выбраться на гладкую, без травинки, гряду или холм, усыпанные черным
полированным, сверкающим, как битое черное стекло, щебнем.
Пески сменялись щебнистой степью с кустиками баглура и надутыми
за ними бугорками песку. Здесь машины шли легче. Далеко впереди, у
подножия западной оконечности Алтан-улы, виднелось большое красноватое
светлое поле - новый лабиринт обрывов. Там находилось Цаган-Хушу
("Белая Морда"), где, по сообщениям аратов, также попадались "кости
дракона". Алтан-ула манила своими неразгаданными тайнами, но наш путь
шел к северу, через хребет Нэмэгэту. Изучение Цаган-Хушу придется пока
отложить. Теперь мы не сомневались, что экспедиция будет продолжаться
- одного Нэмэгэту хватит на несколько лет серьезной работы.
Стало смеркаться. Сухие русла и промоины встречались реже, черный
щебень уплотнился, все чаще попадались крупные камни.
Мы остановились на ночлег. Я спал прямо под чудесным звездным
небом, так как поставили только одну палатку без печки. Из-за холода
все вскочили рано. Ветер, казавшийся очень плотным, дул прямо в лоб из
ущелья - той сквозной долины, куда лежал наш путь. Алтан-ула прямой и
отвесной темно-зеленой стеной высилась налево от нас. Нэмэгэту отошло
вдаль, и его хмурые зубцы золотились в утреннем солнце почти на одном
расстоянии с Гильбэнту.
Снизу из котловины подошла старая караванная тропа, по которой
поднялись на перевал. За перевалом, под спуск, машины пошли легче,
хотя все ближе и ближе становилась голая темно-серая стена хребта.
Тропа исчезла в сухом русле, скалистые откосы сжали долину с обеих
сторон. Большое стадо лохматых коз плотно сгрудилось вблизи колодца.
Две монголки - молодая и старая - поили нетерпеливо рвавшихся к воде
животных. При появлении наших машин началось паническое бегство стада
в гору. Пришлось извлекать из колодца одну козу, свалившуюся туда в
спешке. Набрать воды нам не удалось, потому что колодец оказался почти
вычерпанным, и не стоило терять несколько часов, пока он наполнится,
Впереди, по сведениям проводника, были еще колодцы.
- Куда ехать? - спросил я Цедендамбу, окончившего разговор с
аратами.
- Туда, - показал он вперед, на скалу, перегораживавшую ущелье.
- Значит, там есть ход, - вмешался Андросов, - только не было бы
узко...
- Там большая тропа, очень узко не будет, - возразил Данзан.
Мы двинулись. Песок в русле был тверд, уклон заметен, и машины
шли быстро. Гигантские чугунно-серые стены нависли над нами. Эхо
моторов грохотало далеко вверху. Борта автомобилей едва не задевали
утесов. Иногда русло перегораживалось огромными камнями или завалами
из крупных глыб. Приходилось устремляться в узенькую стежку между
стеной и завалом. Вверху, на недоступной высоте, чернели отверстия
пещер - здесь, в твердых породах осевой части хребта, пещеры были,
несомненно, древними. Кто знает, какие загадки распространения и жизни
доисторических людей могли бы быть разрешены при их исследовании?
Внезапно ущелье расширилось, на бугре посредине его оказались две
юрты. Несколько верблюдов, флегматично стоявших около юрты, в ужасе
бросились в боковой распадок. Собаки, поджав хвосты, улепетывали вниз
по руслу. Четыре женщины, возраста которых мы издалека не определили,
кинулись вверх по склону, подхватив тяжелые полы меховых дэли. За
минуту все живое разбежалось, а нам оставалось только проехать мимо,
предоставив хозяевам самим разобраться в происшедшем. Я покачал
головой.
- Первый раз в жизни видят машину! - улыбнулся Андросов.
Ущелье опять сузилось, отвесные обрывы, острые как ножи,
скалистые ребра, узкие щели проходили мимо идущих машин. Темно-серые,
почти черные и коричнево-шоколадные породы представляли собою
древнепалеозойскую метаморфическую толщу, возможно, девонского или
силурийского возраста. Разнокалиберные жилы кварца змеились белыми
молниями на темных кручах. Расслоенные и перемятые сланцы рассыпались
в мелкую крошку, струившуюся по дну бесчисленных крутых долинок,
избороздивших грозные утесы по триста - четыреста метров высотой.
Каждое небольшое расширение ущелья было занято холмом из огромных
камней, разделявших развилку русла. На холмах рос высокий дерис и
зеленела свежая и густая трава. Очевидно, подземный поток русла
залегал совсем неглубоко, и добыча воды здесь не составляла проблемы.
На одном из холмов бегали шесть куликов - первая "дичь", встретившаяся
за все время странствования в Нэмэгэту. Немудрено, что ярые
охотники - повар и Андросов - схватили дробовики и стали ползком
подкрадываться к птицам. "Батареец" Иванов долго наблюдал за
охотниками, поднял камень, обогнул холм слева и лениво швырнул его в
птиц, деловито шагавших в сторону от скрытых за травой стрелков.
Так кулики и убежали, а вернувшиеся ни с чем охотники были вконец
опозорены "батарейцем", протянувшим им убитую камнем птицу...
Темные породы сменились более светлыми серо-желтыми, стены были
усеяны множеством мелких пещерок. Через двести метров стены начали
расходиться и понижаться, в обрывах появились рыхлые желтые
конгломераты - мы вышли по ту сторону хребта Нэмэгэту. Отсюда, с
высоты трехсот метров, над пониженной центральной частью огромной,
пожалуй, больше Нэмэгэтинской, впадины было видно очень далеко.
Противоположная сторона ее тонула в серой пыльной дымке, вверху
становившейся голубой и застилавшей ряд округлых вершин гор
Иха-Баян-ула ("Большая Богатая гора"). Еще выше, прямо против устья
ущелья, висела в воздухе голубая полоска, утолщавшаяся к левому концу.
Так впервые предстала перед нами Ихэ-Богдо ("Великая
Святая") - высочайшая вершина Гобийского Алтая, почти в четыре тысячи
метров высоты.
Но сейчас нам было не до нее - русло растекалось на десятки
проток, веером расходившихся по конусу выноса, и дорога стала
невыносимой. Мы пересекали наискось бесчисленные рытвины, заваленные
громадными камнями, направляясь на северо-восток. С тревогой следил я
за тем, как мотало и бросало полуторки, шедшие впереди, слушал
угрожающий скрежет в своей машине. Нашего длинного "Дракона" корежило
особенно ужасно. Все доски кузова скрипели и трещали, визжали тяги, и
глухо ударяли в платформу баллоны. Я несколько раз останавливал отряд
для поисков лучшей дороги, но Цедендамба уверял, что лучше проехать
нельзя. Мы тогда еще очень плохо знали Гоби, верили проводнику,
боялись и шагу сделать без него. Много позже я сам научился проводить
автомобиль по Гоби и тогда понял, что внизу, в котловине, дорога была
значительно лучше, а проводник ломился напрямик через сильно размытую
поверхность бэля.
Около двадцати пяти километров такого пути, и... лопнул коренной
лист передней рессоры "Дракона". Мы остановились, чтобы улучшить
амортизацию куском резины. Внезапно впереди показались три серые тени
- они медленно шли гуськом по одному из поперечных сухих русел и так
же неторопливо скрылись за бугром. Я впервые видел куланов - диких
ослов Центральной Азии, но успел рассмотреть только их светлую шерсть
и головы, казавшиеся громадными из-за длинных ушей. Впереди нас, внизу
и позади расстилалось сплошное море песчаных бугров, поросших
саксаулом. Справа, совсем близко, высилась стена Нэмэгэту, еще более
крутая, чем на южной стороне.
В четыре часа мы повернули налево, вниз, ко дну котловины.
Выбрались на длинный увал, проходивший по длинной оси котловины, точно
так же, как и в котловине Нэмэгэту. Поверхность увала была покрыта
панцирем из мелкой гальки и почти лишена растительности. Глубокие
русла разбивали гряду на цепь длинных холмов. Серые рыхлые
конгломераты вскрывались в обрывах русел, дремучие нетронутые
саксаульники заполняли широкие распадки. Машины отлично шли по гребню
увала, но всякое пересечение русла сопровождалось "посадкой". Тогда
извлекались доски, им в подмогу шли стволы саксаула, камни, кустики
караганы. С ревом машина устремлялась на второй скорости на
пересечение рыхлого песка, сзади бежали шесть человек, толкая ее в
задний борт, а другие четверо перебрасывали доски, выдирая их из песка
после прохода машины. Так перебирались все машины, и мы ехали
несколько километров до следующего русла, а там начиналось все
сначала.
Перебравшись через очередное русло, мы остановились на
противоположном берегу его уже в полной темноте. Молодая луна слабо
освещала рогатые ветки саксаула, здесь особенно высокого и частого.
День был теплым, особенно когда мы перешли в новую котловину. Вечер
тоже не принес холода, обычного в Нэмэгэту.
Мы расставили койки около машин и наломали саксаула, из которого
сложили громадный костер в честь окончания работ в Нэмэгэту и прибытия
в новые, неизведанные места. Пламя далеко освещало мертвую безотрадную
равнину, со всех сторон замкнутую горными массивами. Горы были
невидимы, свет не мог достичь их склонов. Казалось, что окружавшая
нас, усыпанная галькой и щебнем равнина совершенно необъятна и мы,
ничтожная кучка людей, приютившихся у костра, беззащитны против ее
первобытной мощи.
Все же мы шли уже обратно, на восток, подвигаясь к базе.
Цедендамба объявил, что до пресловутого Ширэгин-Гашуна осталось не
больше одного уртона (тридцать - тридцать пять километров). Теперь,
когда найдена была легкая дорога по гребню гряды, это расстояние было
пустяком, и задача Чудинова должна была разрешиться завтрашним днем.
В 1932 году географ Б.М. Чудинов пересек Монголию с севера на юг
по меридиану и последний отрезок пути прошел на верблюдах зимой от
Орок-нура до Далан-Дзадагада по старой караванной тропе в Хуху-Хото
("Голубой город") в не посещенных исследователями местах. Где-то между
Бага-Богдо ("Малая Святая") и Гильбэнту Чудинов обнаружил глубокую
впадину, которую он считал самой низкой впадиной Монгольской Гоби.
Ученый был не прав - в Заалтайской Гоби есть значительно более
глубокие впадины. Но, конечно, не проверка глубины Ширэгин-Гашуна
заставила нас проделать весь этот путь. Чудинов описывал кладбище
динозавров, залегавшее на дне впадины: огромные древние пещеры в
красных обрывах, окаймляющих впадину; картинно рассказывал, как
повсюду торчали лапы и оскаленные челюсти, как верблюды проваливались
в ямы от разрушенных огромных костей, как караван шел чуть не целый
день по костям динозавров... Наконец, он привез несколько обломков
костей, несомненно, принадлежавших динозаврам. Не было оснований не
верить энтузиасту, тем более что пятью годами позже монгольский
Комитет наук послал специальный отряд для проверки данных Чудинова.
Начальник отряда подтвердил все сообщенное географом. Однако еще в
Улан-Баторе, когда я знакомился с отчетом этого отряда в архиве
Комитета наук, меня удивило расхождение с данными Чудинова. У него
кости указывались в дне впадины, у сотрудника Комитета наук - в
обрывах Цзун- и Барун-Ширэ ("Восточный и Западный стол"), окаймлявших
впадину с юга. Никакая палеонтологическая экспедиция не могла оставить
без внимания такое большое местонахождение, и мы стремились добраться
до него во что бы то ни стало, хотя отчет отряда Комитета наук и давал
понять, что путь к месту впадины будет не из легких. Для ориентировки,
поскольку впадина не была показана на картах, Чудинов сообщил надежный
указатель - останец красных пород по имени Цундж ("Одинокий"),
совершенно точно напоминающий сфинкса и сиротливо стоящий на открытой
равнине к северу от впадины. Фотография останца Цундж была со мной, и
я надеялся на этот хороший ориентир. Чудинов указывал три колодца во
впадине; кроме того, грунтовые воды должны были залегать здесь
неглубоко, так что мы не опасались погибнуть от жажды. Однако самое
название Ширэгин-Гашун ("Горькое плато") не обещало хорошей воды. При
свете костра я еще раз пересмотрел записки Чудинова и Комитета наук и
заснул с ощущением хорошо проведенного дня.
Четвертое октября оказалось очень теплым. Ветер дул непривычно
слабо. По тем же холмам, ставшим более пологими и низкими, мы быстро
добрались до Ширэгин-Гашуна. В половине двенадцатого машины стояли уже
на краю уступа Барун-Ширэ.
Широкая впадина расстилалась в сорока метрах ниже, полого и
постепенно углубляясь к своему центру, занятому пространством
темно-красных, без единой травинки, глин. Заросли могучих старых
саксаулов протягивались полосами вдоль громадных кочек песка -
заросших барханов, покрытых тамариском и колючкой. Мягкие светлые
откосы свеженадутого песка прикрывали подножия обрывов, поворачивавших
далеко к северу под прямым углом к тому, на котором мы стояли. Далеко
за впадиной голубели три горных массива - три стража Орокнурской
пустынной степи: слева уже знакомая Ихэ-Богдо, в центре выгнутая
пологой аркой Бага-Богдо и направо едва выступала острым пиком из-за
более близкого хребта Баян-Боро-нуру ("Богатый Дождями хребет"),
третья - Арца-Богдо. Сзади, совсем близкие и угрюмые, стояли на своих
высоких, изборожденных веерами серых русел бэлях Нэмэгэту, Гильбэнту и
Сэвэрэй.
Такое же отсутствие жизни, как в лабиринтах Нэмэгэту... Молчание,
неподвижность камня, песка, пространства с остановившимся временем.
Застывшие в неподвижном воздухе безлистые ветви саксаула...
Но впадина была велика, и нужно было определить место, откуда
начинать поиски чудиновского кладбища и колодцев. Маленькое обо из
кусков песчаника привлекло мое внимание. Оно было сложено, видимо,
недавно, отличаясь от древних обо караванных дорог свежестью кусков
камня с зияющими, не заполненными землей щелями, отсутствием птичьего
помета на верхушке. Не сложено ли оно отрядом Комитета наук? Я достал
копию отчета и компас. Азимуты на окружающие горы, упомянутые в
отчете, разошлись со взятыми мною на один-два градуса, иными словами
(при учете неизбежной ошибки взятия отсчетов с руки в два-три градуса)
совпали совершенно. Мы находились на месте лагеря отряда Комитета наук
и могли тут же начинать поиски. Но почему-то Цзун-Ширэ находился на
западе, а обрыв Барун-Ширэ, на котором мы стояли, располагался к
востоку от первого... Здесь, не в пример другим местностям Монголии,
восток и запад были обозначены с ориентировкой на север, а не на юг,
как обычно. Поэтому "барун", то есть "правый", обычный синоним запада,
находящегося направо от человека, стоявшего лицом к югу, здесь, в
Ширэгин-Гашуне, обозначал восток, а "левый" - "цзун" стал названием
западной возвышенности. Оставалось лишь предположить, что эти названия
даны путниками какой-то другой народности, ориентировавшейся на север,
а не на юг, не так, как древние народы.
Я долго шарил биноклем по унылым скатам - пыльно-желтым и
грязно-серым равнинам, полого поднимавшимся за северными обрывами. И
вдруг совершенно ясно, так, что мне показалось, будто я смотрю на
знакомую фотографию, я увидел сфинкса. Наклонив вперед большую темную
голову, он лежал на равнине, вытянув передние лапы, в классической
позе. Не могло быть сомнения - это останец Цундж. Когда я отнял
бинокль от глаз и стал прицеливаться на останец компасом, он оказался
видимым и простым глазом - маленькое желтое с черным пятно на
монотонной желто-серой плоскости.
Я сообщил о находке товарищам и записал под аккомпанемент их
одобрительных восклицаний азимут СЗ 330 градусов. Теперь стало
несомненным, что мы находимся в том самом месте, о котором давно
мечтали, слушая рассказы Чудинова и представляя себе гигантское
кладбище динозавров.
Осталось только изучить его, сделать пробные раскопки и наметить
план будущих работ. Веселые, устремились мы врассыпную по склонам, не
обращая внимания на их крутизну - за время исследования Нэмэгэту
выработалась привычка ходить по обрывам гобийских красноцветов вскачь,
уподобляясь горным козлам - янгерам.
Но когда через три часа мы сошлись снова у машин, унылое
недоумение на лице каждого "охотника" без слов свидетельствовало о
полной неудаче. Нашлись обломки костей динозавров, щитки черепах,
куски стволиков окаменелой древесины. Сборы были достаточны для
установления возраста слоев Ширэгин-Гашуна, но даже отдаленно не
напоминали богатого кладбища ящеров. Не задерживаясь для еды, мы
разгрузили "Дзерена" и поехали на пустой машине вниз, во впадину,
через саксаульники и пески к уступу Цзун-Ширэ.
До вечера все пятеро исследователей - Орлов, Громов, Эглон,
Данзан и я - ходили по этому длиннейшему обрыву (около десяти
километров). Сорокаметровый уступ был изрезан оврагами и промоинами -
башни, сфинксы, драконы, бюсты разных людей глядели с презрением на
нас, медленно пробирающихся по пескам у подножия красных стен. Жара и
безветрие, удивлявшие еще с утра, здесь, во впадине, стали
нестерпимыми. После холодных ветров, снега и морозных ночей в Нэмэгэту
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг