их размеры не превышали половины нормального роста человека, они не
теряли величия и спокойной серьезности. Даже в эротических сценах -
майтхунах, это серьезное достоинство отбрасывало всякую
непристойность. Его уединение было нарушено гулом машин, криками людей
и смрадом двигателей. Растягивая черные змеи проводов, устанавливая
мощные осветители, киносъемщики вернули его из средневековья к
реальности. Очевидно, прибыла киноэкспедиция документальной съемки.
Даярам рано вернулся в деревню, проспал до вечера и вышел
посидеть вместе с вернувшимся с работы хозяином. Редко куривший,
художник на этот раз принял предложенную сигарету и рассеянно следил
за ее голубым дымком, медленно таявшим в душном воздухе. Хозяин
осведомился, как идет изучение храмов, и посоветовал молодому
художнику посмотреть храмы лунной ночью.
- Ночью при луне там все делается совсем другим, оживают боги и
герои. Я сам не видел, но говорили, - уверенно заявил хозяин.
- Так почему же вы, живя здесь, не побывали?
Хозяин смущенно рассмеялся.
- Знаете, у нас народ другой, чем в большом городе. Говорят, что
человеку не дозволено видеть, как живут боги в этом древнем месте. Я,
конечно, не верю, но знаете, с теми, кто ходил, случалось какое-нибудь
несчастье. Теперь если мне пойти, то жена с ума сойдет.
- Какое несчастье?
- Не знаю, так говорили. Не сразу, так потом, но беда приходила.
Вы человек ученый и будете смеяться. И я тоже не верю, а все-таки не
пойду. У вас-то есть сила, а у меня нет!
- Какая сила?
- Ваше образование! - серьезно ответил хозяин. - Если что
привидится, то вы не испугаетесь, а наш брат с ума сойдет.
"Как верно", - подумал про себя художник, одобрительно кивнув
головой, и тут же решил идти в храмы. Ясное небо обещало лунную ночь.
Ущербная луна всходила поздно, и торопиться было некуда. Последний
огонек погас в деревне, прежде чем художник отправился в свою ночную
прогулку. Он пробрался по тропинке мимо храма Деви, и скоро Вишванатх
навис над ним своей высокой сикхарой, залитой лунным светом.
Удивительное, гнетущее молчание исходило от стен, еще отдававших
накопленный за день жар солнца.
Сандалии производили неприятный шум. Рамамурти сбросил их на
лестнице и поднялся на платформу босой по южному боковому входу между
статуями слонов. Знакомая прекрасная апсара, танцующая с ветвью Ашоки
- дерева любви, в стрельчатом медальоне слева от портика обрисовалась
так ясно на фоне глубокой тени в нише, что Даярам прирос к месту,
по-новому увидев изваяние. В резких тенях незаметно двигавшейся луны
апсара ожила, неуловимо меняясь. Точно дрожь напряженного ожидания
пробегала по телу небесной танцовщицы. Едва дыша от восхищения,
Рамамурти перебежал к группе статуй на стене за углом, заглядывая в
удлиненные глаза под тонкими линиями сходящихся бровей, чуть хмурых,
соответствующих серьезному очерку полногубых ртов.
Так вот какую еще тайну хранили изваяния великих скульпторов? Не
только в лунном свете, а при огнях факелов и мерцании светильников, в
ночных бдениях молящихся эти дивные скульптуры наполнялись
сверхъестественной жизнью.
Воины грозно выставляли могучие плечи, богини то улыбались
загадочно, то смотрели в упор, испытующе и презрительно. Апсары
призывно изгибали крутые бедра, словно извиваясь в страстной истоме;
целующиеся пары вздрагивали, взволнованно дыша!
Древняя жизнь предков, полная радости, жизнеутверждающей силы,
всегдашней готовности к любви и борьбе, возвращалась из прошлых веков.
Молодому художнику чудилось, что его тело наполняется отвагой и
пламенным желанием, грудь, расширяясь, становится твердой плитой,
могучим щитом, ноги стали несокрушимыми колоннами, которые не в силах
согнуть и огромная тяжесть каменного навеса. Даярам пожалел, что
внутри темного святилища ему невозможно было увидеть свою любимую
сурасундари. Но с балконов на концах галерей святилища можно
рассмотреть совсем близко верхние ряды наружных, полностью освещенных
луной статуй.
Художник осторожно вошел, стараясь ничем не нарушить волшебную
тишину, соединившую прошлое с настоящим. Медленно поднявшись по
широким ступеням, он миновал портик, прошел крытую галерею - мандапу -
с ее центральной площадкой, огражденной четырьмя столбами. Пятнами
лежавший на плитах пола лунный свет чередовался с темными полосами,
казавшимися провалами. Даярам невольно ощупывал ногой камень, прежде
чем ступить.
Расположенное выше в глубине храма вимана или радха ("колесница")
- святилище - было полностью погружено во мрак. Только открытые концы
галерей по обеим сторонам серебристо сияли в окружающей тьме.
Рамамурти направился было в правую сторону, придерживаясь рукой
за стену, чтобы не споткнуться о неожиданные ступеньки. Внезапно в
прорези внутренней стены мелькнул огонек, такой слабый, что его можно
было заметить лишь в царившей здесь глубочайшей темноте. Замерев на
месте, Даярам уловил звуки движения босых ног, взволнованного дыхания
и, вне себя от удивления, бесшумно обогнул стену.
Два старинных светильника не могли рассеять плотный мрак,
подступивший вплотную к узким мерцающим языкам пламени. Тьма и
гипнотизирующая, сковывающая мысли тишина. И, само подобное
колеблющемуся пламени, живое человеческое тело вступило в
слабоосвещенный круг. Обнаженная, как древняя девадаси, Тиллоттама
танцевала забытый храмовый танец арати, когда-то означавший высшее
приближение к божеству. Он начинался, как Алариппу - первый танец
Бхарат Натья, но потом переходил в чередование быстро сменяющихся и
резко застывающих поз, которые в неверном свете даже художнику было
невозможно запомнить.
Некоторые позы живо напомнили Даяраму танцующих апсар на фресках
в седьмой комнате святилища храма Брихадисвара в Танджоре, созданных в
те же времена, что и скульптуры Кхаджурахо. Выпрямленные в плечах и
согнутые в локтях руки были раскинуты в стороны, покачиваясь вниз и
вверх. Повороты тела в осиной талии чередовали движения рук и делали
жест похожим на взмахи крыльев морской птицы. Но в танце Тиллоттамы не
было обязательного приседания с согнутыми коленями, который в Бхарат
Натья означает тягу земной жизни.
Она приближалась и отступала, резко выпрямляясь, и шаг за шагом
делалась все отрешеннее и недоступнее. Без всяких украшений, без
актерства или условных жестов танца, нагая девушка была правдивой и
откровенной наедине с собой и господином мира - Джагганатхом.
Художник, не смея пошевелиться, смотрел на Тиллоттаму, даже не
подумав, что совершает нехороший поступок, подглядывая чужую тайну.
Танцовщица была выше этого, как древняя богиня, настоящая апсара.
Ее тело было даже прекраснее, чем он представлял себе. Ни малейшего
колебания, угрызения совести не было в душе художника - только чистое
созерцание красоты и легкое ошеломление от невероятности
происходящего. Где-то в глубине памяти шевельнулось сознание, что он
слышал об этом... Великие боги! Тиллоттама выполняла танец так, как он
был описан в книге известного искусствоведа Индии Аджита Мукерджи,
вышедшей всего шесть лет назад. Да, конечно!
"Шаг за шагом она становилась символом отказа от желаний, -
вспоминал художник, - звеном между прошлым и настоящим, видимым и
невидимым. Уничтожая все следы себя, она находила свое "я" в
изображениях, созданных и подлежащих созданию, и кое-что большее, что
мир безусловной реальности никогда не мог найти". Какое гениальное
описание танца арати, и вот его исполнение! Даярам был уверен, что
Тиллоттама прочла Мукерджи и выполняла его указания. Зачем?
Танцовщица остановилась, замерев на месте. Медленно, будто во
сне, она сделала два шага к прямоугольному выступу небольшого древнего
алтаря и так же медленно опустилась на колени, склонив голову и высоко
подняв руки. Ее тело струилось - так плавны и незаметны были движения.
Полушепотом, на чистейшем санскрите, танцовщица произнесла не то
молитву, не то заклинание, и слова ее поразили Даярама не меньше, чем
танец. Она молила богов о всех, таких, как она, жертвах на алтаре
любви. Тех, с горячей кровью и сильным телом, которых оскорбляли и
обманывали без счета и меры, снова и снова, топча достоинство, веру,
стремление к светлой жизни... Не успел Рамамурти опомниться, как
легкое дуновение ее губ погасило светильники. Мгновенно все исчезло в
непроницаемом мраке. Даярам отступил за выступ стены, вжался в нишу.
Едва слышно прозвучали легкие шаги.
Художник долго стоял во тьме и молчании, потом вышел в портик и
осторожно огляделся. Высоко и торжествующе поднялась луна, статуи на
стенах еще сильнее выступили из ниш, но художник уже не мог любоваться
ими. Он видел тайну живой красоты, во сто крат более захватывающей,
чем все статуи Кхаджурахо, он приобщился к обряду незапамятной
древности. "Она находила свое "я" в изображениях... созданных или еще
подлежащих созданию..." - снова прозвучали в нем слова Мукерджи.
"Подлежащих созданию"... да как он не понял, сами боги посылают ему
модель для создания Анупамсундарты Парамрати! Только она,
Амрита-Тиллоттама, вдохновит его, простого художника, и даст ему силу
для подвига, которого он один не сможет совершить!
Неопределенное сознание своей мощи, пришедшее к нему этой ночью,
теперь стало реальным, собранным чувством отваги и уверенности. Даярам
бросился грудью на плиты северной стороны храма, приятно холодившие
разгоряченное тело, а затем перевернулся на спину, уносясь взором в
глубину небосвода, где лунные лучи вели борьбу с едва заметными
звездами.
Рамамурти явился в деревню уже при свете дня, но и в затененной
комнате долго не мог заснуть. Тиллоттама, как ожившая
апсара-сурасундари, неотступно стояла в его памяти, такая же
наполненная пламенем жизни, как и во мраке виманы Вишванатха. Читрини
- картинная женщина, в древних канонах красоты. Это не буквальный
перевод, так как одновременно означает и подругу художника, и его
модель, и женщину, послужившую для изваяний апсар и других богинь на
стенах храмов, особенно для эротических религиозных изображений. "Ее
твердые груди близко и высоко посажены... - начал цитировать Даярам, -
ее тело пахнет медом, а талия тонка, как у осы... Ее лицо ясно и
спокойно... она быстро приходит в экстаз, любит сложные любовные игры
и позы - отсюда отчасти и ее название, потому что все скульптуры
майтхун в храмах связаны с этим типом женщины".
Сигарета не охладила его пылающую голову. Художник вскочил и стал
одеваться. Уже два часа! А вдруг в записке, которая будет положена
сегодня, Тиллоттама назначит более ранний час? Несмотря на разгар
зноя, Даярам, кое-как поев, поспешил уйти.
Обычный тяжелый зной струился по черным выступам и желтым плитам
Кандарья-Махадева. Здесь не было ни души. Киносъемщики закончили свою
работу. Их снаряжение было погружено на стоявшую поодаль крытую
платформу, соединенную с автомашиной-электростанцией. Инстинктивно
оглядевшись, Даярам вошел в павильон и сунул руку во впадину, на месте
отбитой челюсти льва.
Записка на малаяламе небрежными буквами извещала художника, что
сегодня их свидание не состоится. "Завтра в десять вечера на маленьком
балконе Вишванатха, под деревьями. Надо вам кое-что сказать!"
"Милая! - Даярам впервые мысленно назвал так Тиллоттаму. - А как
много хочу сказать тебе я!"
Маленький балкон за гарбха-грихой в дальнем конце храма, куда
можно было проникнуть лишь через узкий проход из святилища, был
наиболее уединенным местом. Высокие каменные перила ограждали его с
трех сторон, а сверху нависали ветки низких деревьев. И при
необходимости можно спрыгнуть на выступ платформы, а оттуда на землю и
скрыться в кустах. Она явно хотела, чтобы их свидание осталось
незамеченным. Лучшего места нельзя найти!
От огорчения, что он не увидит сегодня Тиллоттамы, осталась лишь
легкая досада, но и она исчезла, едва художник сообразил, что, может
быть, отсрочка свидания вызвана тем, что она сегодня повторит свой
странный танец. До часа ночи было еще бесконечно долго. Рамамурти
принялся было за работу, но от жары и двух бессонных ночей глаза
отказывались видеть с необходимой зоркостью. Даярам решил перейти в
храм Вишванатха и остаться там до ночи, не возвращаясь в деревню. Еще
раньше он обнаружил внутреннюю лестницу, которая вела от гарбха-грихи
к основанию переднего из четырех главных выступов глубоко рассеченной
сикхары. Там находился скрытый балкон, нависавший над верхушкой
пирамидальной крыши мандапы. Даярам быстро пробрался в потаенное место
и вздохнул с облегчением. Легкий ветерок, внизу не колыхавший ветвей
кустарника, здесь дул сильнее. Папку с рисунками - под бок, сумку с
карандашами и измерительным инструментом - под голову. Усталый от
переживаний, Даярам с наслаждением вытянулся на маленькой площадке,
обрамленной низким каменным бортиком, и крепко уснул.
Проснулся он, когда звезды светили большими туманящимися
огоньками. Ветер с северных холмов едва струился, наполняя духоту
запахом горных трав.
Горячая тропическая ночь звучала и звала разными голосами далеко
за стенами храма. Пряные ароматы, дразнящие и тревожные, проплывали в
чуть ощутимых потоках воздуха, смешивались, исчезали и возвращались
снова. В воздухе носились летучие мыши, реяли ночные насекомые. Даярам
вскочил, посмотрел на часы. О, пустяки, всего девять часов! Поздняя
луна еще не всходила!
Где-то прозвучал сигнал автомобиля, лучи фар, мечась по сторонам,
пробежали по дороге у подножия холмов.
Резко прокричала ночная птица. Внезапно он уловил нежные стоны
струн вины, исходившие откуда-то снизу, из глубины храма. Даярам
насторожился. К вине присоединились похожая на скрипку саринга и
дробный четкий ритм барабанов. Художник подошел к краю выступа и
осторожно перегнулся вниз, стараясь заглянуть за портик храма. Крутая
крыша мандапы сбегала глубоко вниз, в ночную тьму, и ее мелкая
ступенчатость как бы сгладилась во мраке. Ничего не заметив, художник
спустился в гарбха-гриху. Тихая музыка стала слышнее - несомненно, она
звучала внутри храма.
Второй вечер чудес! Инстинктивно чувствуя, что это имеет какую-то
связь с Тиллоттамой, Рамамурти торопливо выскользнул во внутреннюю
галерею и увидел свет. Желтый и колеблющийся, он был ярче, чем вчера.
Но теперь лампады горели не в тайной комнате святилища, а в высоком
зале, между ним и мандапой, где оканчивались внутренние стены галерей.
Художник подкрался ближе, укрывшись в непроницаемом мраке за
выступом полуколонны. Пространство посреди зала освещалось несколькими
светильниками, расположенными симметрично на высоких бронзовых
подставках. Внутри этого тускло освещенного квадрата танцевала
Тиллоттама, обнаженная, как вчера, но в украшениях. Поясок - мехала -
из пяти рядов золотых бус обхватывал ее бедра, талия стягивалась
ожерельем из крупных сверкавших камней. Такими же, несомненно
искусственными, драгоценностями искрились два ожерелья на шее, тройные
браслеты на запястьях и кольца бубенчиков на щиколотках. Волосы,
причесанные в традиционном стиле девадаси, украшали жемчужные бусы,
знаки луны и солнца, розетки на висках. Художник быстро осмотрелся,
ища оркестр, укрытый где-то в темном проходе левой галереи, но никого
не увидел. "Магнитофон", - решил Даярам. Едва Даярам опомнился от
кружащей голову красоты Тиллоттамы, как понял изменившийся против
вчерашнего характер танца. Некоторые движения показались знакомыми.
Вот стремительное приседание на правую ногу с вытянутой назад левой и
великолепным изгибом спины. Руки широко раскинуты по сторонам
повернутого назад тела - это адава-джетхи... конечно, и пальцы сильно
растопырены и выгнуты в обратную сторону - алападма. Вот руки
сложились ладонями над головой - анджали - одна из красивейших поз.
"Ди-ди-тхай, ди-ди-тхай, - чей-то высокий голос начал напевать из
мрака за колоннами - тхай-татх-тхай-хи".
Тревожно сыпали свои глухие и гулкие удары барабаны, недобро
отдававшиеся среди стен и колонн. Звуки саринг походили на вскрики, а
вина звенела долгими дрожащими стонами, спадавшими резким отрывом.
Барабаны учащали свой стук и шли в стремительном темпе, перебивая друг
друга то на четверть, то на половину счета. Зачарованно смотрел Даярам
на бронзовое тело, отвечавшее каждым мускулом сложному рисунку ритма.
Странный танец не походил на что-либо известное художнику. Может быть,
это была импровизация, в которой смешались Индия и Запад? Что-то
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг