законному главе державы. Контрольным выстрелом в голову, так сказать.
И не все ли равно, кто именно заказал этот выстрел?
Какие бы силы не стояли за всем этим фантасмагорическим спектаклем, - они
выиграли, а он проиграл. И проиграл вовсе не в момент необъяснимого
появления Фредди Хэнкса в охраняемой десятками защитных систем и кордонов
президентской спальне. Между прочим, и этот персонаж мог быть центральной
фигурой чьего-то режиссерского замысла, в конце концов, не так уж трудно
внушить страдающему манией величия пьянице, что он станет Президентом, как
только переступит этот порог. Хотя рисковать ядерным чемоданчиком... на
это они бы вряд ли пошли. Но меньше с тем.
Он проиграл гораздо раньше. Когда окружил себя этими людьми, куда умнее,
дальновиднее, циничнее и беспринципнее его самого. Соратниками, от которых
в любой момент можно было ожидать подножки, а при благоприятном для них
стечении обстоятельств - и лезвия под ребро. Сейчас просто наступил этот
благоприятный момент, они им воспользовались, только и всего. Проиграл,
когда совершенно сознательно решил, что такая команда нужнее и
эффективнее сборища преданных дураков. Когда наивно подумал, что сумеет
контролировать и держать в руках эту команду. Когда вообще подумал, что
сумеет.
Проиграл еще тогда, когда выиграл.
Даже не президентские выборы. Тут все прошло на удивление легко, стоило
только развернуть кампанию против непопулярной войны в западной Африке, и
этого было вполне достаточно, чтобы взвинтить рейтинг. Самым сложным в той
гонке оказалось научиться не опускать глаз, пожимая сотни тысяч
избирательских рук. Имиджмейкер твердил, что это чуть ли не самое важное в
манерах будущего главы державы, а ему было трудно, он с детства привык
смотреть на то, что держит в руке. И он часами, вперившись в одну точку,
жал перед зеркалом воображаемые руки. Какая глупость. Особенно для
человека, который давно проиграл.
Намного раньше. Когда разворачивалась избирательная кампания на пост мэра
его родного городка, первая в жизни, и он был непростительно молод, а
Стивен еще моложе, на два дня, они обычно вместе праздновали дни
рождения... И вокруг не прыгали советники и имиджмейкеры, все приходилось
продумывать и решать самому. И была жара, невыносимая, под сорок градусов,
влажная жара, какая всегда разгоралась в этом месяце в его родных
местах... И Стивена.
Стивен был высокий, худющий, похожий на Дон Кихота и Авраама Линкольна.
Стивен без всяких тренировок умел смотреть в чьи угодно глаза, хотя для
этого ему обычно приходилось склонять набок голову. В том году на их общем
дне рождения, когда грандиозная пьянка уже подходила к концу, он наклонил
лохматую шевелюру чуть не к самому плечу, заглядывая в глубину глаз своего
полутораметрового друга и противника, и сказал почти не заплетающимся
языком: "Только чтоб честно, старина. А так - никаких претензий, что нам
делить, кроме этого чертова мэрства? Только чтоб честно..."
Была жара, по залу летали громадные черные мухи, председатель комиссии уже
устал отмахиваться от них и только иногда оттопыривал нижнюю губу и резко
поддувал, сгоняя с носа особенно нахальное насекомое. Председатель
комиссии уже знал судьбу двух тысяч голосов некоего Джонсона, не имевшего
никаких шансов, но располагавшего этими двумя решающими тысячами. Больше
никто из присутствующих этого не знал, и все сидели в зале, напряженно
ожидая разрешения интриги, несмотря на жару, на мух, на смертельную
усталость последнего дня гонки.
И Стивен.
Потом, когда все толпились в проходе, торопясь пожать руку маленькому,
юному, опускающему глаза мэру, Стивена в зале уже не было. На следующий
день Стивена не было и в городе. А через год молодой, перспективный мэр
один праздновал свой день рождения. И уже тогда чувствовал, что проиграл.
С кровати донеслось неразборчивое сонное ворчание. Хэнкс спал, накрывшись
с головой, из-под атласного одеяла торчала только его голая нога и
верхушка жесткой нечесанной шевелюры. Эта макушка заворочалась, и дальше
по одеялу прокатились крупные неровные волны. Хэнкс снова недовольно
заурчал, поджал ногу, пытаясь спрятать ее под одеяло - вместо этого оно
вовсе сползло с половины тела. Но не с той, где бугры смятой постели
маскировали открытый чемоданчик с примотанной скотчем к пальцу красной
кнопкой.
Президент отвернулся - наблюдать за хаотичными, грузными, смертельно
опасными движениями спящего Хэнкса не было никаких сил. Когда бандит
проснется - проспится - надо будет попробовать поговорить с ним, как-то
повлиять, убедить не устраивать больше таких трюков. Все-таки это его долг
- пусть уже не как главы государства, а просто человека, случайно
оказавшегося поблизости от маньяка, угрожающего всему человечеству.
Насколько вообще этот Хэнкс вменяем? Вчера, разгоряченный и размягченный
успехом пресс-конференции и первыми рюмками коллекционного коньяка, он
прослезился, назвал пленника братом, пообещал дать ему в управление
остров, - забавно, неужели этому бандиту в детстве читали "Дон Кихота"? -
а потом понес уже совершенно несвязную чушь, в которой отголоски недавней
речи перед журналистами перемежались глубокими философскими рассуждениями
о смысле жизни. О том, что эта самая жизнь имеет смысл, если исполняется
желание, то самое главное желание, которое сидит в человеке и точит его
изнутри, что проклятые интеллигенты уже придумали машинку, чтоб такое
желание исполнить, а от рабочего человека всегда все скрывают, а у него, у
рабочего-то человека, желания еще посильнее будут, чем у всяких
профессоров с рыбьей кровищей, которой только ванны наполнять. Что он,
Фредди Хэнкс, университетов не заканчивал, но знает, что туркам надо
объявить войну, негров заставить работать, а машинки у интеллигентов
поотбирать и раздать рабочим людям. Что лично он плевал на всякие там
пункты А и Б, пространства и измерения, а нажать туда-сюда на рубильник и
без этого сумел. И еще что-то там про ядерный чемоданчик, свою собственную
гениальную голову и лестничную площадку. Уровень коньяка в бутылке
опускался, язык Хэнкса ворочался все медленнее и медленнее, а по первому
каналу уже начиналось "Обозрение дня"...
И очаровательная журналистка серьезно, очень серьезно, - кто там на самом
деле держит "пропрезидентский" первый канал? - прокомментировала материалы
позорной пародии на пресс-конференцию, и впервые прозвучала оригинальная,
хоть и пока осторожная формулировка "альтернативный Президент"... А Хэнкс
пьяно крутил в толстых непослушных пальцах что-то черное и квадратное,
совершенно лишнее и неинтересное. И он - тоже еще Президент, нужна же
какая-то альтернатива, - отмахнулся от этого черного, подсунутого ему
прямо под нос, как от огромной назойливой мухи...
Одеяло сползло набок, открыв непристойно заголившееся волосатое пузо
Хэнкса - растянутая футболка задралась до самых подмышек, а вельветовые
шорты, когда-то обрезанные по колено из штанов, скомкались гармошкой.
Захотелось его прикрыть, и это невольное побуждение опередило мысль о
ядерном чемоданчике и смертельном риске немытого пальца на красной кнопке.
Президент уже взялся за край атласного одеяла, когда колышащаяся туша на
постели вздрогнула и резко повернулась на другой бок. Раздался короткий,
пластмассовый, последний стук. Все.
... Он медленно вытер со лба огромную, совершенно ледяную каплю пота.
Одеяло полностью соскользнуло на пол и лежало там бесформенными буграми.
Хэнкс храпел на боку, в совершенно детской, трогательной позе, подложив
руки лодочкой под небритую щеку, и сиплое проспиртованное дыхание ритмично
шевелило кусок скотча, свисающий с указательного пальца. Ядерный
чемоданчик с поднятой крышкой мирно стоял рядом, словно зевающий
медвежонок, взятый за компанию в постель капризным мальчуганом...
От чемоданчика до головы и рук Хэнкса было добрых сорок-пятьдесят
сантиметров.
От Президента до кровати - метров пять, не больше.
Красавица-ведущая "Обозрения" никогда не скажет, что он поступил, как
герой. Что сохранял хладнокровие, молниеносно оценил ситуацию, голыми
руками отвел смертельную опасность от всего мира. Просто сегодня вечером
она снова назовет Фредди Хэнкса маньяком и бандитом, а его...
экс-Президентом. С этим уже ничего не поделаешь. Он давно проиграл.
И все равно. Надо.
Он сделал три меленьких бесшумных шага, и еще два, и споткнулся обо что-то
твердое, лежащее на ковре, - не видел, обо что именно, взгляд был прикован
к спящему телу на большой кровати... неподвижному. И еще пять шажков, и
глубокий, слишком громкий вдох, и зажмурить глаза, нет, открыть! - и
стремительно, воровато протянуть руку...
Хэнкс не пошевелился.
Ни тогда, когда трясущиеся руки подхватили с простыни раскрытый
чемоданчик, ни когда с двойным клацаньем защелкнулся замок, ни когда
торопливые дробные шаги отбросили тщедушное тело Президента на другой
конец спальни. Нет, Фредди Хэнкс и не думал пока просыпаться. Он видел
слишком хорошие сны. Он даже замычал, зачмокал и улыбнулся во сне.
Президент вздохнул, проверил защелкнутые замки и уже без прежних
предосторожностей направился к сейфу по другую сторону кровати. Президент
приложил пальцы к выемкам на дверце, повернул замок, даже не оглядываясь
на ровно храпящего Хэнкса, аккуратно поставил чемоданчик на место,
захлопнул сейф и бессильно опустился в кресло. Допустим.
Вот и совершено невиданное геройство. Которое лично ему уже ничем не
поможет. Поможет человечеству, что, в принципе, тоже неплохо.
Вот только рано или поздно эта махина на атласной постели все-таки
проснется. И, возможно, в массивной черепной коробке хватит мозгов
воссоединить воедино пропажу чемоданчика, тумбочку запертого сейфа и
рисунок на кончиках пальцев пленника, полностью находящегося в его власти.
Надо выбираться отсюда. Теперь - можно, его неосторожное движение уже не
вызовет немедленного начала ядерной войны. Дверь спальни Хэнкс
забаррикадировал перевернутым на ребро шкафом, но из смежного туалета на
лестницу вел пожарный выход, которым в первые минуты паники Президент уже
чуть было не воспользовался. Теперь - можно.
Он встал.
И сел обратно.
По всем коридорам и лестницам расставлены кордоны солдат, об этом еще во
вчерашних новостях говорил вице-президент. Подчеркивая, что в случае
побега узурпатору - вчера Хэнкс еще был узурпатором, - ни за что не
удастся уйти. Что в этом самом случае солдаты получили приказ стрелять без
предупреждения.
Кто-то из журналистов спросил его: а что, если тер... узурпатор будет
прикрываться заложником, как живым щитом?
И вице-президент пожал плечами. Мол, на войне как на войне...
Его жизнь не бралась в расчет еще вчера. А сегодня... очень может быть,
что солдаты получили еще один, вполне конкретный, хоть и не освещенный в
средствах массовой информации приказ.
Он опустил глаза. На ковре лежала какая-то квадратная черная штука, это
она выпала тогда со зловещим стуком из кармана Хэнкса, это она попалась
под ноги на коротком пути до ядерного чемоданчика...
Он дотронулся до нее кончиком ноги.
На полукруглой шкале трепетала стрелка.
ГЛАВА VIII
- Здесь?
- Здесь, - ответила я. - Подожди, мне надо чуть отдышаться.
Я опустилась на скамейку перед подъездом и достала из сумочки зеркальце.
Да, вид еще тот. По дороге от метро до этого дома, где жил Крис, нам
пришлось еще раз удирать от сборщиков референдумных подписей, а потом
сделать довольно конкретный крюк, обходя орущую демонстрацию,
перегородившую улицу транспарантами и плакатами. Вся левая сторона моего
пальто была в какой-то бурой ржавчине, счищавшейся с большим трудом и не
до конца. Волосы... но их, по крайней мере, можно было снова причесать, а
вот длинная царапина через всю щеку не собиралась маскироваться тональным
кремом. И наплевать. Криса все равно нет дома. А если бы и был...
- Ты готова? - спросил Грег. Когда мы перешли на "ты", я не помнила.
Наверное, еще на эскалаторе, приходя в себя после той драки. И общались с
тех пор только короткими, односложными фразами - а в метро и не поговоришь
по-другому, и на бегу тоже. Так что никакого плана, никакой стратегии
дальнейших действий у нас не было. Мы просто пришли. Туда, где могла быть
та лестничная площадка. А могла и не быть.
- Подожди, сейчас.
Во дворе было пусто и тихо, ни одной живой души. Только негромко чирикали
синички, прыгая по веткам голого осеннего дерева. Липы, я помню...
Мертвое желание. Прошлое желание. Девушка с сияющими глазами крепко
держится за единственную в мире мужскую руку. Если нажать на нее
посильнее, можно оттолкнуться от асфальта и взлететь. И девушка взлетает,
высоко-высоко, и срывает в полете веточку липы, которая трепещет, задетая
только что головой мужчины. И он улыбается, вообще-то он не понимает
такого глупого ребячества, но ей, юной, сверкающей, можно все простить. А
девушка опускается на землю и заглядывает ему в глаза, и притихает,
все-таки они первый раз идут к нему, он обещал показать канарейку, и еще у
него есть в холодильнике половина вкусного, приехавшего от бабушки торта...
А вот на этой самой скамейке сидели тогда три одинаковые старушки. И с
одинаковым выражением лиц синхронно повернули головы, с увлечением следя
за бурным развитием действия в нескончаемом сериале под названием "Личная
жизнь наших соседей".
Боже мой, какая глупость. И как давно.
Я резко встала.
- Идем.
... - Высоко? - спросил Грег, занося палец над кнопкой лифта. Я помотала
головой. Не люблю - особенно сейчас, когда настроение вполне располагает к
клаустрофобии. Взяла Грега за руку, сделала шаг, увлекая его в сторону
лестницы.
- Четвертый этаж.
Стандартный, безликий, никакой подъезд. По четыре двери на лестничных
площадках. Четыре - на первом этаже. Четыре - на втором. Грег, зачем мы с
тобой сюда пришли? Четыре двери, мертвое желание. Девушка с сияющими
глазами просовывает узкую руку в дверцу канарейкиной клетки, птичка
осторожно, с опаской подбирается к этой руке, раздумывает, вертя
зеленоватой головкой, а затем аккуратно берет коротким клювиком с ладони
овсяное зернышко. И девушка тихонько смеется в немыслимом, детском
восторге. "Крис, она разговаривает?.. Хочешь, я научу ее: я люблю тебя,
Крис!"?
Третий этаж. Четыре двери, как и положено.
Одна из них была полуоткрыта, и из проема выглядывала, опираясь на косяк,
старушка в клетчатом фланелевом халате. Очень может быть, что одна из тех,
одинаковых. Рядом с ней, спиной к лестнице, стояла грузная женщина с
хозяйственной кошелкой на локте. Наверное, вышла за продуктами и
остановилась поболтать по-соседски, подумала я, - как будто они имели ко
мне хоть какое-то отношение.
- Яйца - четыре десять, - нервно выговаривала тетка с кошелкой, и ее
визгливый голос раскатами отдавался в лестничных пролетах. - Четыре
десять! А до соседнего супермаркета и не дойти, там эти толпятся, с
плакатами. Как с ума посходили, нет, вы представляете: четыре десять!
Я почему-то замедлила шаги, и Грег взглянул не меня недоуменно и
вопросительно. Не знаю, просто...
- Не бери в голову, деточка, - заскрипела одинаковая старушка. - У нас
теперь новый Президент, он порядки быстро наведет, а ты не волнуйся,
нельзя тебе волноваться...
- А тут еще эти, понастроились на нашей площадке, ну кто им позволил?! -
отчаянно выкрикнула соседка и повернулась в профиль. Огромным выступающим
животом. Клауди.
Крис.
Крис, который бросил ее, эту ни в чем не повинную беременную дуру. Бросил.
И тем самым навсегда, безоговорочно убил ту сверкающую девушку из
прошлого, которая взлетала за цветущей веткой липы, кормила с рук
канарейку, любила его... Настолько, что даже через год отчаяния и
разочарований это чувство осталось достаточно материальным, чтобы
совместить далекие, нигде не пересекающиеся пространства на одной
лестничной площадке... Теперь - все. Окончательно мертвое желание.
Совершенно чужой человек. Вот только осталось заплатить долги. Его долги.
Я резко обернулась к Грегу. Он стоял на ступеньку ниже меня - лицо в лицо.
И стремительный шепот в упор:
- Беги наверх. Дверь, наверное, еще там, но через минуту ее не будет. Ты
должен успеть, беги!
Грег рванулся наверх, а я медленно завернула на третий этаж. Обе соседки
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг