машину уже навалило толстое одеяло снега, хотя по идее его регулярно
счищали подрабатывающие тут мальчишки. Он натянул кожаную перчатку и
ладонью смахнул снег с гладкого темно-вишневого корпуса. Машину подарила
Марша. Вернее, родители Марши - на свадьбу, - но идея была ее. И теперь
все свои карманные деньги она неизменно тратила на подарки мужу, хотя
Франсис неоднократно пытался раз и навсегда авторитарно запретить ей это.
А теперь вот жена решила устроиться на работу, - так что платиновые
авторучки и эксклюзивные галстуки от ведущих модельеров посыплются на него
сплошным потоком, хочет он того или нет. Пухленькая глупышка Марша.
Франсис улыбнулся. Надо же - если бы он тогда не начал ухаживать за ней
назло длинноногой красотке-вамп по имени Линда, редкой, кстати, стерве и
шлюхе, - мог бы за здорово живешь пропустить свою женщину. Свою.
Единственную.
Снежинки плавно кружились в воздухе, мягко опускаясь на только что
очищенный вишневый капот. Франсис уже открыл дверцу и, облокотившись на
нее, посмотрел вдаль. Улица, где располагался пресс-центр, перпендикулярно
выходила на центральный проспект города, и сквозь снежную сетку
просматривался отрезок освещенной разноцветными огнями праздничной жизни
вечернего города. Жизни, к которой Франсис со времени женитьбы не имел
никакого отношения.
Он взглянул на часы. Было всего лишь половина седьмого.
И в самом деле, - думал Франсис, двигаясь на заснеженный маяк проспекта, -
за все это время ему ни разу не пришлось выбраться в город без Марши.
Короткие вылазки из пресс-центра по мелким личным поручениям Вик не в
счет. Вечерами же он неизменно торопился с работы домой по кратчайшему
расстоянию между двумя точками, - это было уже на уровне условного
рефлекса, который Марше удалось выработать у мужа в сжатые сроки, -
горячими ужинами и тщательно скрываемыми слезами в роли пряника и кнута.
Иногда, чаще по выходным, Франсис и Марша отправлялись в центр города
вдвоем, гуляли по проспекту, разглядывали витрины, сидели в кафе, изредка
ходили в кино или театр. И очень здорово проводили время, - впрочем, с
Маршей было здорово всегда и везде, с ней, по большому счету, и выходить
никуда не нужно было, с такой теплой, уютной, домашней... На черта ей
сдалась эта работа?
Франсис вышел на проспект. Кружились разноцветные снежинки, мигали огни,
играла музыка. И в обоих направлениях двигались неторопливо или поспешно,
сутулясь или покачивая бедрами, пленительно улыбаясь или внимательно глядя
под ноги, - женщины.
Много женщин.
Юных девушек, красавиц, толстушек, натуральных блондинок, топ-моделей,
учительниц, крашеных брюнеток, молодых мам, проституток, дам в возрасте,
неформалок, спортсменок, бизнес-леди, девчонок, феминисток, снова
красавиц...
Черт возьми!
Ладно, - уговаривал себя Франсис, - разумеется, он женатый человек,
разумеется, ровно в восемь он будет дома. Раньше просто не имеет смысла, -
ведь бедняжка Марша, чего доброго, кинется жарить ему яичницу, не слушая
уверений, что муж способен поголодать минут сорок в ожидании какого-нибудь
фаршированного судака или кнедликов по-варшавски. Конечно, нужно признать,
что и яичница у нее выходит потрясающе вкусная... но зачем такие жертвы? В
восемь - значит в восемь. Как раз пройтись туда и обратно по проспекту.
Без жены, в чем есть своя ностальгическая прелесть.
Кстати, - пусть вредный комплекс вины спрячется подальше в подсознание и
не высовывается, - на том конце проспекта есть ювелирный магазин. Почему
бы не купить Марше какую-нибудь безделушку? Не на Новый год, а просто так.
На случай, если сегодня молодой жене снова взбредет в голову, что он ее
больше не любит. Марше взбредало это в голову довольно часто по самым
мелким поводам, а то и вовсе без таковых: не похвалил ужина, забыл
позвонить с работы или вот как вчера: не выслушал, отмахнулся, спеша
уладить конфликт в конференц-зале. А потом слезы, и хорошо, если в
открытую, гораздо хуже заставать жену среди ночи беззвучно плачущей в
подушку. Глупенькая. Кого же я, по-твоему, люблю?
Прямо перед Франсисом шла девушка в короткой белой шубке и пушистом
ангорском берете, еще более белом. Стройненькая, держится прямо, сапожки с
белой оторочкой на высоких каблучках... и ножки! Ножки что надо, не
придерешься. Когда-то у Франсиса с Полем была игра: слоняясь по проспекту,
высматривать барышень и находить в них недостатки. Один высматривает,
другой критикует, и наоборот. Побеждал тот, в чьей даме друг не сумел
найти серьезных изъянов... хотя на практике, учитывая острый язык Поля и
наметанный глаз Франсиса, никто никогда не побеждал. Просто, когда игра
надоедала, оба находили очередных кандидаток безупречными и, согласно
правилам, шли к ним знакомиться. Иногда, - не всегда, врать не будем, -
вечер заканчивался еще веселее, чем начинался.
И где теперь Поль? Да и не только он, практически все друзья постепенно
растворились в пространстве, потеряв интерес к женатому Франсису...
Барышня в белом со спины была очень даже ничего. Конечно, по настоящему
оценить фигуру зимой на улице не представляется возможным, но в данном
случае потенциальная ошибка держалась в пределах статистической
погрешности, как выразился бы Поль. Франсис усмехнулся. Наверное, это
старость: играть самому с собой в исконно мужские игры. Ну-ну, старость
наступит тогда, когда для игры не будет нужна и женщина. А пока что... Он
пригладил усы рукой в перчатке. Надо посмотреть, как у нашей красотки с
лицом.
На этот счет тоже были свои правила. Забегать вперед женщины, чтобы
взглянуть на ее физиономию, - несколько странно выглядит со стороны да и
попросту невежливо. Клиентка должна обернуться сама, уловив затылком
мужские флюиды... или по другой причине, не важно. Допускалось
использование зеркальных витрин, но сейчас они все, как назло, были
увешаны шариками, гирляндами и прочей новогодней атрибутикой. В дробных
островках зеркал не получалось даже отыскать объект, не то что
по-настоящему разглядеть. Оставалось только следовать за незнакомкой,
посылая ей эти самые флюиды, что Франсис и делал более чем старательно.
По-человечески интересно: есть ли еще порох в пороховницах?
Внезапно белая шубка резко повернула налево и скрылась за светящейся
дверью, - профиль мелькнул слишком быстро, чтобы его рассмотреть. Франсис
поднял голову к неоновой вывеске. "Плезир", надо же.
Ностальгические воспоминания нахлынули мутной волной. В этом заведении
когда-то мы с Полем и прочими друзьями... Чаще, конечно, не только с
друзьями, но Марше он об этом не говорил. Впрочем, ей все равно тут не
понравилось: в "Плезире" разрешалось курить, да и официантки то и дело,
забываясь, обращались к Франсису на "ты". К тому же "Плезир" без особых
усилий мог за один вечер поглотить целиком менеджерскую зарплату. В
прежние времена и такое случалось. В прежние времена...
Франсис помедлил перед дверью, восстанавливая в памяти содержимое своего
бумажника. Да, положение дел таково: либо подарок Марше, либо коньяк и
кофе на двоих в "Плезире". Ведь если барышня окажется выше всякой критики,
по правилам игры придется с ней знакомиться, а знакомство в таком месте
обязывает...
Выпить кофе с коньяком, взять телефончик, - потом бумажку можно будет
ненавязчиво отдать на милость снега, - и ровно к восьми вернуться домой.
Последнее Франсис знал абсолютно точно. Уж тут он был в себе уверен.
Кстати, может быть, она не такая уж красавица, - тогда он с чистой
совестью повернется и потопает в ювелирный. Риск - неотъемлемый компонент
игры.
Мужской игры.
Швейцар в пурпурном мундире с золотыми позументами широко распахнул дверь
перед еще сомневающимся Франсисом, и сомнения так или иначе пришлось
отбросить. Швейцар был уже другой, помоложе и выше на целую голову. А
гардеробщик тот же самый - невысокий пожилой негр со скорбной физиономией.
Когда Франсис вошел, негр как раз принимал белую шубку и еще более белый
берет у худенькой старушки в коротком фиолетовом платье, обтягивающем
совершенно плоскую, хотя и стройную старушечью фигурку. Волосы у дамы были
тоже фиолетовые или, скорее, нежно-сиреневые, под цвет тонких капроновых
перчаток. А ножки ведь действительно, черт возьми, ничего!
Пожилая леди заметила внимание Франсиса, - не каждый день, наверное, на
нее с идиотским видом пялятся годящиеся во внуки молодые люди, - и одарила
его ослепительной улыбкой, сверкнув свежевставленными жемчужными зубами.
Вот тут-то он и расхохотался.
Не в голос, разумеется, и не во весь рот, - снаружи все выглядело вполне
невинной улыбкой в глубине усов, - но на самом деле это был хохот, да еще
какой! Более чем громовой, более чем саркастический. Мои поздравления,
господин Брассен!
Бабулька проскользнула внутрь, напоследок стрельнув в сторону Франсиса
ярко-фиолетовыми - какими ж еще? - глазами. Печальный негр за гардеробной
стойкой вопросительно уставился на него, и Франсис вдруг обнаружил себя в
зеркале напротив стягивающим с плеч замшевую куртку. В конце концов,
интересно же, что делать этой древней старушенции в таком месте! Поль,
будь он здесь, непременно бы полюбопытствовал. И еще он, вдоволь
нахохотавшись, объявил бы во всеуслышание: "Вот что делает с людьми
женитьба!" Хорошо хоть, что Поля здесь нет.
Жалко, что Поля здесь нет.
Девушка в серебристом платье пела нежную неаполитанскую песню, и на
потолке мягко мерцали крупные неаполитанские звезды. Девушка была уже не
Анни, другая, а песня и звезды те же самые. В такое время "Плезир" еще
почти пустовал, молодые парочки занимали только два-три столика, а
остальные, сервированные бокалами и рюмочками богемского стекла,
поблескивая, дожидались посетителей. У самого входа струйка сигаретного
дыма очерчивала тонкий луч прожектора, ответственного за звезды на
потолке. А старушка словно провалилась, и, оглядывая салон в ее поисках,
Франсис автоматически поздоровался с человеком, пускающим дым. В прежние
времена само собой разумелось, что он знал в лицо всех завсегдатаев
"Плезира", только в лицо, ближе по негласному правилу никто ни с кем не
знакомился, - в "Плезире" каждый имел право на уединение. Впрочем, Франсис
и в прежние времена искал тут чего угодно, но не одиночества. В прежние
вре...
- Господин Брассен, если я не ошибаюсь?
В этот момент звезды мигнули и погасли, серебристая девушка исчезла,
вспыхнул горячий красный свет, и под жгучие латиноамериканские ритмы между
дальними столиками появилась Анни в черном платье с разрезом от бедра и
алыми розами за декольте и в волосах. Франсис помахал ей, хотя певица вряд
ли могла это заметить, а потом повернулся к окликнувшему его незнакомцу.
Человек за крайним столиком был узколицый, бородатый, в его прищуренных
глазах светились алые отблески, что в сочетании с красноватыми клубами
дыма создавало впечатление какой-то мефистофельщины. Он загасил сигарету и
поднялся во весь рост.
И тут Франсис его узнал. Альберт Сон, драматург со вчерашней
пресс-конференции.
Тридцать три года, - самый молодой из Трех мушкетеров, - холост, родом с
Юга, Скорпион по Зодиаку, Дракон по восточному гороскопу, рост два метра
пять сантиметров, но в профессиональный баскетбол никогда не играл,
интервью дает еще реже, чем Сведен с Фальски. Франсис усмехнулся. Все это
рассказала ему Марша, которая целую неделю перед прессухой собирала досье
на драматургов и совершенно не могла общаться на какую-либо другую тему.
Сон навряд ли столько о нем знает. Странно, что он вообще его узнал. Да,
пресс-конференцию им устраивал Франсис, но все переговоры с ним вел Филип
Фальски. Сон мог видеть менеджера только мельком, когда он встречал и
провожал их у пресс-центра. Что ж, у мужика хорошая память. Наверное, это
профессиональное.
- Не ошибаетесь, господин Сон.
Драматург опустился обратно за столик и указал Франсису на соседний стул.
- Присаживайтесь. Если вас не ждут, конечно.
Франсис вспомнил о старушке и усмехнулся. Потом подумал о Поле, о ребятах,
об Анни, поющей теперь не ему, даже о той длинноногой шлюхе Линде, - и
вздохнул.
Никто его не ждал. Конечно.
Он присел за столик напротив драматурга.
- Два коньяка, пожалуйста, - бросил Сон официантке. Новенькой, ни за что б
не назвавшей Франсиса на "ты". - Здесь хороший коньяк, гораздо лучше, чем
виски.
- Я знаю.
Что ж, почти как в прежние времена. Выпьем превосходного фирменного
"плезирского" коньяка, - пусть не со старыми друзьями и подругами, так
зато с самим Альбертом Соном. Все-таки великий драматург. Тридцать три
года. Холост.
Везет же.
И тут Франсис по-настоящему, чуть не до крови прикусил язык, как если бы
произнес это вслух. Мысль не прикусить, даже если она такая мелкая, подлая
и кощунственная. Счастливая мужская свобода, то есть возможность
ежевечерне торчать тут, просаживая деньги на выпивку и баб, - и Марша.
Сравнил. Додумался же сравнить!
Он уже собирался встать и уйти, вежливо поблагодарив драматурга за
приглашение, когда Сон поинтересовался, который час. Было всего лишь
пятнадцать минут восьмого, и Франсис решил, что уходить прямо сейчас не
имеет смысла. Он обещал Марше быть вовремя и сдержит обещание с точностью
до минуты. Торчать же почти полчаса на улице или в машине было бы глупо,
тем более что...
Альберт Сон!
И Марша, бедняжка, неделю рывшаяся в старых газетах, не спавшая полночи
перед той злосчастной прессухой. И в результате так и не задавшая ни
единого вопроса театральному светилу, сидящему сейчас с ним за одним
столиком.
Если этот Сон нормальный мужик, он должен понять. Если он холост, это еще
не значит, что он ни разу в жизни не был готов расшибиться в лепешку ради
того, чтобы какая-нибудь глупенькая женщина не плакала втихомолку по
ночам. Если они, двое мужчин, посидят полчасика в "Плезире" за бутылочкой
фирменного коньяка... А Марше можно будет и не говорить, что интервью уже
у нее в кармане, а просто дать какой-нибудь контактный телефон, якобы
оставшийся в пресс-центре. Этот материал у нее действительно оторвут с
руками где угодно, она вернется домой сияющая и счастливая, пряча в
сумочке какую-нибудь безделушку для него, Франсиса, она проникнется
уверенностью, что способна сдвигать с места горы... Альберт Сон, ну что
тебе стоит?...
Анни допела латиноамериканскую песню, и музыканты после секундной
передышки заиграли джаз. Лампы под потолком зажглись холодным синеватым
светом.
- Четверть восьмого, - медленно повторил драматург. - Да, сегодня уже
навряд ли... Ну что ж. У меня есть не совсем обычное предложение для вас,
господин Брассен.
- Франсис, - надо бы поскорее перейти с ним на "ты". Официантка принесла
две хрустальные рюмки коньяку, и Франсис хотел попросить всю бутылку...
черт, денег может и не хватить, лучше не стоит.
- Только не спеши считать меня сумасшедшим, Франсис, - с готовностью
непринужденно отозвался Сон, еще больше прищуривая совершенно синие теперь
глаза. - Барышня, это ведь хороший коньяк? Тогда принесите нам всю
бутылочку. Даже если я сейчас предложу за здорово живешь купить твою душу.
- За бизнес, - Франсис приподнял рюмку. - И во сколько же ты ее
оцениваешь, Альберт?
- Дорого, - серьезно ответил Альберт Сон. Слишком серьезно.
И тем более неожиданной показалась его улыбка, внезапно взорвавшаяся на
лице. Искристая и победная, счастливая и смущенная, радостная и усталая.
Улыбка девушки, одевающейся на первое свидание, улыбка мальчишки,
подстрелившего самую недоступную мишень в тире, улыбка солдата,
осознавшего, что война окончена и он жив... Улыбка была направлена поверх
головы Франсиса, и он невольно обернулся...
- Познакомьтесь, - раздался из-за спины голос Сона. - Мой друг Франсис
Брассен. Госпожа Лара Штиль.
И совсем негромко, - Франсис решил, что можно этого и не слышать:
- Я уже переставал ждать.
* * *
Ждать оставалось совсем чуть-чуть.
Марша потянулась, сладко зевнула и вспрыгнула с ногами в мягкую глубину
дивана. Внутри с натугой взвизгнули пружины. Грибной аромат рагу доносился
и сюда, хотя она тщательно завернула сотейницу в несколько слоев махрового
полотенца и закрыла все это сооружение в еще теплой духовке. Ждать
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг