Тема ей была близка.
Она подробно, с удовольствием рассказывала про свою школу, про
какие-то школьные вечера, последний школьный рассвет у Москвы-реки... Так
было хорошо и так сложно теперь: занятия вечером, библиотека днем.
И все шло мимо ушей моих. Я слушал добросовестно и почти ничего не
улавливал. Как журчанье, как шелест окружающих нас листьев. Не знаю почему.
Наверное, так вызывающе-великолепен был этот закатный лес. А может быть,
наивные стихи увели мои...
Она, по-моему, тоже, как я, невольно поняла вдруг этот разлив, немую
звонкую тишину красок и что-то еще, заставляющее нас умолкнуть.
Ладушка вдруг притихла. Березовый нежный свет упал на ее лицо.
Пиликнула добрую песенку одинокая пичуга в сенокосном аромате, в гуще,
среди белых стволов и красных оранжевых пятен...
Но вечер по-летнему теплый, березы высокие, небо в осенней дымке
полоснула вдруг невероятная, нечаянная, совсем летняя гроза.
Я не знаю, что было бы, если бы на помощь не пришел дождь. Ну кто его
просил, не было печали...
Говорят, это модно в книгах, такие дожди. Ни одна такая встреча не
обходится в них без проливного дождя. Говорят, это красиво, когда льет он,
дождин... Ничего хорошего... Но кто мне поверит? Я ничего не придумал.
Дождь и в самом деле полил нежданный, оглушительный, как веселое весеннее
половодье.
Сокольники зазвенели.
Взъерошилась, полетела, сверкнула блестками золотая кутерьма листьев,
дождя и свежести. Забрызганная, мокрая Лада втянула меня под крышу тесной
беседки, невольно прижалась ко мне и затихла.
Я поцеловал ее, как целуют, наверное, ребятишек. Нежность, всей
нежности нежность вошла в меня вместе с грозовым дождем и запахом алых
листьев, с открытыми, почти плачущими родными глазенками.
- Ты самый хороший... ты самый... меня еще никто... никто...
Так нежданно, так светло.
11
Надо хорошенько продумать все...
Вот начеркал эти слова и поймал себя на мысли, что "продумать" вполне
можно было бы отнести к моему свиданию с Ладой, ко всему, что осталось на
нескольких последних страницах дневника...
Но я совсем о другом. Случилось такое, чего нельзя было просто
выдумать, не то что предположить. Поэтому все остальное для меня как бы не
главное, все отодвинулось вдруг, отложилось на какое-то неопределенное
время. Сегодня главное листок пожелтевшей бумаги с чертежом и выкладками
деда.
Что в них? Что изменило ровное тиканье времени? У нас по этому случаю
был настоящий служебный переполох. Рассказывают: один изобретатель
велосипеда бухнулся головой о каменную стену, когда узнал, что велосипед
уже изобретен месяц назад... Я похож на этого изобретателя, но шарахать в
стену я не буду. Потому что в моем случае "велосипед" изобрел мой дед. А я
люблю старика, хотя никогда не видел его живым. Он погиб лет за двадцать
пять перед моим рождением. И я не виноват, я повторил то, что нашел
когда-то мой дед. Нашел, а другие потеряли. Потеряли наглухо, навсегда, и
мне пришлось идти вслепую, заново.
С этой минуты найденное мной будет уже не моим, будет еще одним
открытием деда.
Но вечная слава Поиску! Тем более что поиск продолжается.
Дед намекает на пять формул, а я знаю только две. Одна из них врезана
карандашом в потускневший от времени листок. Абсолютно моя формула!
Остальные четыре должны были быть на следующей странице. К нам попал
обрывок записей. Уверен, что среди этих четырех есть и моя вторая. Не может
быть иначе! Моя вторая. Но там еще три.
Какие? Вот о чем думать надо. Голова идет кругом. Какие?
Что значит его чертеж? Вот он:
- И рядом слова: "Отъ самого себя".
В старинном пожухлом переплете она казалась невзрачной, суховатой,
прямой по-стариковски. Она лежала на столе, немая свидетельница многих лет,
многих внимательных рук. Это была книга деда "Лучи мироздания". Хорошо
знакомая всем нам книга. У меня дома есть один экземпляр. Но в эту был
кем-то вложен обрывок бумаги с карандашными записями деда.
- Больше там ничего не нашли, - сказал Шеф. - Не можешь ли ты
поговорить с матерью. Какие бумаги у нее были. В архивах... больше ничего
нет.
В кабинете у Шефа темно. Сосны закрыли небо в огромных окнах.
- Она рассказывала давно еще. Были две тетради, несколько писем,
компас, географическая зеленая карта, бинокль и золотой перстень. Я не
помню, что еще хранилось у нее... Перстень я продал, есть было нечего.
Бинокль подарил...
- Но, кроме вас, у кого-то было еще что-нибудь?
- Усадьба сгорела в девятнадцатом. Книги остались, вот, пожалуй, все.
- Нет, милый, кроме книг, есть у нас этот листок, - он бережно
погладил книгу. - Твой дед сумел найти формулу, которой нет ни в одной
книге. Твою формулу, твою! Но теперь она уже не твоя, ничего не поделаешь,
- он даже обнял меня. - К тебе она пришла потому, что мы с тобой живем в
самый разгул телевидения. Когда жил твой дед, не было ни одной телестанции!
Он взял книгу, сказал:
- Поклонись памяти его.
- Тебе надо поклониться, если бы не ты...
- Что теперь будет, что будет... - Он открыл книгу, вновь достал из
нее бумагу деда. - Можно рассказывать мне про две Луны, про четыре Луны. Я
поверю. Но другие скажут, им померещилось. Двоилось у них... Другим не
докажешь... Но твоему старику не могли мешать программы телестанций.
Шеф, по-моему, переживал не меньше, чем я.
- Им не дает покоя моя несговорчивость. Но если бы они знали, что все,
за чем они так жадно и так щедро охотятся, заключено в этих пяти
формулах... - повторил он вслух то, что было набросано карандашом на рыжем
клочке бумаги.
Выглядят эти слова так:
"Если бъ они знали, что все, за чемъ они так жадно и такъ щедро
охотятся, заключено въ этихъ пяти формулахъ..."
Он бережно спрятал бумагу в книгу, положил ее в стол.
- С этим я пойду. Вот бомба так бомба! В сказке не придумаешь. Повезло
тебе. С того света дед помог... С того света. Видно, кому-то не давала
покоя его несговорчивость, а? Что ты на это скажешь?
- Я знаю не больше, чем все. Дед был профессором физики Харьковского
университета. Он позвонил однажды в местную больницу и просил его положить.
А потом его нашли убитым. Дверь была заперта. Наган лежал на тумбочке... У
меня дома старая желтая газета. В ней все подробно... Причина убийства
неизвестна.
Потом он проводил меня к дверям.
12
Глупо устроен человек. Я не спешу звонить ей.
Почему? Разве она безразлична мне?
Настроение - хуже, конечно, бывает, но и такое совсем непохоже на то
блаженное сияние, в котором тихо тлел я до вчерашнего дня. Утром я
передвигал себя в пространстве этаким самодовольным пай-мальчиком,
способным на все и ничего поэтому не делающим. Тогда я решил что-нибудь
сделать, и все получилось не так. Все не так!
Я не хотел обидеть ее. Что теперь она думает? Я подсматривал за ней?
Брр...
Планы были не хрустальные, самые обыкновенные. Встречу после работы,
отвезу в институт, накормлю, между прочим, где-нибудь. Обыкновенная проза.
Этакий заботливый покровитель с коляской. Она успела бы, я все рассчитал.
Я поставил машину сбоку, на другой стороне улицы. Мне виден был ее
подъезд, похожий на двери банка. Ребятишки, наверное, пыхтят, когда
раздвигают могучие дубовые створки. На синем стекле банковские золотые
буквы: "Детская библиотека".
На окнах белые, гармошками, непроницаемые шторы. Но я заметил еще на
повороте прозрачную черноту в одном окне и встал так, чтобы она меня
видела, если, конечно, ходит она за этим окном.
Солидное здание, солидная библиотека... Но работает она с
первоклашками. В зале, наверное, шмыгают носами, шелестят книгами,
шепчутся, толкают исподтишка друг друга маленькие Ладушкины почитатели. Она
сидит строгая, тоненькая, сдвинув брови для пущей солидности, мягкий
воротничок делает ее похожей на практикантку-учительницу, на тетю Ладу.
Она выйдет, я поспешу к ней. Вздрогнут от неожиданности ресницы. "Я
ждал тебя, - скажу я, - поедем сначала куда-нибудь, наверное, ты голодная.
Потом в институт". - "Почему тебя не было два дня? - спросит она. - Почему
ты не звонил?" - "Не сердись. Так много свалилось на меня..."
За черным окном, прилипнув к нему носом и растопыренной ладошкой,
стоял человек лет восьми. Больше там никого не было видно. Человек смотрел
на улицу, на меня и чертил пальцем по стеклу что-то похожее на волны и,
кажется, не видел ни улицу, ни меня. Был он стриженый, маленький, ушастый.
Потом пришел он.
Тот самый вихрастый парень, которого мы встретили тогда в ее переулке
в минуту нашего бегства от инспектора.
Ничего. Довольно приятная внешность. Рост подходящий.
Глаза, уши. Так себе. Мальчик и мальчик.
Он ходил по тротуару, солидно зажав сигарету в пальцах правой руки.
Ходил, смотрел на часы, ходил мимо подъезда, мимо зашторенных окон, мимо
единственного черного. Ходил, ходил...
Я тоже смотрел на часы.
Лада не шла.
Может быть, она видела его?
Может быть, ее до сих пор не отпускают?
Может быть... Все может быть!
Но я не знал, что я должен делать. Сказать ему - катись... Почему?
Может быть, она ждет, когда он сам уйдет восвояси? Может быть, она
хочет, чтобы я подождал, пока он уйдет? Может быть, ее не отпускают?..
Лада не шла.
Может быть, она хочет, чтобы я догадался на минуту, на две, на десять
уехать и позвонить ей?
Может быть, сегодня уехать? Не мешать ей? Нельзя так врываться...
В черном окне маленький человек рисовал на стекле таинственные волны.
Радость улетела.
Может быть, ее до сих пор не отпускают... Может быть, ее просто уже
нет, и она ушла раньше...
Я включил мотор.
Он остался там.
13
- Тьфу ты, нечистая сила, - Шеф бросил на стол серебряный нож, который
только что вертел в руках. - Одно постичь не могу: как ты меня, пожилого,
серого, зубастого, заманил на эту лекцию? Почему я согласился?
Из Политехнического мы забрели в "Берлин".
Молодой, похожий на дипломата повар показал нам в серебряной посуде
серебряного живого карпа. Большая рыбина звенела хвостом, и серебряный свет
электрических ламп отражался в стеклянных ее боках.
Шеф крякнул: "Хо-орош..." И теперь мы ждали, когда этот карп вернется
к нам золотым от корочки, в развале золотых картофелин и чего-то еще.
- Выпьем, - сказал он.
- А потом танцевать пойдем, - съязвил я.
Он поглядел по сторонам.
- Не вижу повода к веселью, да и приглашать некого... Ладно,
закусывай.
- Так чем ты недоволен? Развлекся на лекции.
- Не выношу глупости, а еще пуще невежества... Летающие блюдца,
тарелки... Шарлатанство!
- Если гибнут пилоты в погоне за этим шарлатанством?
- Иллюзия, мираж.
- Мираж нельзя уловить локатором, а ты слышал... они имеют плотную
массу, объем.
- Смена воздушных слоев, - Шеф густо положил на калач слой масла. -
Граница может быть настолько резкой, что луч радара будет отражаться как в
зеркале.
- Не криви душой. Тебе сказали: сигнал не отражается, он усиливается
летящей...
- Кастрюлькой, ты хочешь сказать? - он впился в калач.
- Блюдечком с голубой каемочкой, - отпарировал я.
Шеф промычал что-то полным ртом, судя по глазам, весьма ироническое.
- Не надо, как с нашими лучами, - воспользовался я беспомощностью
собеседника. - Непонятно, значит, приклей причину, какая тебе удобней,
выдай за неоспоримое - все остальное к черту.
- Огэя кукая моэ муoмия, - процедил он.
Только я мог по едва уловимым сочетаниям слов и богатству моей
эрудиции понять сказанное: "Очень кому-то мало мистики..."
- Даже при твоей скептичности, - ответил я, - можно и тут найти
зерно... Если не пришельцы катаются в тарелках, то, может быть, хрустальки
атмосферного льда, зеркальные слои путают наши лучи с отражением чего-то.
- Улуая моэки псс.
"Слушаю тебя, милый, и посмеиваюсь", - безошибочно переводил я. Тут он
одолел калач и сказал на чистом русском языке:
- Много ты собрал этой всякой магнитной мистики? Помогает?
- Пока нет. А ты мыслишь, я это без пользы?
- Не знаю, тебе видней... Пропадаешь по разным лавочкам. Спрашиваю:
где наш Искатель? Маринка плечиками ведет. Уехали в институт металлов,
уехали в Магнитный, уехали на семинар омагниченной воды, уехали в
Историческую древние книжки лузгать... А мне потом звонят, уговаривают.
Руденко прямо домой звонил, просит: "Послушай, не мог бы ты отпустить к нам
своего лаборанта". Тебя, значит... "Уж очень хватко и чисто он видит и
мыслит. Зачем тебе такой? У тебя же электроника..." Обнаглели!
- Плохо, что ли?
- Зарплату где получаешь? У них разве?.. Толку не вижу, проку нет.
Магнитная вода! Чушь какая-то, муть. Ничего не поймаешь в ней... Потом
эти... летающие тарелки. Ну я понимаю, вода, магниты, куда ни ступи, кругом
и всюду магниты, может быть, где-то хвостик уловишь. Но тарелочки!
- Да, лучше бы я не с тобой пошел на лекцию, - совсем ни к чему сказал
я.
- Конечно, с девчонкой! - воскликнул он. - Так и делай. Они,
глазастые, любят мистику, таинственность. А я стар.
Мимо нас прошли к фонтану в середине зала шаткие парочки.
Музыка повела тянущую, зыбкую, печальную мелодию.
Вот одна из девушек, в такой же, как у Лады, кофточке плавно мелькает
за темными пиджаками. У другой волосы лежат как у нее...
Нам принесли карпа, дрожащего золотыми брызгами на сковородке. Шеф
плотоядно потер ладонью о ладонь, опустил в сковородку серебряную лопатку.
- Смотрю я на тебя, чего ты грустный?
- Музыка томит.
- Так не сегодня. Вообще... день, два... На каждый звонок бегаешь... С
нею не ладится? Ты скажи. Старику можно. Легче будет.
- Все тебе известно. Все. Даже это...
Он отвел глаза.
- Почему же не ладится? - небрежным тоном отрезал я. - Сам не очень
стараюсь,
- У тебя, знаешь, не те годы, чтобы самому выкаблучивать.
- А я боюсь.
- Чего же ты, бедненький, боишься? - он положил мне кусок ароматной
рыбы.
- Поймешь ли?
- Где нам! Но я постараюсь.
- Она, - сказал я, чувствуя напрасность, ненужность моей хмельной
откровенности. - Она пришла... появилась так непохоже... так все минуты с
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг