дебилом. В искусстве постепенно воцарился трюк.
Не то ли и с тобой, Гельвис? Аппаратура так укрупнила твои чувства,
что в расчете на усиление ты цедишь их микродозами. Это и есть первая
стадия потери себя - студийность. Без сенсообъективов и эмоусилителей весь
твой благородный облик просто манекен из папье-маше, а эмоции неразличимы
или хуже того - фальшивы. Скоро не только играть, жить без аппаратуры
разучишься, превратишься в автомат для изображения типовых переживаний, в
пособие к изобретенной тобой азбуке сценических движений. Руку ищешь, а сам
душу потерял. Доигрался, девушки шарахаются! Неужели к этому ты стремился,
Гельвис, - стать телеманекеном?!
Тяжело переставляя ноги, словно покрытие набережной внезапно сделалось
вязким, он пошел куда глаза глядят, на этот раз -абсолютно бесцельно.
Премудрый Вильям, хоть бы дождь пошел. Душно!
2
...И запах грез, и Мир, и Время - в омут!
Ни сонных утр. Ни новобрачных дней.
Когда два тела первый раз потонут
В водовороте черных простыней.
Черные простыни, белые ночи - первая брачная ночь... Простыни черны,
как коллапсар. Как черная магия. Как черная тоска.
И как черная работа.
Потому что стихи с недавних пор стали для нее работой.
Господи, до чего надоело быть все время оригинальной! Дома. На людях.
Перед зеркалом и экраном. И даже - вот как сейчас - наедине с тайпом. В
детстве она дичилась людей, жила под столом, читала, мечтала, вылезала
выдумывать, выдумывать, выдумывать... Для матери и брата. Для отца - в те
редкие минуты между хроноспусками, которые он дарил ей. Для подруг. Потом
для Тиля - разве мог он догадаться, что две комнаты и кухонный блок
"Самобранка" - это всего-навсего безразмерный подстольный мирок, для
приличия повзрослевшей? Но к тому времени она придумывала без натуги и
могла любого заговорить до самозабвения...
Она шумно встала - крупная, ширококостиая. Двумя руками оттянула у
горла кольчужный ворот свитера. Она не любила подделок - свитер связала из
пальмового волокна стодвухлетняя самоанка, другого такого не было на всем
земном шаре!
Стихи не шли. Но она привыкла к ежедневной выдаче в тридцать строк.
Биографы и издатели тоже привыкли - разочаровывать никого не хотелось.
Тридцать строк, три книжки в год, триста к концу жизни. Неплохая
арифметика. Она усмехнулась, любовно погладила ритуальную маску с планеты
Бэт-Нуар, посмотрела за окно. Кусок неба в белесых разводах и солнечных
блестках выглядел, как манная каша с подтеками подтаявшего масла.
Бесцветное небо в стеклянной банке. Бесцветные стихи за решеткой строк.
Она прошлась по комнате, остановилась у стеллажа фонотеки - сплошь
авторские записи: первосигналы пульсаров, шумы ветров, "переговоры"
обитателей океана. Наугад озвучила один кристалл. Вокалетта
Свентикаратоксая, на ее слова. Пустячок. "Кто заставляет электроны прыгать
без устали с орбиты на орбиту? То тут, то там они. Ни там, ни тут". Такое
можно гнать километрами. А публике нравится...
Вернулась к столу, выщелкнула из шкатулки длинную тонкую сигаретку с
золотым утолщением мундштука, поднесла к массивной солнечной зажигалке - в
ней билась частичка настоящего протуберанца, захваченного исследовательским
кораблем при пролете солнечной короны. Подарок экипажа. Прикурив, она
деланно равнодушно, невесть кого обманывая, протянула руку к тайпу.
"Зияй, звезда, Хамелеон Пространства!" - отстучала она, следя за
ползущим но экрану текстом. И дальше с ходу, почти без пауз;
Ты все желанней нам. И все земней,
Лети, Времярожденная, в убранстве
Вечноворотов черных простыней.
Да. И это тоже не лучшие строки. Впрочем, кто придерется? Ценители
лишь до поры до времени ждут от тебя нового. А когда перешагнешь порог
безвестности, работает все, что ни создано. Шутка ли, выдающийся поэт
Приземелья! Поэт, не поэтесса - она не любила слово "поэтесса", как не
любила своего имени Ларра, позаимствованного отцом, любителем старины, у
литературного персонажа, к тому же мужчины. Ларра Бакулева. Будто
существуешь под неким знаком. И то сказать, имена нам даются задолго до
появления нашего собственного мнения на сей счет. Слова вообще рождаются,
живут своей жизнью и обретают власть над тобой прежде, чем научишься их
объяснить. Рано или поздно имя роковым образом подчиняет себе человека.
Переменить? Ну, нет. Гордыня, похищенная у литературного, Байроном
рожденного, предка, вместе с именем отняли право даже на это. Не из гордыни
ли, потихоньку переросшей в гордость, она и стала Выдающимся Поэтом?
Нет, положительно не пишется сегодня. Слепить строфу-другую
"Брутальных стансов" - они всегда ее выручают? Ларра попыхтела сигареткой,
проследила, как наэлектризованная мундштуком струйка дыма, завиваясь,
втягивается в пепельницу. И, не присев, затанцевала пальцами по клавиатуре
тайна:
Два физика фехтуют дерзко:
Скрестил два вихря мезотрон.
В экран, отдернув занавеску...
М-да. И с этим - в тираж? Может, пропустить разок, проживет публика
без ее стихов? Или она к себе излишне придирчива - все у нее, наоборот,
получается и терзания напрасны? С какого-то момента слепнешь, уже не можешь
объективно оценить то, что делаешь. Оно бы полбеды, когда б не теряли
объективности остальные. Но завороженные неувядающей славой (какие слова!),
тем, что до сих пор все кумирово правилось, любители начинают видеть в
твоих стихах то, чего туда не вкладывалось, чего там и вовсе нет. И чем
больше связанной красивыми словами пустоты, тем больше простор для домысла,
тем больше тебя дополняют и любят, потому что любят в тебе себя. А самое
главное - если ты когда-то, когда в тебе еще что-то было, позвал за собой и
люди тебе поверили, они по-прежнему так и будут шагать след в след и даже
сами по дороге переродятся к лучшему: известность и слава продолжают
работать, хотя и работают теперь большей частью на себя. Ларра решительно
раздавила окурок в пепельнице - незаметная вибрация вскоре разотрет и
захоронит его в складках дна. Уселась за стол. Набрала двузначный номер (до
чего быстро редактор попадает в разряд постоянных собеседников!).
Подождала, пока появится изображение.
- О, Ларра! Как приятно и как неожиданно!
- Ладно тебе, Имре. Про "приятно" я и так догадываюсь, а в
"неожиданно" позволь не поверить... Весь материал собрал?
- Ну, Ларрочка, для тебя местечко в любой передаче сыщется. Гвоздь
программы! Сделала?
- Спрашиваешь! - Вот, самое время отказаться. Но Ларра привычно
небрежно выдернула из тайпа листок: - Давай.
Просияв, Имре развернул монитор, прицелился!
- Готов. Пишу пробный.
На дубль-экране перед Ларрой проявилась знакомая до мелочей комната,
она сама за столом, Серьезная и Мяогомудрая, в так называемой маске номер
два - единственная личина, в которой Ларра позволяла себя снимать. Эту же
маску - Серьезную и Многомудрую - она надевала для поэтов-студийцев.
Посторонним предназначалась маска номер один - Насмешливая и Не Прощающая.
Существовала еще одна, Сомневающаяся и Одинокая - ее собственное лицо,
когда никто не видит, тоже в общем-то маска, номер три. Для друзей у нее
маски не было. Впрочем, друзей, по правде говоря, у нее тоже не было.
Она облизнула губы, продекламировала не в полный голос:
- Два физика фехтуют дерзко...
Имре припал к видоискателю. Жаль, не видно его глаз, не разберешь,
нравится или нет. Впрочем, он своего отношения не покажет: хороший
редактор, тоже профессионал...
В тишине упали последние строки:
Падет расстрелянный мезон -
Родится новая частица...
- Устраивает?
- Кого? - Имре оторвался от монитора, что-то озабоченно перекрутил. -
А-а, конечно. Хорошо бы новую заставку подобрать, а?
- Срисуй что-нибудь у Эшера. А лучше изобрази фантазию на его темы.
Скажем, "Галеры Вселенной". Звучит? - Ларра помолчала, вслушалась в
случайно рожденное сочетание, кивнула: - Да, так. "Галеры Вселенной".
Сначала пусть мелькнет на миг, потом крути бесконечной лентой под моим
телепортретом, хорошо?
Имре озадаченно поморгал, потер ладонью ухо. Закодировал команду
Мегамозгу. Затем подрегулировал звук и продиктовал:
- Продолжаем вечерний выпуск новостей искусства. Сегодня поэтесса
(Ларра поморщилась) Ларра Бакулева сочинила новое стихотворение. Смотрите и
слушайте, уважаемые телезрители, мы с вами - в рабочем кабинете Ларры
Бакулевой!
По экрану, перемежаясь, поплыли разноцветные космические корабли,
стилизованные под древние галеры, - Мегамозг недурно выполнил каприз или
прозрение поэта...
Утро кончилось. Пора натягивать маску номер два - сейчас заявятся с
телевизитом юные дарования. Своих студийцев Ларра учила прилежно, хотя кто
может научить Поэзии? Вдохновению? Ей и самой его так не хватает. Однажды
Азель, подружка дочери, не доверяясь автоматам, пекла ко дню рождения
булочки. О, как она священнодействовала! Как, пылая щеками, металась между
столом и духовкой! Как месила, пахтала, пластала тесто, как мазала яичным
желтком пышную хрупкую корочку! Это и называется вдохновением, которого
Ларра, как ни билась, не могла пробудить в юных дарованиях...
Она глянула на часы. Сейчас экранный гость пойдет косяком. Время
бросать поэзию, время толковать о поэтах... Но настроение сегодня выпало
делать все наперекор. Предоставив домовому роботу право выкручиваться из
щекотливого положения, Ларра прихватила со стола чашку остывшего,
помутневшего кофе, шагнула в лоджию. Перекусить придется по дороге,
подумала она, набирая код диспетчера. Крутись, крутись, наборный диск,
передай транспортной фее просьбицу: крибле-крабле-дабль, нужен дирижабль!
- Транспорт, городская сеть. Заказывайте, пожалуйста.
Ларра назвала адрес и свой позывной:
- Одноместный, для прогулки, - попросила она.- Причал "П".
"П" - значит, персональный. Не общая посадочная площадка на крыше, а
выход на волю прямо из квартиры.
Проверила, не забыт ли визис (телебраслетов она не признавала,
браслеты не шли к пышноватым ее рукам),- нет, вот висит рогатая ящерица на
цепочке. Тоже подарок: монтаж коммуникаторов.
Одним глотком допила кофе, поставила чашку на пол, именно на пол, не
на стол - назло кургузому, вечно озабоченному Домовому, всемогущему, как
Мегамозг, и аристократичному, как фамильный английский дворецкий. Домовой,
всем своим видом выражая неодобрение, маленьким мягким манипулятором поднял
чашку, сгинул в стене. На прощанье, уже уяснив, что на сигнал не
отреагируют, все же мелодично прозвонил к ленчу.
Дирижабль всплыл внезапно, туго присосался к опорам. Откинулся двойной
прозрачный колпак, Ларра перешагнула борт, уселась в кресло. Колпак
захлопнулся - и слился с окружающим воздухом: вниз на триста этажей не было
ничего. Как всегда в первый момент на секунду екнуло сердце. Но Ларра
справилась с собой, дала команду - голосом твердым, привычно форсированным
под ритмическую речь:
- Малый обзорный маршрут. Без лекции, пожалуйста.
Без лекции, без исторических очерков, без гидов, потому что все, что
ей покажут и расскажут, она видела и слышала тысячу раз. На прогулку ее
гонит не любопытство, а желание остаться одной. Ага, маска номер три! Для
себя, любимой. Маска, маска, я тебя знаю!
Странно, и дома одна, и на улице одна. Стихи - такая штука, только в
одиночестве и творятся. Поэтому так одиноки поэты: несчастная любовь
рождает высокие трагедии, счастливая - пустячки. Потому, видно, и у них с
Тилем не заладилось. Только они оба знают, что не заладилось, другие
находят семью образцовой...
На два вопроса нет ответа
(Простые - как "Не может быть!"):
Кто научил летать планеты?
Кто научил меня любить?
Строчки вылились сами и сразу. В старину это называлось божественным
даром. Ларра поднесла к губам ящерицу, надиктовала строфу, поторопила
автомат с отлетом.
Когда вокруг дирижабля замкнулось небо, колпак затуманился дымчатой
пеленой, фиолетово густой со стороны солнца. Выше и ниже, поодиночке и
гроздьями, крохотные одноместные и групповые экскурсионные - плыли,
переливаясь, начиненные отдыхающими перламутровые мыльные пузыри. Ларра
собиралась додумать еще что-то важное про творческое одиночество,
разбросанные тут и там в небе люди ей не мешали, но как часто это бывает,
мысль ушла. Дирижабль втянуло в круговорот прогулочного маршрута. Впереди
загорелись не меняющиеся вот уже три века золоченые маковки Византийского
собора.
Ящерица на груди вкрадчиво зашипела и зацокала, вызывая на связь,
ожидая продолжения, но, не получив команды, смолкла. Ларра приоткрыла
колпак. Ветерок чуть пошевелил волосы, нагнал в кабину плотного жаркого
воздуха. Но включать кондиционер не хотелось. Хотелось, наоборот,
чего-нибудь неопределенно-туманного, несбыточного и терпкого, только что
сошедшего с картины Чюрлениса.
- Например, сосульку из прошлогоднего снега, - произнесла вслух Ларра,
издеваясь над неожиданной прихотью. - Кто-то когда-то сказал: "И
синтетические чувства обуревают поролон!" Паршивое дело, милая, бегать от
настоящего!
Однако и в самом деле неплохо сейчас хлебнуть натурального живого
морозца. И не так уж все это несбыточно.
Она тронула пульт:
- Зимний парк, пожалуйста. - И озорно добавила: - Гони!
Посадочная площадка на куполе парка была малолюдна. Ларра отпустила
дирижабль, и он откочевал на стоянку. Смотровое окно в оболочке купола
покрывали морозные узоры. От входа в парк тянуло вкусным запахом
заиндевелой хвои.
Спуск по шлюзовому коридору. Открылись шкафчики обменника, перед
некоторыми из них женщины облачались в спортивные костюмы, придирчиво
осматривали свои отражения в зеркалах. В углу стайка девчонок, громко
смеясь и споря, изобретала какие-то немыслимые курточки, но фантазии не
повторяться им явно не хватало...
Замшевые брючки, тонкие сапожки мехом наружу и короткая шубка. Вместо
шапочки - плетенка из мягких ремешков с серебристой оторочкой под лемминга.
Когда она отошла от шкафчика, девчонки в углу разинули рты и подталкивали
друг дружку локтями, пока она проходила мимо. Потом сблизили головы и
принялись яростно шептаться, доказывая что-то себе и компьютеру.
На выходе толклись мужчины разного возраста. Одни покорно. Другие,
потеряв терпение, нервно притоптывали ногами. Ларру, естественно, никто не
ждал, хотя в глубине души она и надеялась: а вдруг? Ну, бывают же чудеса на
свете... И знаешь, что ничего такого быть не может, а все равно
оглядываешься. Но чудес, оказывается, давным-давно не бывает...
Ларра ускорила шаг (кавалеры расступились), подошла к ледяному спуску,
посмотрела вниз - и отшатнулась. Но тут же храбро ткнула ногой педаль.
Вылетели расписные сани - узорчатые, с круто задранным передком, в бубенцах
и колокольцах. Свистя полозьями, подкатили. Игриво, расшалившейся
собачонкой, боднули под колени. Она плюхнулась, расправила приятно мохнатую
па ощупь искусственную медвежью полость, защелкнула ремни. Скрежеща бортами
на виражах, возносясь и падая, сани ринулись в снежное и пестрое от других
саней, как альпийский луг весной. Ларра подняла воротник, собрала в горсть
застежки ремней. И когда сани пролетали над откосом, рывком высвободилась,
вывалилась за борт и кубарем покатилась под уклон, обрушив рыхлую пушистую
лавину. Снег забивал лицо, лез в рукава, но движение постепенно
стопорилось, она медленно распрямилась. С натугой соображая, где верх, где
низ, не сразу обратила внимание на лыжника, который наискосок перерезал
склон. Тот поднял снежный смерч, круто разворачиваясь и тормозя, кинулся
отряхивать с нее перчаткой снег.
- Послушайте, прыткая амазонка! - сердито прикрикнул он. - Если свою
шею не жалко, мою поберегите!
- А ваша тут при чем? - огрызнулась поэтесса, выплюнув наконец
набившийся в рот ком.
- Мне ее из-за вас намылят! Все в порядке? Не ушиблись?
- Обошлось, гражданин спасатель! - Рассмотрев форменку дежурного, она
насмешливо поклонилась (Маска номер один!). - Да вы не стесняйтесь,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг