С ведром, полным песка, вернулся космофизик, потом туда же, в сарай,
ушел капитан, и вскоре все затихло. А я сел на пенек и снова стал думать.
Без анализатора излучений здесь было не обойтись, поскольку угадать
частоту гипнополя мне, видимо, не удастся. Анализатор, если он у нас
вообще есть, валяется где-нибудь, пойди найди, когда не знаешь даже, каков
он с виду.
Перебить носатых? Но способен ли я на это? Да и как я потом перед самим
собой оправдаюсь? Виноват ли зверь, если он иным способом, кроме как
паразитируя, пропитание себе добыть не в состоянии? А если хочется, но
ничего с собой не поделаешь? А ведь жить охота, по себе знаю. Да и не
кровь пуджик пьет, я бы сказал, не лимфу. Так, мелкие услуги: кто пушинку
на матрац, кто сенца клок, да и пузо почесать не велик труд... Тут заметил
я, что не столь ищу выход, сколь задаю дидактические вопросы и даже вроде
как оправдываю паразитов. Испугался я, поняв, что и сам слегка подвержен,
ретировался в сторонку и сразу рассуждать стал по-иному, бескомпромиссно.
Ладно, думаю, гипноизлучатель непригоден, и черт с ним. Но сам-то я еще
на что-то годен, или нет? Или воля моя иссякла, или подмок этот, как его,
порох в этих, как их, пороховницах? Я почувствовал, что порох сух, что я
еще способен мобилизовать свои внутренние резервы.
Первым решил вызволить капитана. Соображаю: если его смогу, то
остальных и подавно. Ибо капитан в команде имел самую сильную волю. После
меня, естественно. Стал я так и этак прикидывать, на чем капитана взять
можно, чтобы вышел он из сарая, чтобы на катер вернулся. Долго думал и уж
под утро понял: а на чем угодно, на любой заботе. На то он и капитан,
чтобы за все душой болеть.
Подошел я к сараю поближе, стряхнул с себя некоторую сонливость,
сосредоточился и послал гипнограмму: "Ремонтник Рамодин болен, ему в
кладовой бластер с гвоздя на затылок свалился. Дулом вниз".
Никакого результата, только кто-то захрапел с посвистом. Поднатужился
я, дальше картину мысленно рисую: "Упал Вася, в глазах темно, и сосуд с
жидким азотом опрокинул. В кладовке иней выпал, а Вася лежит в луже азота
и уже дрожать перестал, поскольку спиной к полу примерз".
Если кто думает, что гипнотизеру эти сеансы ничего не стоят, пусть сам
попробует. Мне и взаправду холодно стало, а в сарае настороженная тишина,
вроде прислушиваются.
Совсем напружинился я, представив себя с проломленной головой на
морозном полу распростертого. И стал я как из-за угла мешком пришибленный,
все безразлично, только лечь побыстрее хочется и голова трещит. Повернулся
я и пошел. Не помню, как до катера добрался. И очнулся в лазарете, лежу на
боку, голова перевязана, спина болит, а рядом капитан с выражением заботы
на лице.
"Ага, - говорит, - очухался. Это хорошо. Ну, джефердар ты еще мог на
место сгоряча повесить, не знаю, чего тебе в кладовке понадобилось. А с
азотом ничего понять не могу, сосуд-то полон, не мог же ты разлитый с пола
собрать... Я нашел тебя на трапе, на голове шишка с кулак, комбинезон
сзади порван, спина белая..."
"Все в порядке, капитан", - говорю я. А сам тоже не все понимаю.
Гематома на голове, обморожение - это я мог силой воли над собой учинить.
Но комбинезон порвать, не желая того... И поныне это для меня загадка.
"Давно я так?"
"Да уж час, не меньше", - отвечает капитан, сооружая мне
оздоровительный коктейль, гоголем-моголем именуемый.
Лежу я, мобилизовался на выздоровление. Понимаю, что пострадал за други
своя, и возгордился в сердце своем. И правильно сделал, что возгордился,
капитан-то мне недешево достался. Далее рассуждаю, что капитан может выйти
из катера и снова попасть под гипноизлучение и потому надо его запереть,
пока я остальных вызволять буду. Шевельнулся я, пока капитан с миксером
возился, чувствую, спина болит, но терпимо. И встать, чувствую, могу.
Выпил коктейль, таблетку проглотил и говорю: "Капитан, я там притащил в
виварий какого-то зверя пушистого и с хоботом. Правда, хобот так себе,
если в два кулака впритык взять..."
Последние слова я говорил зря, так как капитана в лазарете уже не было,
он бегом бежал в виварий, чтобы пуджика обслужить. Это мне не понравилось:
значит, капитан не забыл, значит, и здесь он о них думает, значит,
наличествуют остаточные явления гипноза. Плохо. Это потребует от меня
принятия экстравагантных и нежелательных мер... Я услышал, как капитан
хлопнул дверью вивария. И я защелкнул снаружи задвижку. Для этого мне даже
вставать не пришлось: зная конструкцию, телекинетически управиться с
замком - пара пустяков. Естественно, в виварии никого не было, но там была
вода и еда...
Травмы мои были кстати не только с точки зрения спасения капитана от
рабства. В нашей галактике каждому известно, что ничто так не было развито
в нашем экипаже, как чувство товарищества, и исходя из этого я решил
использовать шишку на голове, чтобы заманить на катер и биолога. Он был у
нас вместо корабельного врача - это раз. И у него хобби - нейрохирургия -
это два. Шишка, хоть и не более чем плод моего воображения (а укажите мне
болезнь, в которой воображение не играет роли), выглядела убедительно, и
биолог не мог не заняться ею, чтобы уменьшить мои отнюдь не мнимые
страдания. В крайнем случае, думаю, дам согласие на трепанацию черепа,
якобы для устранения последствий сотрясения мозгов. А какой любитель
устоит перед такой возможностью?
...Биолог долго рассматривал устрашающую чалму из бинтов, которую я
сварганил у себя на голове. К тому же я был бледен от боли в спине (уж
лучше бы я вызвал ожог, как-то привычнее). Он даже перестал почесывать шею
возле нижней губы своего пуджика. Очень мне захотелось дать ему по хоботу,
но я понимал, что пока еще не время.
"Джефердар на затылок упал, - скривился я. - Дулом вниз. И перевязать
некому".
"Дай посмотреть", - страстно выдохнул биолог.
"На, гляди! - Я сел, сдернул с головы чалму и застонал. Биолог
почтительно уставился на мою гулю. - Тошнило. И сейчас голова болит. И
озноб..."
"Сотрясение. Точно тебе говорю - сотрясение. Но куда ты? Тебе покой
нужен".
"На катер. Ты чеши, не отвлекайся. А я пойду, лед на голову положу,
может, поможет".
"Лед - это в самый раз..."
Биолог догнал меня, когда я поднимался на катер. Он взял меня под руку
и повел в лазарет, но не довел. Я буквально вдавил его в дверь вивария и
закрыл створку, не слушая громких высказываний капитана.
Все! На сегодня с меня хватит. Памятуя, что сон - лучшее лекарство, я
завалился у себя в каюте и проспал весь день и всю ночь. Зато встал
здоровее, чем был. Брился на ощупь, чтобы лишний раз не глядеть на себя в
зеркало: берег хорошее настроение.
Пошел к лагерю, или колонии, - не знаю, как назвать. А может,
правильнее - к лежбищу пуджиков. Спина почти не болела, шишка помягчала и
спала, что сильно утешило меня. К поясу у меня был привязан видикортиновый
линь, который ни перерезать, ни даже перегрызть нельзя. Я занял позицию в
кустах возле ручья и ждал недолго. Космофизик закончил отделку сарая и,
сидя на днище опрокинутого ведра, любовался содеянным безобразием. Надпись
о том, что здесь был я, он замазал, и это почему-то показалось мне
обидным. Я сосредоточил взгляд и легко отвалил от стенки большой кусок
штукатурки. Песок с глиной - с этим и ребенок справится.
Космофизик заволновался, собрал в кучку штукатурку, схватил ведро и
побежал к ручью. Этого мне и надо было. Я дал ему набрать воды и, когда он
разогнулся, обездвижил его. Космофизик стоял как памятник самому себе,
пока я опутывал его линем. Потом я передохнул немного, перекинул его через
плечо и отнес на катер. Всю дорогу ведро с водой, зажатое в его руке,
болталось и било меня по бедру. Я уложил космофизика на стол в лазарете,
убедился, что линь не мешает кровообращению, и вернул телу подвижность.
Вернулась и способность скрежетать зубами.
- Ну Вася!
- Лежи, - говорю я. - Развяжу потом, а сейчас у меня планетолог на
очереди.
- Чего я тебе сделал, а?
- Мне ничего. Но ты пошел против естества, ты презрел естественное
стремление всего живого к красоте.
- Не шел я против естества.
- Шел. Ты на планете сарай построил.
- Дворец! - закричал космофизик.
- Сарай! - говорю я, а сам в эпидиаскоп для воспроизведения
рентгеновских снимков голографическую пленку вкладываю. Включил аппарат, и
во всю стену возник оскорбляющий взоры сарай, снятый мною в разных
ракурсах.
Увидел это и сник мой космофизик и даже барахтаться перестал, только
зашептал что-то детское и трогательное.
...Я долго не знал, как подступиться к планетологу. Он с утра сидел на
дереве и срубал ветки, которые собирали в кучу киберы. Выключить киберов я
не решался, так как это могло насторожить и планетолога, и Льва Матюшина,
и без того, наверное, обеспокоенных долгим отсутствием капитана и двух
десантников. А невыключенные киберы - как там у них программа перестроена,
не знаю - могли, чего доброго, помешать мне скрутить здорового
планетолога. Здорового? Ну а если больного? Если я понесу на катер
больного планетолога, то ни киберы, ни Лев вмешиваться не станут. Значит,
и надо нести больного.
...Это было божественное зрелище, когда планетолог принялся за сук, на
котором сидел. Сук у ствола был толст, но он старался и только щепки
летели. При этом планетолог затравленно озирался, видимо чувствуя, что
делает что-то не то. Я дождался, пока он тюкнулся копчиком о планету, и
принял его в свои объятия.
Когда я нес его напрямик через лагерь, Лев перестал терзать гитару и,
покачивая плечами, двинулся на меня.
"Он у вас больной, - объясняю. - С дерева свалился и ни на что больше
не годен. А я его выхожу, и он снова сможет веточный корм заготавливать.
Понятно?
- А капитан что? Тоже болен? - Лев облизал губы. Голос его был хриплым.
- Это все твои штучки, Василий. Но со мной у тебя ничего не выйдет. Я буду
петь, пока могу.
- Левушка, - взмолился я. - Пойдем домой, а? Умоешься, покушаешь, спать
ляжешь в нормальных условиях. А завтра споешь всем нам, а мы тебе
аплодировать станем. Ну что тебе здесь? Зачем тебе эти носатые?
Лев топтался передо мной, тоска застыла в его карих очах, от вздохов
склонился ближайший кустарник. Конечно, ему очень хотелось домой, на
катер.
- Каждому свое, - всхлипнул Лев. - Видно, судьба у меня такая. Буду
петь...
- Ну если судьба, тогда конечно.
- Еда кончилась. Ты б принес чего-нибудь поесть, а?
Естественно, на голодный желудок не поется, думал я, растирая в
лазарете заживляющей мазью спину планетологу. Само собой, я отнесу тебе
чего-нибудь поесть, вот только в аптеке малость покопаюсь... Под эти мысли
уложил я болезного на носилках-тележке, рядом разместил космофизика,
который лежал покорно, закрыв глаза, и только бормотал:
- Ты выброси пленку, Вася. Прошу тебя.
- Считай, ее уже нет, - ответил я, вкатывая носилки в виварий с черного
хода, через переходной бокс. И зря капитан с биологом поджидали меня у
главного входа, ничего у них не вышло. Да и не могло выйти - пощупайте
бицепс - с двоими-то я запросто справлюсь, не прибегая к волевым приемам.
Из холодильника достал я тубу с земляничным муссом - любимая еда Льва
Матюшина - и углубился в изучение справочника по лекарственным средствам.
Потом нашел подходящее снотворное в аптеке, набрал из ампулы в шприц и
вколол в тубу с задней стороны. Капелька мусса вышла через дырочку, но я
не стал ее стирать, пусть подсохнет. Не будет же голодный Лев проверять
целостность тубы.
Лев, весь в грустях, сидел на пенечке. Петь он уже не мог, но еще
пытался что-то набренчать на гитаре. Пуджики сидели кружком неподалеку и
хрустели корнеплодами, доставая их из ведра. Похоже, лафа для них
кончилась. Я так понял, что Лев с самого начала был вроде как
запрограммирован на пение и добытчик из него не получился. Киберы наши
бездельничали, и, вообще, не было прежней целенаправленности во всей
картине стойбища. Только ткачики старались над ковриками, самозабвенно
подправляя пушинки и перышки. Птички, что с них возьмешь.
Лев выхватил у меня тубу, откусил кончик. Я глядел, как он глотал
содержимое, и жалел его, беднягу.
"Я за тобой пришел".
Пуджики перестали чавкать, раздался гнусавый переписк-перехрюкивание.
Примерно такие звуки мог издавать поросенок.
Лев сполз с пенька. Я подобрал гитару и кликнул киберов. Повинуясь
команде, они подобрали спящего Льва. Один спереди нес его за ноги, двое
держали Льва за плечи, а последний поддерживал голову. Я замыкал шествие,
снимая на пленку все подряд и крупным планом пуджика, пытавшегося выдавить
из тубы остатки мусса. Они полукругом шли следом за мной, вытягивая лапы с
растопыренными пальцами. Такие милые, подумалось мне, беззащитные, певучие
пуджики. Их бы покормить, погладить, им бы спеть, сплясать бы для них!
Вертятся эти мысли у меня в сознании, а подсознание мое человеческое
борется, и понимаю я, что идет на меня массированная гипнотическая атака,
а ничего поделать не могу. Так и тянет меня все бросить и пойти в
услужение к пуджикам, и начинаю я в этом видеть высший долг свой, и
начинаю понимать всю муку десантников, которых лишил я возможности
служения пуджикам. Хрюканье их гунявое музыкой мне кажется, а морды
хоботастые благородные очертания приобретают. Согрелось сердце мое в
этакой сюсюкающей, нерассуждающей доброте, и только ни рожи, ни фантазии в
желаниях, сибаритствующий байбак с паразитскими наклонностями. К тому же
хобот с одной стороны и хвост такой плоский - с другой. Нет, ему, гаду, и
в виварии не место. А пуджики тем временем собрались в кучку,
перехрюкиваются, но никто не делает попытки освободить соплеменника: к
тому же еще и трусы.
Вспомнил я футбольный мяч на Теоре, поставил пуджика в удобное для меня
положение и разбежался...
Вот, по сути, и все. Но, поскольку конец всему делу венец, то в
заключение скажу, что взлететь мы сразу не могли, так как в виварии
противоперегрузочных устройств, пригодных для людей, не было. Открывать же
виварий я не решался и потому почел за благо выдержать паузу, чтобы
остаточные явления гипнотического воздействия выветрились из сознания
десантников. Я поднял трап, дождался, пока пуджики уберутся подальше, и
поставил защиту. Потом связался с виварием.
Капитан выслушал меня, не перебивая и не задавая вопросов. Когда я
кончил, он сказал: "Я одобряю ваши действия, и в этом отношении пусть вас
не гложут сомнения. Объективно оценивая ситуацию, должен сказать, что мне
еще иногда хочется плясать... Биолога мы посадили в клетку: он визжит и
царапается: требует, чтобы его отпустили чесать пуджиков. Космофизик
практически здоров, но сам считает, что пока ему место в виварии.
Планетолог плачет и все рассказывает, как он рубил сук, на котором сидел.
После вашего доклада я понял, что это у него не бред. Принимая команду на
себя, предлагаю вам, ремонтник Рамодин, продлить карантин на трое земных
суток, из вивария никого, включая и меня, не выпускать, из катера не
выходить".
Выслушали мы с капитаном Васю и согласились, что он рассказал все так,
как оно и было. Капитан даже добавил, что ему особенно импонирует
критический настрой Васи в отношении его, капитана. И ему непонятно, чего
это Вася раньше сдерживался - мог бы и высказаться. Ему вообще никогда не
нравилось, что все в экипаже смотрели на него, как на непогрешимого и не
знающего сомнений руководителя. Это несправедливо. Ведь чем выше пост, тем
больше решений приходится принимать и, естественно, тем больше ошибок
делать. Масштаб руководителя прямо пропорционален величине и количеству
совершенных ошибок: знать все невозможно, а вид приходится делать... И еще
капитан сказал, что ему теперь понятно, почему Вася оказался
невосприимчивым к гипнозу, но говорить он об этом не станет, чтобы не
обидеть Васю, который вполне заслужил похвалы.
ТИШКИН СИНДРОМ
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг