Это ей не понравилось. Но снова рассердиться духу не хватило.
Вечером, когда опьяненный счастьем Стриж уже спал, новости были
пересказаны, соседи, одинаково попенявшие Галине за то, что столько лет не
наезжала к матери, разошлись, она осторожно подступилась к Андреевне:
- Мамочка, мне надо с вами поговорить.
- Так давай-давай, девонька. А что ж? Я буду рада.
- Нет, мамо, вы меня не поняли.
Она примолкла, поймав себя на том, что обращается к матери на "вы", как
это принято здесь, в деревне. В городе ей бы это и в голову не пришло, но
сейчас детские привычки властно брали верх.
- Ну, что же ты? Я слушаю.
Галя помедлила, поискала слова помягче, не нашла:
- Мне кажется, вы портите ребенка. Он такой нежный, впечатлительный, во
все без оглядки верит. Вы ему наговорили протравы всякого, а он и сам
выдумывать горазд, перед людьми неудобно. В общем, не хочу я суеверий.
- Какие ж это суеверия, доню? Если б тебя в свое время не отправили в
город, и ты бы кое-что знала.
- Неужели вы до сих пор верите в эти штучки?
- Верю не верю, а посмотри вон, какие для тебя васильки цветут. То-то сын
расстарался - им давно отойти пора! Или я попросила Славика черемуху
посадить. Дерево капризное, руку чувствует, а у него принялось...
- Ах, мама, да не о том я. Ехали мы, а он говорит, знает, где много людей
убито: полынь, видишь ли, на крови иначе растет, а тропник поведал, как их
вели убивать из Шишкова. Представляете? Мне на Трофимыча глаза поднять
стыдно. Человек сам через все прошел, столько пережил, из уважения к нему
нельзя над таким потешаться.
- Так он, говоришь, по тропнику судил?
- Ну! И еще что-то упоминал, я не вслушивалась.
- Вот оно, значаит, как. По тропнику! Я завтра, конечно, схожу, сама
проверю. Но токо учти: коли Стрижик сказал, то никуда не денешься, по его
выйдет...
- Ничего не понимаю. Да что же это такое? О чем? Зачем?
- Ты, Галюся, тогда крошкой была, не вынесла горя людского, память
потеряла. Я очень боялась за тебя, падучей боялась, оттого в город к
сестре и спровадила. Да все равно, вишь, тяга к живому у тебя от нас. Эх,
если б не падучая - в нашем роду она многих отметила... С ней главное - не
поддаться, тогда она человеку великую силу оказать может. С тебя какой же
спрос был? Пришлось отступиться. Чужая ты лесу и траве. И они для тебя
немые. Так хоть мальцу не мешай: талант у него к ведовству. Большой
талант. Умру - все со мной вместе уйдет. Кому передам?
- Прости, мама, ему еще жить и жить. Не позволю пустяками голову забивать.
Наука вас не признаёт...
- Тем для нее хуже. Может, когда и захочет признать, к ведунам
повернуться, да не слишком бы поздно. Боюсь, успеют нас извести...
- Все равно не разрешаю. Я сама теперь ходить за ним стану.
- Поступай как знаешь. Гляди токо, не я, ты мальчонку не испорть.
- За девять лет не испортила и дальше как-нибудь справлюсь.
- Дурное дело - нехитрое. "Как-нибудь" - это мы все умеем. А надо бы
крепко подумать, промашки не дать.
Андреевна согнулась, бессловесно подвигала губами и, осторожно стуча
клюкой, отошла к кровати. Галя хотела что-то сказать. Поняла бесполезность
любых слов - все будут не к месту. Подоткнула причмокнувшему во сне Стрижу
одеяло. Потушила свет. И на цыпочках в темноте двинулась к раскладушке.
Кровати долго скрипели под обеими, но скрип не мог убить обидной тишины,
которую еще подчеркивал доносящийся с дальнего выпаса звук одинокого
медного колокольчика.
2
Славик проснулся, как всегда, сразу, свесился с кровати, высмотрел в
утреннем полусвете раскладушку, припомнил весь вчерашний день. Тихо
засмеявшись, решил, по привычке наскоро искупнуться - пока мама спит.
Выскользнул за дверь. Зажмурился от солнца. И так, с закрытыми глазами,
путаясь в грядках, перебежал огород. На миг стало знобко от вида воды, но
он пересилил себя, шагнул с берега.
Когда ныряешь "солдатиком", нет потери ориентировки, которая появляется
при прыжке "ласточкой". Тело неторопливо опускалось, и Славка держал
инерцию - почти парил, минуя то холодные, то теплые струи. Дна не достал:
что-то цапнуло за левую ногу, обвилось вокруг бедра.
Первым чувством была гадливость, первым движением - отшатнуться. Но
неизвестное переползло на пальцы другой ноги. Славка дернулся, закричал,
вода ворвалась в горло... Какой-то молнией озарения он понял, что если
сейчас закашляется, то все, конец. Эта мысль пришла быстрее страха. Стриж
успокоил руки, готовые замолотить по воде в попытке выметнуть тело вверх,
убедил себя, что попал в водоросли, что забарахтаться - значит, неизбежно
запутаться. Успел отогнать предательское сомнение: в этом месте на твердом
песчаном грунте никогда не росли водоросли.
Обрывками, все сразу (но Славка каким-то чудом их различал) пронеслись
чужие, Колькины или Римкины, слова: ...затягивает - ныряй глубже и
уходи... на водорослях делай меньше движений... не мельтеши, не паникуй...
Он осторожно сгруппировался, присел в воде. Не обращая внимания на резь в
глазах, широко раскрыл их, увидел колышущиеся клетки, разлохмаченные нити,
стал медленно высвобождать ногу. В памяти всплыл еще один совет, бабкин:
"Пиявку от себя не оторвешь. На куску развалится, а все будет кровь
сосать. Ее таким сильным скользящим ударом, вдоль тела..." Стриж провел
ладонью по бедру, сдвигая с себя захлестнувшие лодыжки нити. И только
тогда, подтянув коленки, бешено заработал руками...
Бабка Нюра шагнула за калитку по своим делам. И вдруг охнула, схватилась
за сердце: "Стриж!"
Галя выскочила из дому, на ходу застегивая халатик, ринулась через огород
с коротким сдавленным криком: "Сынок! Славик!"
Следом за бегущими женщинами на берег, бросив удочки, торопливо приковылял
Трофимыч.
Мальчик лежал наполовину в воде, рука оскальзывалась на размокшей глине,
не было сил окончательно оторваться от затягивающей черной глубины. Пока
мать и бабушка с двух сторон подхватили его, выдернули на траву - и
хлопотали, и щебетали над ним, Трофимыч зашел в воду, долго шарил,
изумившись, вытащил обрывок сети:
- Надо ж, горе-рыболовы! Бредень сорвало, чтоб им все крючки на их удочках
поразги-бало!
Поднял мальчика на руки, понес во двор.
До Славика не сразу дошло, отчего плачет мать, закаменела в углу бабушка,
неуклюже суетится обычно угрюмый, неторопливый и немногословный колхозный
счетовод. Даже болтушка Римка притихла, свесившись через плетень между
надетыми на колья горшками. Но стоять молча Римка не умела, перемахнула на
их сторону, плетень заходил ходуном, и Славка догадался, что сейчас
бабушка недосчитается любимого глечика. Так и есть! Черепки разлетелись по
земле, один на излете толкнул Славку в бок.
- У, скаженная, носит тебя! - незлобиво замахнулся на нее счетовод.
- Ничего, к счастью, - возразила Андреевна. Римка осмелела, подсела к
Славке:
- Бачь, дирки в очерете? - Она показала аккуратные круглые отверстия в
камышовой крыше сарая.
- Ну и что? Обыкновенные ласточкины гнезда.
- Це так. А як хто жилье ластивкы порушить, то ихню хату пожежа спалыть.
Поняв?
- Неправда.
- Тю на тэбэ! Хочешь, побожусь?
- Да ну, скажешь тоже! Бабушка, чего она врет?
- Почему врет? Старые люди говорят, нельзя ласточек разорять, а то они
вернутся с искрой в клюве и пустят под стреху огонька. Веришь, не веришь -
кому охота пробовать?
- Но этого же не может быть!
- Не знаю. Сама никогда не проверяла. И тебе не советую
- Сказочки! - пробасил счетовод, ища поддержки } Гали. - Чего, Андреевна,
ребенку голову морочишь?
Галя промолчала. А у бабки Нюры вообще не было настроения спорить. Ребята
тихо поднялись и улепетнули в по садку.
День отошел быстро, вечер наступил душный, грозовой. Славик с матерью
спали на сеновале. Сквозь открытую чердачную дверцу светили выпуклые
катышки звезд, словно кто-то в небо, как он в порог, наколотил блестящих
гвоздиков.
Когда все заснуло и чернота ночи стала такой, что ее можно было зачерпнуть
ладонью, когда даже собаки перестали перебрехиваться, а ветер доносил
из-за Серебряной балки лишь мерный рокот работающего трактора, возле сарая
мелькнула неразличимая тень. Чиркнула зажигалка, блеснуло за кадушкой с
колодезной водой...
Андреевна в этот момент без сна ворочалась на лежаке - всю жизнь не
переносила перин! - ив которых раз вспоминала сегодняшнее утро. Не
нравилась ей история с сетью. Как ни крути, не нравилась. Слишком
очевидная случайность - застрять не ближе не дальше того места, где обычно
купается Стриж. Было еще какое-то беспокойство, путавшее мысли. Ах да,
глинище... Она так и не успела сходить посмотреть тропник. Мальчик не мог
ошибиться. А коли все по его словам, то совсем не просто выглядит
уничтожение Шишкова. Во всяком случае, не та получается картина, какая
сохранилась в людской памяти. Выходит, немец-то не застал в деревне
партизан, вывел на расстрел к глинищу стариков, детишек и женщин, всех
подчистую, чтоб не предупредили. А разведчикам устроил засаду на подходе,
неплохо, гад, представлял себе их путь. В те же самые часы окружил фашист
и выбирающийся на запасную базу отряд. Там тоже никого в живых не
осталось, среди многих - ее весельчака и балагура Петра. Наверняка одна
рука сработала... И некому теперь сказать правды.
Воздух был тяжелым, недобрым. Громыхал гром. Тлели, высвечиваясь из
темноты, щели в ставнях и вырезы сердечками... Погаснув, оставляли перед
глазами цветные пятна. Грозу без дождя специально, кажется, подкинуло для
тяжелых мыслей...
"Чего доброго, мальчонка испугается грома, - подумала бабка Нюра. -
Сиганет с чердака спросонок..."
Она вышла на крыльцо. И увидела, как вдруг поднялась столбом раскаленная
вода в кадушке, рванулась во все стороны, и сразу в нескольких местах
загорелись прошлогодние подсолнечные стебли, натыканные для сушки за
проволоку у стены. Огонь вскинулся, лизнул слежавшийся камыш крыши.
Андреевна ахнула, забыв клюку, заковыляла к сараю, закричала на ходу Галю
и Славку. Прошла целая вечность, пока они наконец выглянули из черного
провала дверцы посреди пылающей крыши. И тут, к своему ужасу, бабка Нюра
поняла, что приставная лестница, никогда не отнимавшаяся от чердака,
валяется внизу. Осознав это, бабка Нюра буквально сиганула к ней и подняла
одновременно с кем-то другим, кто кинулся на помощь. Уже приняв у земли
Стрижа и согнувшись от тяжести, она увидела отлетевший от ноги круглый
ровненький комочек, из которого торчали распотрошенные пух и солома -
разоренное ласточкино -гнездо. Еще она уловила, как председатель
подхватывает на руки Галю, кто-то, колотя по металлу, жалобно кричит:
"Горим!", бегут со всех сторон люди с ведрами, где-то ударили в рельс,
образовались цепочки сельчан, и от разных колодцев поплыли по рукам ведра
с водой. Люди на пожаре организовываются стихийно. Кто-то выводил из
коровника Зойку, кто-то разгонял гогочущих уток. Чтоб пламя не
перекинулось на хату, поливали водой крыльцо и дверь. Расшвыряв народ,
примчались на лошадях пожарные, полезли на крышу с баграми, двое стали к
насосу, а Римка и Колька с ребятишками покатили к речке разматывающийся
шланг.
Неожиданно Галя, неведомо как оказавшаяся посреди цепочки, сломала ритм,
пропустила передаваемое ведро, и оно упало, облив,, ноги. Глядя в одну
точку перед собой, молодая женщина деревянно зашагала к месту, где стоял
полуодетый Кондратенко. Люди немедленно сомкнулись, продолжали деловито
хлопотать соседи, с криками носились вокруг огня ласточки, всхлипывал
насос, а ей виделся другой пожар - в Шишкове, куда пришли обманутые
тишиной разведчики. Виделись внезапно вспыхнувшие хаты, немцы в засаде, а
когда все уже кончилось - остановившийся в свете пламени Кондратенко по
кличке Драч. Он был в поношенном немецком мундире, с вражеским автоматом
на шее, фашисты, проходя мимо, дружески скалили зубы и хлопали его по
плечу... Сейчас на Антоне Трофимовиче сетчатая майка поверх брюк, пиджак
внакидку, самодельные резиновые "вьетнамки" с ремешками между пальцами, -
и только в позе, в отставленной по-строевому левой ноге подлое тогдашнее
торжество, да те же зловещие огоньки тлеют в жутко пустом взгляде. На
секунду память совместила прошлое и настоящее, показалось, босая нога
Кондратенко сверкает глянцем, как начищенный хромовый сапог...
...Она посмотрела через дверную щель и заползла на полок. Но он
почувствовал взгляд. Усмехаясь, подошел, сапогом вышиб дверь. Не в силах
оторваться от пустых глазниц, где даже огонь, отражаясь, застывал и не
бился, словно в тыкве с двумя вырезанными дырочками и зажженной внутри
свечой - такими надетыми на шесты тыквами детишки пугали по ночам старух,
- она заколотилась, закричала почти так же, как вдруг заколотилась и
закричала сейчас. Люди оборачивались, окликали ее, а она, ничего не видя,
не слыша, шла на предателя, терзаясь проснувшейся вместе с памятью и
рвущей голову болью.
Бабка Нюра почти не слышала крика, зато уловила Галино напряжение. Все
вдруг само собой расставилось по местам. Ее всегда в дочкиных
воспоминаниях смущали Данька с кутенком в зубах и зеленая машина с
фашистами. Они не увязывались, не совпадали во времени, мешали друг
дружке. Да и не могла Галя в спешке, ночью, все так хорошо рассмотреть.
Или это было не ночью, и тогда картинки ее воспоминаний слеплены из разных
времен. Значит, "спаситель" просто загипнотизировал всех фактом
"спасения", обманул беспамятство одной и утраченное в горе, а потом
ослепленное материнской радостью ясновидение другой, значит, навязал свою
версию гибели разведчиков и шишковцев, версию, в которой - о, благодарная
доверчивость матери! - никто не усомнился... Сколько лет жить рядом с
подлостью и ни о чем не догадываться!
Андреевна обогнала Галю и внезапно выросла перед Антоном - растрепанная,
неуклюжая на своих неодинаково искривленных ногах, в растерзанной и
прожженной искрами одежде. Седые взлохмаченные космы поднялись на фоне
пожара огненным гребешком, и что-то в ней появилось вкрадчивое, змеиное...
- Обожди, доню. Я сама! - Андреевна удержала за руку дочь, заглянула Драчу
в глаза. Она была уверена, что увидит страх, но страха не было, была
ненависть, жгучая испепеляющая ненависть, которой действие уже не нужно,
она сама для себя действие. - Твоя работа!
Не спросила - бросила спокойно и настойчиво, не повышая голоса,
выговаривая страшные слова скорее для отвлечения, чем обвиняя.
Кондратенко, похоже, так и понял.
- Гроза! - Он пожал плечами.
- Может, и сеть Стрижу не ты подставил? Он не ответил.
- А Галя? А Петр? А Шишкове? - Она наконец выложила обвинение, и Драч
успокоился, не стал оправдываться - бесполезно это перед той, которая
читает в глазах.
- Ничего не докажешь.
- Дочка тебя вспомнила. Ты боялся ее памяти всю жизнь, виду не показывал,
но боялся. Ну так знай: она вспомнила!
- Кто поверит тронутой? Погляди, у нее же эпилепсия. Ты еще своего
пащенка-полудурка в милицию сведи, говорящей травы насбирай - то-то смеху
будет!
- А ты рисковый! На рожон полез: не изменилось ли чего за годы в ее
памяти? Да не по-твоему, слышь, вышло. Перестарался. Раскрыл тебя,
подлеца, пожар!
- Что толку? - Кондратенко ухмыльнулся. Привычное деревенское опадало с
него на глазах. - Тут тебе твое колдовство не поможет. Тут, замечу в
скобочках, даже истина без свидетелей не поможет. Потому как, выражаясь
местным диалектом, "нэ за тэ кишку бьють, щр рябая, а за тэ, що рукы
корябае..."
Какие грехи у скромного колхозного счетовода, что бы там ни сочиняла о нем
в три голоса одна свихнувшаяся семейка?!
- Ишь, осмелел, вражина! Не рано ли приободрился?
- Так ведь на этот счет старушечьего нюха, пожалуй, маловато, а? Закону,
между прочим, доказательства подавай!
- Об этом зря не переживай, будут доказательства. - Бабка Нюра махнула
рукой. - Завтра со Стрижом в лес сбегаем, деревья до корней переворошим,
мох поспрошаем... Не может быть, чтоб твое поганое имя кто-нибудь в землю
не вшептал. Разыщем...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг