую печь. Я
забрался под "Дракона" и в тени, под уютным навесом из карданов,
крестовин, тяг и трубок, проработал весь день, временами прерывая
записи для совещаний с Андросовым по автомобильным делам.
Исследователи вернулись менее унылые, чем вчера, издеваясь над
Прониным. Водитель "Дзерена" очень искусный, умелый и находчивый, до
сих пор благодаря тяжелой военной школе победоносно справлявшийся со
всеми затруднениями, впервые безнадежно завяз в пухлых глинах центра
впадины. Лишь с большими усилиями удалось высвободить машину. Проехав
около пятнадцати километров вдоль обрывов, исследователи выбрались на
относительно твердую саксаульную равнину. Позади нее стояло несколько
небольших холмов-останцев с костями гигантских динозавров, примерно
таких же, как и в Нэмэгэту. На одном из останцев, несомненно, лежал
целый скелет, теперь сильно разрушенный и разнесенный. Подтвердилось,
что в Ширэгин-Гашуне действительно есть местонахождение динозавров, но
небольшое. Если бы мы попали сюда в самом начале нашей работы, то,
пожалуй, нашли бы его заслуживающим разработки. Теперь же
Ширэгин-Гашун не шел ни в какое сравнение с Нэмэгэту, доступен был
значительно труднее и содержал материал гораздо худшей сохранности.
Очевидным стало сильное преувеличение, допущенное увлекшимся
географом, но после открытия Нэмэгэту это не было катастрофой. С
легким сердцем мы "закрыли" это воображаемое кладбище.
Шестого октября мы спустились с уступа Барун-Ширэ и направились
на восток, рассчитывая обогнуть массив Сэвэрэй и выйти на
автомобильную дорогу в Ноян сомон. Здесь котловина, названная нами
Занэмэгэтинской, сильно сужалась. При господствующих в Гоби западных
ветрах и широком растворе котловины на запад в узкой восточной части
нужно было ожидать накопление песков.
Так оно и оказалось. Сплошные бугристые пески начались в десяти
километрах от Барун-Ширэ. Около тридцати километров мы пробивались
через пески, держась сухого русла, поднимавшегося на маленький перевал
между двумя коническими черными горками. Машины едва шли, постоянно
зарываясь, и вылезали только по доскам. "Дракон" буквально пахал
песок, так как если небольшие, поросшие колючками кочки еще кое-как
поддерживали полуторки, то ничего не значили для семи тонн "Дракона".
Я требовал от проводника вести нас другим путем, но Цедендамба
уверял, что другой дороги нет и нужно во что бы то ни стало
пробиваться здесь. Проделывать назад весь тяжелейший путь через
Нэмэгэту было невозможно, но и ехать тут было губительно для машин. В
отчаянии мы с Андросовым решили пробиться к горам и там искать пути.
Для машины легче идти по большим подъемам, но по твердой почве, чем по
песку. Семисантиметровой толщины доски, поддерживавшие нас в песке,
изломались в щепки, пока мы поднялись к черному каменистому склону
первого холма. Склон оказался крутым, и подъем был очень тяжел для
нашей груженой машины. Мы решили взобраться сначала на холм и
осмотреть путь. Безотрадная картина представилась нам с вершины. Не
по-осеннему жаркое солнце погружало свои лучи в широкие впадины между
коническими черными холмами, то острыми, с крутыми склонами, то широко
расползшимися между долинками.
Подножие каждого холма тонуло в рыхлом песке, казавшемся
ярко-желтым от окружавших черных пород. Сложные желтые узоры
извивались между мрачными заостренными вершинами, образовавшими
полукруг и дугой охватившими плоскогорье, поросшее светло-золотым на
солнце дерисом. До плоскогорья было не меньше пятнадцати километров, и
наш "Дракон" безнадежно засел бы в первой же ложбине, заполненной
песком, всплески которого заходили высоко на склоны. Проводник был
прав - дороги не было в этих мрачных холмах, к которым так подходило
их название Чоноин-шорголга ("Волчья колыбель"). Да, холмы надежно
охраняли дерисовое плоскогорье.
Мы проделали обратно весь мучительный путь, подошли к сухому
руслу. Взволнованный проводник, на серьезном лице которого ясно
читались тревога и огорчение, что-то усиленно доказывал Данзану. Тот
начал уверять меня, что все напрасно - дороги там нет. Я ответил
Цедендамбе, что он прав. Славный проводник успокоился и просиял.
В безветрии и духоте гнетущее молчание долины нарушалось
моторами, ревевшими в попытках вырваться из цепких объятий песка.
Словно невидимая могучая лапа схватывала машину за задний мост,
удерживая ее и заставляя тяжело оседать в сыпучий песок. Мы были с ног
до головы в песке, с силой отбрасываемом колесами. Песок лип на потные
лица, хрустел на зубах. Распаренные, в одних майках, мы толкали
машины, таскали кустики полыни, ломали ногти, выкапывая в колее машины
глубоко зарытую туда давлением доску. Мотор ревел, машина дергалась,
мы напрягали все силы, подталкивая ее оседавший бок, доски
обугливались под буксующей резиной. Близился вечер. Как-то незаметно
песок стал мельче, или же растительность гуще, или появился щебнистый
панцирь - почему-то не запомнилось, что именно, должно быть, от
усталости. Незаметно мы стали продвигаться быстрее, машины не
садились, унылый вой низших передач смолк, и мы пошли на третьей
передаче. И было пора - перегревшиеся моторы "выпили" всю воду, из-за
скверного качества взятую в небольшом количестве, а доски все до
последней были превращены в растопку для костра.
Полуторки, легче "Дракона" нырявшие по промоинам, начали заметно
обгонять, набирая ход.
- Опять они лезут в гору, смотрите, Иван Антонович! - завопил
Андросов, еще не опомнившийся после песков.
Действительно, черные жуки, неуклюже нырявшие впереди, сильно
забрали вправо, на бэль Сэвэрэя. Опять Цедендамба хотел пересечь борт
котловины напрямик, забывая про горький опыт. Я разозлился, достал из
кузова винтовку и двумя выстрелами дал сигнал остановки. Полуторки
стали. Над тентами появились ряды голов, смотревших в нашу сторону.
Машины были загружены так, что из ящиков с коллекциями, немного
отодвинутых от переднего борта, получалась скамья. На скамью стелили
кошмы, в теплые дни добавлялись полушубки, и три-четыре человека с
удобством ехали наверху, упираясь спинами в мягкие вещи - палатки и
постели, забитые в машину под свод тента доверху. Чтобы тяжелые ящики
не раздавили ноги сидящим на спусках, между бортом и ящиками
заклинивались толстые чурки. Как только что-нибудь случалось позади,
сидящие вставали, высовывали головы над тентом и старались
рассмотреть, в чем дело. Этот очень характерный ряд голов
приветствовал наше появление и теперь.
- Данзан, спросите у Цедендамбы, какого черта он опять жмется к
горам? - сердито закричал я переводчику.
Молодой монгол улыбнулся и показал вперед и влево от машин. Мы
остановились на верхушке небольшой возвышенности. Слева подступали и
тянулись грозной цепью, насколько хватал глаз, заполняя всю котловину,
гигантские песчаные барханы... "Пески Хонгорин-Элисун!" - сразу
сообразил я, поняв, отчего "жмется" к горам проводник. Все же я
уговорился с Цедендамбой ехать поближе к пескам, где промоины и сухие
русла не были столь обрывистыми. Правда, это преимущество, как и все
вообще в жизни, имело свою оборотную сторону - пески, заполнявшие
русла, были тем рыхлее, чем дальше отходили русла вниз от крутого
уклона бэля. Поэтому мы старались выбрать нечто среднее и
действительно поехали сравнительно быстро, борясь с кочками,
промоинами и сухими руслами.
А слева все шли огромные барханы - на западе более низкие и
какой-то правильной граненой формы, воспроизводящие облик египетских
пирамид. В середине цепи барханы превращались в настоящие горы песка
по сто, сто двадцать метров высоты. Солнце село уже совсем низко, горы
потемнели. По центру протянувшейся почти точно с запада на восток
котловины, словно по трубе проекционного аппарата, прямо на цепь
барханов лился яркий косой свет. В этом свете пески казались
удивительно белыми перед темно-фиолетовой линией гор. Серпы черных
теней разделяли гигантские холмы песка, как циркулем очерчивая каждый
острый, геометрически правильный полумесяц вершины бархана. Солнце
спустилось еще ниже, долина потухла, пески начали сереть и в сумерках
приняли страшный свинцовый оттенок...
Мы остановились у колодца Хонгор-худук, в тридцати километрах от
Сэвэрэй сомона, у двух тощих хайлясов и поставили койки в сухое русло,
на всякий случай, для защиты от ветра. Но ветра не было, как и во все
предыдущие дни нашего пребывания в Занэмэгэтинской котловине.
В тихую звездную ночь мы долго обсуждали итоги геологических
наблюдений в Центральной Монголии и пришли к заключению, что
красноцветные костеносные отложения не были связаны с хребтом Нэмэгэту
или с соседними хребтами во время своего образования. Все эти хребты -
Нэмэгэту, Хана-Хере, Гурбан-Сайхан - очень молодые образования, острые
пильчатые цепи, поднятые совсем недавно и продолжающие подниматься в
настоящее время, в процессе развития гигантских сводовых поднятий
Азиатского материка. Поэтому-то хребты как бы протыкают красноцветные
меловые отложения, горизонтально лежащие пласты которых на границе с
хребтами смяты в складки, разорваны и отогнуты, разбиты небольшими
надвигами и сбросами. Некогда местонахождения Нэмэгэту и
Ширэгин-Гашуна были отложены в едином бассейне, затем рассеченном
хребтом Нэмэгэту.
Оставалась неясной история древних участков современных хребтов -
тех сглаженных и округленных гор, большей частью захваченных бэлями,
которые являются истинными водоразделами. Еще очень малый запас
наблюдений был накоплен за короткий срок путешествия...
- Что значит хонгор, хонгорин? - спросил я Данзана на следующее
утро, едва он, будто отогревшаяся ящерица, высунул свою черную голову
из спального мешка.
- Хонгор - это такой цвет, розовато-желтый... нет - светло-рыжий,
вот такой, - молодой монгол протянул руку по направлению к пескам. В
утреннем свете барханы казались совсем желтыми, слабо-апельсинового
оттенка, с такими же резкими черными тенями, как и на закате.
От колодца мы проехали обширный саксаульник и стали подниматься к
восточному концу Сэвэрэя. Перевальная точка оказалась низкой - всего
на четверть километра мы поднялись от колодца Хонгор. Передовой
"Смерч" остановился. Данзан подбежал к подошедшему сзади "Дракону".
- Иван Антонович, - начал он с характерным для монгола свистящим
"в" и хлещущим "ч", - сомон там, направо, на южном склоне Сэвэрэя,
перекочевал в разрушенный монастырь Цаган-Субурга. А нам можно ехать
прямо. Проводник спрашивает - будем ехать в сомон?
- Нет, не нужно, там нечего делать, - ответил я. Данзан, как
будто не удовлетворенный ответом, медлил.
- Что вам мешает? - усмехнулся я, заметив нерешительность
молодого геолога.
- Цедендамба говорит - здесь его юрта, жена живет... Если не
поедем в сомон, то только три километра в сторону... Можно ему
заехать?
- Как же так? Жена здесь, вон куда забралась, а он сам работает и
живет в аймаке? Для чего это?
- А скот куда девать? В аймаке нечем кормить...
- Продать, раз уж посвятил себя государственной службе!
- Без скота гобиец не человек, так. Устанет на службе, уйдет в
степь, здороветь будет, тихо жить. Тут, в Гоби, многие еще
по-старинному живут...
- Ну ладно, мы все туда поедем. Только скажите сейчас же, что
едем не в гости, никаких чтобы угощений. Около юрты остановимся и
будем чай варить, два-три часа в его распоряжении...
Юрта Цедендамбы оказалась в небольшом овраге. Полынь серебрилась
на солнце вокруг желтых песков. На шум машины из юрты выскочила
молодая монголка, но Цедендамба уже спрыгнул с передовой полуторки.
Увидев его знакомую высокую фигуру, женщина радостно метнулась к нему,
но смутилась и только протянула ему маленькую руку. Так, взявшись за
руки, не обменявшись ни словом, они скрылись в юрте. Скот был на
пастбище, но я все же распорядился отвести машины подальше. Водой мы
запаслись еще под перевалом из колодца, пробитого в розовых гранитах,
и теперь наслаждались чудесным чаем после ширэгин-гашунской мерзости.
Неизвестно откуда появились дети - большой, в отца, мальчик и
остроглазая хорошенькая девочка. С милой монгольской сдержанностью они
медленно подошли к костру. Из-за холма нас окликнул старик и вступил в
оживленный разговор с Данзаном.
Мы долго пили чай с холодной бараниной, накормив всех: и
Цедендамбу с женой, и старика, и ребят. Дети перестали нас стесняться,
со смехом спрашивали отца о чем-то, восторженно ойкали и конфузились.
Все мы с удовольствием наблюдали за приятной, дружной семьей аратов.
Для них каменистая Гоби не была пустой и унылой, однообразной, как для
многих из нас. Нет - это был родной дом, просторный, привычный и
приветливый.
Жаль было нарушать короткое свидание отца с семьей и ехать
дальше. Я усиленно советовал Цедендамбе перевезти своих в аймак, а
скот устроить в другие хозяйства. Впоследствии арат так и сделал.
Спустя год мы были в гостях в его юрте в Далан-Дзадагаде.
После полудня начался ветер. Мы покатились навстречу ему вниз с
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг