рук. Загадка, на которую он вроде бы уже нашел ответ, опять оказалась
нерешенной. Что-то он, видимо, проглядел. Или чего-то не понял.
Машинально Свирь сделал еще несколько шагов, вгляделся в душную
темноту - и замер. Там, впереди, был не тупик. Теперь он ясно видел это. В
том месте, где опускающийся вниз ход, судя по всему, переламывался, чтобы
подняться наверх, произошел обвал. Скорее всего, это осела стена
Китай-города. И ход, вырытый, как нора, без перекрытий и креплений,
обвалился, похоронив в себе что-то теплое, только сейчас уловленное
выращенными у Свиря перед погружением слабенькими инфракрасными
рецепторами.
Опустившись на корточки, Свирь протянул руку и нащупал присыпанную
землей ткань.
- Цо? - услышал он задыхающийся голос. - Кто ест ту?*
- То я, - сказал Свирь, чувствуя обморочную слабость во всем теле. -
Естем ту**, - повторил он и сел на землю.
Это был Сивый. Он никуда не исчезал. Он пытался убежать - и не смог.
И теперь Свирь его догнал.
- Не буйщем, - сказал Свирь, овладевая собой. - Я - друг. Цо щем
стато? Як пан ма на щая?***
- Бендже спелнено... - пробормотал Сивый, помедлив. - Напевно
рано...****
_______________
* Что? Кто здесь? (польск.)
** Это я. Я тут (польск.).
*** Не бойся. Я - друг. Что случилось? Как тебя зовут? (польск.)
**** Будет исполнено... Обязательно утром... (польск.)
Наверное, он уже бредил. Потом он замолчал, и в наступившей тишине
Свирь услышал его свистящее дыхание. Сивый умирал. Засыпанный по шею, он
лежал на спине, и лоб его, покрытый испариной, показался Свирю ледяным.
- Эй! - позвал Свирь. И похлопал Сивого по щеке.
- Пан! - вдруг отчетливо и громко сказал Сивый. - Пшекаж гетману
Чарнецкему, же ротмистр Ярембски заостал верны пшишендзе*.
_______________
* Передай гетману Чарнецкому, что ротмистр Ярембский остался
верен присяге (польск.).
- Чарнецкему? - ошеломленно переспросил Свирь. - Кому? Гетману
Чарнецкему?!
Но Сивый молчал.
- Конец, - сказал Малыш после паузы. - Это конец. Вылезай.
Кое-как Свирь выбрался из ямы. Пошатываясь, он вышел на улицу, закрыл
дрожащей рукой дверь, постоял, бессмысленно глядя на солнце. Застань его
кто-нибудь в алтаре, он даже не смог бы убежать. Неверными, пьяными шагами
он нащупывал дорогу, а в голове словно били в большой, низко гудящий
колокол, и, чтобы прийти в себя и начать наконец воспринимать окружающее,
надо было заново прочувствовать и переосмыслить все происшедшее с ним за
этот час.
Выжатый до предела, разбитый и опустошенный, он шел теперь в
"Сапожок". Жизнь все-таки продолжалась. И продолжался бой. Бой, в котором
каждый такой поединок ощутимо приближал его к самому последнему
погружению. Впрочем, это была еще сравнительно недорогая плата за ту
невероятно далекую и невыразимо дерзкую цель, ради которой он сражался
здесь.
В "Сапожок" он пришел рано, за полчаса до слепых. С полатей свисали
босые ноги с черными подошвами, брезгливо считал обесценивающиеся медяки
мордастый целовальник, тренькала у входа балалайка, и чудовищно ворочалось
в спертом воздухе нескладное тело многоголосого кабацкого братства.
Сморщившись от закупорившего дыхание запаха пота и прели, Свирь сделал
несколько шагов и, вырвав в плотной толпе Митьку Третьяка, решил
пристроиться неподалеку. Выложив алтын серебром за баклажку и обеспечив
себе таким образом уважение и неприкосновенность, он притворился пьяным,
не желая втягиваться ни в чьи разборы. Кабак гудел.
- ...И нужду терпели, и голод терпели, и всякую работу работали, и
многие живота лишилися, а иные и побиты...
- ...Нет, бьюся с ними, что с собаками! Пытался, слышь, с ними, шумел
и добротою говорил - не слушают, висельники!..
- ...А в городе мы, во Ржеве, были, сочти, два дни да две ночи, а
едучи дорогою, разбойных никого, крест святой, опять тебе не видали...
- ...А ныне воистину живу впроголодь - ни лошаденки, ни коровенки. В
мерзости и убожестве погряз, а греха не ведаю...
Уткнувшись горбом в стык сгнивших бревен и безвольно бросив одну руку
на склянку, Свирь смотрел сквозь пьяно прикрытые веки на привычную, до
боли знакомую картину кабацкого полумрака, в котором грязные, оборванные,
заросшие сальными, свалявшимися волосами люди истерически хохотали, налив
кровью пустые глаза на сморщенных лицах, или бессмысленно плакали, жалуясь
на свою неслучившуюся жизнь, а потом, зверея, дрались, норовя исподтишка
всунуть между ребер ножик, с животным ревом давя упавших, и, выключившись,
валились на пол в густую, чавкающую под ногами грязь.
Он смотрел - и не мог поверить, что в его жилах тоже течет кровь этих
людей, впустую, тлеющими углями, прогорающих перед его глазами...
В "Сапожке" всегда толклась незнакомая случайная публика - заезжие
мужики, воровские женки с Рядов, забегавшие ненадолго слободские с
Кислошников или с Поварской, скоморохи и вообще разная голь. Но начинать
игру лучше всего было с Третьяком, которого он знал. А Третьяк был пьян.
Маленький, с лихими усами, похожий на желтоглазого Бармалея, он
стеклянно смотрел перед собой, громко икал, и пьяные слезы катились вдоль
его хищного носа, солеными росинками застревая в короткой бороде.
Позавчера Третьяк встретил за Тверскими воротами мужика из ямских.
Зла мужик никому не делал, просто, подгуляв, шел домой. Но отдавать деньги
за здорово живешь он не захотел - а рука у Третьяка в тот вечер оказалась
горячая. Во искупление греха Третьяк поставил вчера у Николы, что на
Песках, свечку и даже заказал панихиду, а сейчас, снова садясь на мель,
сожалел о деньгах, так по-дурацки выброшенных на ветер.
Почувствовав, что Третьяк пришел в себя, Свирь сунул баклажку за
пазуху.
- Эй, Третьяк! - позвал он, надвигаясь из тьмы. - Сыграем?
Третьяк тяжело вгляделся.
- А! - сказал он, узнавая, и пожевал мокрыми губами. - Горбун...
Свирь видел, что Третьяк мучительно колеблется. Но деньги все равно
кончались, а счастья не было. Свирь рассчитал точно. Сорвав шапку, Третьяк
бросил ее на стол и решительно вытер руки о волосы.
Теперь лишь оставалось, чтобы он завел толпу. Свирь держал волчок на
нормальном режиме, подсаживая Третьяка только изредка. Толпа густела. К
тому времени как слепой с поводырем, которых он ждал, вошли в кабак,
играли все. Свирь выждал несколько минут.
- Вот! - радостно выкрикнул он. - Вот божий человек!
Он отодвинул очередного мужика, уже бросившего свою деньгу, и,
ковыляя, двинулся к слепому.
- От него мне удача будет!
И снова, как это бывало каждый раз, на нечистом от скудной и плохой
пищи лице почувствовавшего его слепого отразилось замешательство, а у
мальчишки-поводыря проступил испуг.
- Сыграем? - продолжал Свирь, сгоняя мух со стола и улыбаясь
поводырю. - Ты - безденежно. Просто так. Для моей удачи. А поймаешь - я
плачу. - Он уселся напротив поводыря. - Ну, клади руку! Вот так.
- Дедуня! - воззвал поводырь растерянно.
Слепой молчал.
- Характеристики, - потребовал Свирь.
- Гуманоиды, - коротко сообщил Малыш. - Класс А, два-пять. Толерантны
к фрустрациям, высокоактивны, адаптивны, эмоционально лабильны...
Откуда Малыш высасывал такие сведения, всегда оставалось загадкой.
Несколько беглых записей этой пары, казалось, не давали ничего
существенного. Тем не менее Малыш уверенно продолжал:
- Динамичны, автономны, высокий самоконтроль, фон настроения в
основном позитивный, старик доминантен...
Отсюда, конечно, следовало очень многое, но сейчас Свирю не это было
важно. Ему требовалось знать: агрессивны эти двое или нет, устойчивы ли к
стрессам, гибки ли в экстремальных ситуациях.
- Не могу сказать, - отреагировал Малыш. И вдруг добавил неуверенно:
- По-видимому, кора сильно задействована в вегетатике.
Свирь вздрогнул. Кроме межполушарной асимметрии природа щедро одарила
Летучих мощнейшими кортикально-подкорковыми связями. Однако следовало
полагать, что Малыш сомневается в своем выводе - раз выдал его только в
конце.
- А не умышляешь ли ты зла какого против убогих, добрый человек? -
наконец вымолвил старик.
- Господь с тобой, дедушка! - Свирь перекрестился и усердно замотал
головой, словно слепой мог это увидеть. - Во имя Спасителя нашего и
Пресвятыя Богородицы! Ко мне, как сыграю с божьим человеком, завсегда
удача липнет. Я плачу, буде он выиграет. А он - нет. Ну, клади руку,
парень! Не бойся!
- Не бойся, не бойся! - зашумела толпа. - Он не кусается!
Поводырь неуверенно положил руку на край стола, расправил ладонь. И
тут же повисла, подпрыгивая, играя возле пальцев, неуловимая деревяшка.
- Ладонь отрывать нельзя! - предупредил Свирь.
Мальчишка медлил, примериваясь. Хоп! Свирь даже не зафиксировал
короткого движения.
- Поймал! - взвыли сзади.
Поводырь разжал пальцы. Волчок лежал на ладони, маленький,
неподвижный.
Этого не могло быть!
После Сивого, после всех подножек, ударов и оплеух...
Свирь замер. Сердце остановилось, а потом ухнуло куда-то вниз и,
судорожно взревев на форсаже, лихорадочными толчками погнало по жилам
вскипающую кровь. И ноги стали ватными. И сумасшедшая радость испариной
пробила тело, полоснула по глазам. Но Малыш уже тормозил подкорку,
сбрасывая эмоции, и сухо и четко прозвучал внутри его голос:
- Улыбка. Радуйся.
Малыш вел партию, и Свирь сейчас, не размышляя, подчинялся ему.
Заученная улыбка растянула рот, отработанно пошла за пазуху правая рука, и
пересохшим горлом он весело закричал:
- Ай да молодец! Востер, сатана! Ты смотри - схватил! Ну раз схватил
- получи!
И еще упруго билась в висках кровь, и нервная дрожь редкими
импульсами подергивала спину над лопатками, но туман в глазах исчезал,
таял, открывая зажатую между фалангами указательного и безымянного пальцев
- чтобы не видели окружающие - копейку, которую он небрежно протягивал
поводырю. Копейка тускло светилась. Поводырь смотрел на нее неуверенно.
"Монету" вместе с "Фокусом" придумал лично Пети. Пети первым
сообразил, что в систему подготовки Летучих будет входить тщательный
контроль за своей моторикой. А это практически исключало возможность
непроизвольных ответов. Вся трудность заключалась в том, чтобы определить
латент спонтанной реакции Летучих. Но Пети сумел сделать и это, когда
разобрались в аппаратуре "Целесты".
Лицо поводыря наконец выразило удивление, но, прежде чем он протянул
руку, Свирь сжал кулак. Сотни раз он отрабатывал этот тест, и теперь
оказалось, что не зря. Охватившее его возбуждение было таким сильным, что,
не будь его действия доведены до автоматизма, он обязательно сбился б
где-нибудь.
- Мало?! - с энтузиазмом продолжал выкрикивать он. - На тебе две
копейки! На полтину! Мне для божьего человека ничего не жалко! Держи! Мне
от тебя счастье будет! Ничего не жалко! - повторял он, перегнувшись через
стол и всовывая медную полтину в ладонь поводыря.
Это был очень рискованный тест. Ситуация продолжала оставаться
непонятной для Летучих и, значит, опасной, провоцируя уход из нее. Но на
Совете посчитали, что потенциальная угроза здесь все же невелика, и
разрешили включить тест в батарею. Очень соблазнительной выглядела его
высокая валидность.
- Двести сорок три миллисекунды - окципито фронталес, лобная, -
буднично сообщил Малыш. - Потом, за бровями, - остальные.
Свирь почувствовал, как судорожная гримаса, с которой он не в силах
справиться, предательски перекашивает лицо. Сказанное Малышом означало,
что реакция мышц лица в двадцать раз превысила обычный латент
непроизвольного удивления. Сработавшие "Волчок" и "Монета" открывали
теперь выход на контакт!
- Запускай "Схему", - коротко распорядился Малыш. - Только осторожно.
Свирь напрягся и подобрался. Чувства его обострились, и с трудом
усмиряемое тело каждой воспаленной клеточкой ощутило лихорадочно стучащие
под черепом секунды. Теперь начиналось главное.
- Полно тебе с ними! - зашумели в толпе. - Играть давай!
- Сыграем, сыграем... - терпеливо пробормотал Свирь.
- Не торопись... - предупреждающе бубнил Малыш. - Следи, чтоб ты мог
отработать назад. Сделай паузу.
Голос Малыша звучал слабо, словно издалека. И все окружающее вдруг
оказалось за прозрачным барьером, сливаясь в безликий, размытый фон, из
которого вырывались неясные звуки. И напряжение свело скулы, стеснило
дыхание. Центр считал вероятность того, что Летучие не уйдут из ситуации,
достаточно большой. А если нет? Или депрессивный характер реакций сменится
агрессивным?
Он не имел права рисковать, но каждый его шаг был огромным риском.
Когда-то ему казалось, что труднее всего найти Летучих. Ерунда! Самым
трудным был контакт - стремительный и знобкий, как встречный бой...
Зажмурившись, он сжал балансир и ступил на проволоку.
Двадцать девять лет он готовился к этому. И в то начисто забытое им
время, когда учился ходить и правильно держать ложку, и тогда, когда,
ненавидя себя, пытался оторваться от края побеждающего его десятиметрового
трамплина, и в те семнадцать часов, которые он падал с прогоревшим
двигателем в Юпитер, не зная, что это всего-навсего последний экзамен, и
потом, трижды попадаясь уже по-настоящему и, видимо, научившись все-таки
умирать, поскольку до сих пор остался живым, - все эти годы он, сам не
зная того, готовился к этим очень коротким четырем минутам. Не у каждого в
жизни случаются такие минуты, но если они вдруг пришли к тебе, самое
трудное - не растеряться и сделать именно то, что надо делать.
Свирь посмотрел на глаза старца. Малыш ответил сразу. Сейчас он не
ждал оформленного вопроса.
- Зрачки не ходят, - сказал Малыш. И добавил после секундной паузы: -
Старший сжал руку молодому!
Свирь тут же увидел картинку - запись с фронтальной камеры. Она
оказалась за спиной слепого. Рук его не было видно, но локоть заметно
сдвинулся, дрогнул и замер.
Мир словно качнулся, стал зыбким и ненадежным - и Свирь по-настоящему
испугался. Рассчитывать на повторный заход не приходилось - даже если он
удачно замкнет петлю. Флюктуации, направленные на Летучих, не поддавались
расчету. Следующий раз Летучих могло просто вообще не оказаться здесь. Он
все же совершил где-то ошибку, и Летучие насторожились. Это было очень
опасно. Если, конечно, перед ним сидели Летучие.
"Плохо, - подумал Свирь. - Но я успею. А если что - пойду на
прямой..."
И тут же почувствовал, как противно немеют лицо и язык. До тех пор
пока оставалась ничтожная вероятность того, что это не Летучие, прямой
контакт исключался.
- Спокойно, - сказал Малыш. - У тебя еще есть время. Давай "Схему".
Если "Схема" пройдет, этого будет достаточно. Только - доброжелательно. Не
волнуйся.
Свирь собрался, словно перед прыжком.
- А вот скажи, дед... - неторопливо начал он, насыщая голос добротой.
И замер. Стоявшие вокруг вдруг поскучнели и с гаснущими лицами стали
медленно разбредаться по местам.
"Гипноизлучатель! - пронеслось в голове у Свиря. - Господи ты Боже
мой!"
И остановившееся сердце, вздрогнув, больно забилось о ребра в
образовавшейся пустоте - словно после мучительного бесконечного марафона
он наконец перестал бежать. Да так оно и было: он порвал ленточку и теперь
шел, со свистом втягивая воздух пересохшими легкими. И огромное пылающее
солнце Аустерлица жгло ему спину. Он добежал. Он нашел их! И все же это
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг