Родштейн начал отвратительно смеяться.
- Я был бы последней скотиной, если бы разрешил этой сволочи завладеть...
Он продолжал хохотать.
- Вы не физик, а болван, Френк, - кричал Родштейн. - Давным-давно я
поменял полюса на масс-спектрометре!
- Вы?..
- Да. Теперь убирайтесь поскорее. Лиз вас ждет.
Френк попятился к двери.
- Стойте! - закричал Семвол. - Куда вы уходите?
- Идите, идите, Френк. Я расправлюсь с ними сам!
"Поменял полюса, поменял полюса..."
Опять ослепительное солнце!
Он выбежал из бункера и помчался туда, где на волнах колыхалась небольшая
лодка. Лиз стояла в открытой кабине гидроплана и махала ему.
- Поменял полюса! Род изменил полярность! - кричал ей Френк.
- Скорее, скорее, - звала она.
- Родштейн изменил полярность! У них нет никакого антижелеза, у них
обыкновенное железо!
- Я знаю! Скорее...
ГОЛУБОЕ ЗАРЕВО
1.
- Профессор Мюллер, мы очень вам благодарны за то, что вы согласились
приехать сюда и помочь нам в одном важном деле, - Базанов прекрасно
говорил по-немецки.
Это вызвало у Мюллера едва уловимое удивление. Затем он нахмурил брови и
задумался. Где-то он встречался с этим русским? Встречался ли?
- Если я действительно вам помогу, буду очень рад...
Базанов протянул Мюллеру сигареты и щелкнул зажигалкой. Пока тот
прикуривал, полковник тоже внимательно смотрел ему в лицо. И вдруг...
- Товарищ Петер? - спросил Базанов.
Мюллер вздрогнул - узнал. Как давно это было!..
...Первый год войны. Канун Нового года. Подмосковная деревушка,
затерявшаяся среди дремучих, непроходимых лесов и глубоких снежных
сугробов... Он особенно хорошо помнит эти ели и эти сугробы.
Мюллер, радист-шифровальщик штаба одного из специальных подразделений
танковой дивизии, вошел в избу, держа в руках радиограмму. В избе было
накурено и едва коптила керосиновая лампа. За столом собрались высшие
немецкие офицеры, чтобы отпраздновать Новый год. Возле каждого - стакан
водки.
Радиограмма говорила о потерях немецкой армии под Москвой. Страшные
потери. До Нового года оставалось несколько минут, когда генерал прочел
сводку. Он вытащил пистолет, встал, снова сел.
- Вот что, обер-лейтенант, - обратился он к Мюллеру. - Наверное, вам, при
вашей должности, еще не удалось убить ни одного русского. Там, в сарае,
сидит один, их разведчик. Берите его и ровно в полночь расстреляйте. Бог
войны требует жертвы.
...Они шли по снегу. Русский - заложив руки за спину. Мюллер с пистолетом
шагал за ним. Странно - этот русский поет! Вполголоса поет веселую
песенку. Он босой, ноги его, наверное, давно окоченели. Мюллеру стало
страшно от этой отрешенности, от этого бесстрашия человека, которого он
должен расстрелять.
- Не зацепитесь. Здесь в сугробах ветки деревьев, - предупредил русский.
- Вот вам мои сапоги, бегите! - прошептал Мюллер.
- А вы?
- Скажу, что на меня напали партизаны. Возьмите и шинель.
- Но...
- Бегите, бегите...
- Вы замечательный человек! Как ваше имя?
- Петер.
- Прощайте, товарищ Петер...
Когда шорох ветвей утих, Мюллер несколько раз выстрелил вверх...
Он тогда и не подозревал, что штурмфюрер СС Рейнмахер такой проницательный
человек. Мюллера без труда уличили во лжи. Русский, оказывается, был
важная птица.
Мюллер узнал, что такое пытки. Так появилась на его груди кроваво-красная
надпись. А после он бежал, доктор Роберто помог ему...
- Думаю, там, на островах, вам приходилось нелегко, - говорил Базанов,
глядя на Мюллера смеющимися глазами.
- Самое неприятное, что все затянулось на десятки лет. Это было испытание
на терпение, часто на бессилие. Ужасно, когда ничего не можешь сделать...
В последние годы такое у меня было очень часто. Я видел, как они шли
вперед, и не мог помешать. Я все ждал, что на острова прибудет
какая-нибудь международная комиссия и начнет расследование. Но она не
приезжала.
Базанов нажал кнопку, вошел адъютант.
- Пусть введут Грибенко.
- Грибенко? - спросил Мюллер.
- Вроде ничего особенного. Механик, специалист по сантехнике. Может
оказаться, что вы его знаете.
Дверь отворилась и появился невысокого роста человек в кожаной куртке. Он
держал руки в карманах и нагловато осматривал Мюллера и Базанова.
На минуту водворилось молчание. Глаза Мюллера сощурились, губы сжались,
лицо сделалось жестким.
Что-то знакомое, очень, очень знакомое... Какие-то тяжелые, болезненные
ассоциации. Эти рыжеватые волосы, бледно-голубые глаза, широкие скулы. Но
теперь на лице не было ни злобы, ни хитрости, а насмешливая наглость.
- Хейнс, - прошептал Мюллер и поднялся. - Хейнс!
- Чего изволили сказать, гражданин? - спросил Грибенко, - я на вашем языке
не понимаю.
- Ваша фамилия Хейнс, вы работали в Отдельной лаборатории. Мы виделись с
вами последний раз в старом замке в Баварии, у некоего господина Семвола!
Лицо Грибенко на мгновение напряглось, но тут же приняло обычное
выражение. Он недоуменно пожал плечами.
"Тренировка отличная!" - подумал Базанов.
- Куда вы делись после посещения Семвола? Вы совершенствовали вашу
специальность? Вы были очень неквалифицированным шпионом. У Роберто мы
знали, кто вы такой.
- Ничего не понимаю, - виновато произнес Грибенко. - С немецким в школе у
меня всегда было плохо... Не привили любовь.
От глаз Базанова не ускользнуло, что Грибенко начал понемногу терять
уверенность в себе.
- Хватит с меня этих дурацких разговоров, - взревел Грибенко. - Вы еще
ответите за то, что пытаетесь повлиять на мою психику! Тут ни один
нормальный человек не выдержит... Если хотите, я тоже начну сейчас
говорить что-нибудь такое, и тогда...
Он застыл с открытым ртом и выпученными глазами. Сопровождаемый солдатом,
в кабинет вошел Сулло. Как всегда, он жевал.
Он держался очень свободно, этот Сулло: подошел по очереди ко всем и
каждому посмотрел в глаза. Подходил он совсем близко, как будто был
близоруким. Возле Грибенко он остановился и наклонил свое лицо вплотную к
его лицу. Это был тот самый прием, которым он пользовался в лагере.
- Я всегда считал вас мешком дерьма, а не разведчиком. Из-за вас, Хейнс,
всем нам крышка...
Отскочив к окну, Грибенко-Хейнс закричал во все горло:
- Предали! Проклятые, предали! Все вы заодно с ними! Предали! Так
погибайте же все до одного! Смерть, она у них, она у нас, она всюду!..
Даже Сулло сплюнул и отвернулся.
- Вот, кажется, и все, - сказал Базанов.
2.
Два самолета летели совсем рядом. Казалось, несколько шагов по пушистому
облачному полю, и можно перейти из одного самолета в другой. Их тени
прыгали по облачным торосам, не отставая одна от другой. На высоте шести
тысяч метров не было никаких признаков, что под облаками, над землей
бушует пурга, что именно эти, с виду ласковые, невесомые сгустки пара
несут в себе свирепый заряд зимней непогоды на месяцы вперед.
Нонна задумчиво смотрела в иллюминатор на проплывающие внизу облачные
горы, долины и овраги и изредка поглядывала на второй самолет. Его
серебристый корпус сиял в солнечных лучах, а широкие крылья иногда
грациозно покачивались, как бы выражая прекрасное самочувствие могучей
машины, выполняющей в родной стихии полезный и приятный труд. Во втором
самолете были профессоры Львов, Хлебников, Соколов, руководители
лабораторий, секторов и групп института. Там был и профессор Котонаев,
которого она, Нонна, ни за что не пригласила бы на эти испытания. Но,
говорят, Валерий Антонович опять придумал что-то невероятное. Может быть,
она его слишком сурово судит? Может быть, ее неприязнь к ученому, так же,
как и неприязнь других сотрудников, вызвана не только свойствами его
характера, но и тем, что случайно обнаружилось, что он не бог, а
обыкновенный смертный?
Люди не прощают, если их предают боги. Это с детства засевшее желание
иметь сильного покровителя, желание самоустраниться от управления своей
судьбой. На них полагаешься, им веришь, и вдруг обнаруживается, что они
вовсе не всесильные, чего-то не могут, в чем-то заблуждаются...
Нонна сидела рядом с дремлющим Николаем. Теперь она знала, когда он
дремлет, а когда думает.
Впереди корреспонденты газет и журналов. Сзади стучала пишущая машинка.
Молоденькая девушка, студентка факультета журналистики, записывала свои
впечатления, боясь пропустить даже самую незначительную мелочь. Ей так
повезло, эта необычная командировка.
Самолет дрогнул, и перед глазами Нонны вытянулось огромное серебристое
крыло, которое закрыло второй самолет. Впереди зажглось красное панно:
"Пристегните ремни! Не курить!"
- Николай, посадка! - сказала Нонна. Он вздрогнул и выпрямился в кресле.
- И натяни повязку. Я знаю, ты спишь и видишь, когда ее выбросишь. Доктор
сказал, нужно походить еще недельку, а потом снимать по вечерам...
Николай поморщился. Он осмотрелся вокруг одним глазом, но решительная рука
Нонны опустила повязку.
-Ждать, ждать... - ворчал Молчанов. - Идиотизм ехать на испытания с
завязанными глазами. Все равно, что идти в столовую с зашитым ртом.
- Николка, я буду рассказывать тебе все-все.
- Пропускная способность слухового канала связи в сто раз меньше, чем
зрительного.
- Я буду говорить в сто раз быстрее, и мы компенсируем...
На аэродроме к Молчанову подошел профессор Соколов.
- Коля, есть любопытное дело, - сказал он, отводя его в сторону.
- Какое?
- Что бы там ни говорили про Котонаева, но он действительно гигант. Он
нашел способ, как сделать, чтобы антивещество было стабильным!
- Не может быть! - воскликнул Молчанов.
- Да. Он изложил мне свои идеи в самолете. Мы кое-что с ним прикинули,
получается здорово.
- Значит, наши космотроны еще пригодятся?
- Очень! После теоретических работ Любомирова по топологии квантованного
пространства стало ясно, что аннигиляционные взаимодействия можно
локализовать в пределах...
Соколов сказал самое главное едва слышным шепотом.
Молчанов широко улыбнулся и закивал головой.
- Гениально!
- Котонаев очень просит, чтобы вы работали у него.
Николай остолбенел и хотел что-то возразить, но Соколов его предупредил.
- Я сказал, что вы, конечно, согласитесь, тем более, что организация
работы теперь будет совсем иная. Не будет строгого деления группы на
теоретиков и экспериментаторов.
- Да, но...
- Я знал, Коля, что вы согласитесь. Я ему так и скажу...
Николай услышал быстрые удаляющиеся шаги Соколова.
- Что он тебе говорил? - спросила Нонна.
- Я и, конечно, ты, мы будем работать у Котонаева. Новое направление.
Нонна помолчала, потом, как школьница, прошептала:
- Ну и хитрюга этот наш старикан, просто ужас!
3.
Нонна сидела рядом с Николаем в кабине водителя и непрерывно тараторила.
- Николка, сейчас мы проезжаем по дну глубокого оврага. Справа и слева
сопки, очень высокие, метров по сто.
- Двести семьдесят, - поправил шофер.
- Да, двести семьдесят. Здесь дорога поворачивает на север...
- На восток, - вставил шофер.
- На восток, Николка. Очень красиво. Снег висит на ветвях елей. Такие
огромные белые шапки снега. Чудо здешней зимы...
- Дрянь, а не чудо. Заваливает дорогу...
- Говорят, Николка, дрянь, а не чудо. Впереди прогалина, сопки кончаются,
видны деревянные бараки.
- Не бараки, а блиндажи, - поправил шофер.
- Это вроде землянок? - спросила Нонна.
- Вроде.
- Видны блиндажи вроде землянок. Подъезжаем ближе. К нашей колонне
подходит толстый дядечка в валенках...
- Стежко.
- А кто он?
- Начальник испытаний.
- Так и есть, Николка. Это - начальник испытаний. Суровый, толстый
Стежко...
- Не суровый, а очень веселый дядька, - вставил шофер и остановил
грузовик. - Выходите, радиокомментаторы, приехали.
Она взяла Николая за руку и повела к началу колонны, где возле первой
машины собрались все приехавшие. В центре круга стоял Стежко и весело
рассказывал, как они здесь живут.
- Тыщу километров туда, тыщу - туда, и ни одной души. Только дикие олени.
Медведи попадаются... Ну, пошли, товарищи. Пообедаем, отдохнем и за дело...
- Скоро мальчики из соседнего института продемонстрируют свою работу, -
сказала Нонна.
Николай покачал головой:
- Жаль, что нам нечего показать...
Соколов отозвался:
- Если бы не вы, у них тоже ничего бы не получилось.
Николай понимающе кивнул и вздохнул. Ему мучительно захотелось вернуться в
Рощино и немедленно начать работу в новом направлении. Котонаев или не
Котонаев, какая разница. Идея блестящая. Он вспомнил несколько
экспериментов, которые в свое время он не мог объяснить. Он несколько раз
обсуждал их с Самарским, и тот тоже ничего не понимал.
"У меня то же самое, - говорил Самарский, - закономерность, которую
подметила Нонна, выполняется только в среднем. А в деталях нет. Антижелезо
тает, тает, и вдруг - стоп. Аннигиляция прекращается на минуту, две, три.
Однажды на целых десять. А потом опять тает..."
Наверное, эти остановки в самосгорании антивещества и предвидел Котонаев.
Новое научное направление часто рождается из необъяснимых, на первый
взгляд случайных мелочей. Когда товарищи говорили Николаю, что "в общем,
закон распада такой", или "если усреднить, то получается вот такая плавная
кривая", он всегда морщился. Он боялся, что за этими "в общем",
"усреднить" потеряется драгоценная крупинка...
- Николка, тебе не обидно, что твоя идея о ядерном лазере уже осуществлена?
- Честно говоря, обидно. А с другой стороны... Это ведь не только моя
идея. У Сеньки Паушева, оказывается, возникла та же мысль. Он даже ее
рассчитал. Расчет послали в другой институт, а там теоретики начали
хохотать. Говорили: "Изобрел велосипед. Создал дифференциальное исчисление
через триста лет после Ньютона". Ты Семену об этом не говори...
Быстро сгустились сумерки, облака рассеялись и заблестели звезды. Воздух
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг