"ошибки" - следящие приборы подсказали, что защитный кокон снят, и
разведчика пытались взять живьем - дурманным газом, ловчей сетью... Зачем?
На допрос? Пыткой выбить какие-то сведения? Но мы же ничего не скрываем!..
Они не скажут, что случилось с Бьернсоном. И "скачущее"
энергетическое поле будет равнодушно трещать, скрывая их мысли.
Если Бьернсон не погиб под Новым Асгардом, когда на него сбросили
водородную бомбу, - а он скорее всего не погиб, - куда он мог направиться?
Не искать ли Вольную Деревню, слухи о которой вполне могли дойти до Уве?
Сказочный город добра и справедливости, во всем противоположный угрюмой
столице "Стального ветра"?
Надо отработать и этот вариант. Но прежде - по биоизлучению найти на
просторах окаменелого наста Урсулу. Все-таки добавочные сведения. А может
быть, не только потому хочется ее видеть?..
Перед входом в здание Валентину пришлось обнять Урсулу за плечи:
такая дрожь била женщину, прямо зубы стучали. Трупов или костей кругом не
было - то ли их превратил в пыль атомный жар, то ли позднее растаскали
крыланы и прочая милая вальхалльская живность, - но ощущение мертвечины,
массовой бойни усиливалось с каждым шагом. "Концентрация смерти", -
подумал Валентин. Это как плотное, тяжелое газовое облако над старинным
химическим заводом. Никакой ветер не развеет... Обнимая и ведя Урсулу,
Лобанов был вынужден снять с себя кокон, стиснуть его до размеров горошины
в нагрудном блоке, где лежал абсолют-аккумулятор, и теперь чувствовал себя
открытым всякому злу...
Через обугленный дверной проем они вступили под внушительный портал,
в анфиладу залов, наполненных полумраком, заваленных мусором, - влажных,
душных и гнилостью пахнущих помещений. Что-то с резким стрекотом
скользнуло между ног к выходу, зыркнуло на бегу одиноким желто-горящим
глазом... Шевелилось, шуршало в разных углах, разражалось визгливым
хохотком или затевало драки с гневным крысиным верещанием.
Все крепче прижимая к себе Урсулу, Лобанов шел к некой точке в
глубине здания, куда вело его безошибочное чутье.
Ага, вот, кажется, и оно, искомое место. Ничего особенного:
небольшой, обитый истлевшей тканью зал с рядами соединенных кресел, с
экраном на стене, когда-то, видимо, белым, теперь грязно-бурым, в
потеках... У входа - железная лесенка с рифлеными ступенями, над ней
дверь. Куда она ведет?
Темная комнатенка. Круглые жестяные коробки на полках. Два громоздких
аппарата на штативах, примитивные конструкции с массой вертящихся деталей,
у каждого впереди - трубка, уставленная в маленькое пыльное окно...
Медицинские приборы? Оружие? Телеприемники?
- Извини, Урсула, но я без тебя тут не разберусь...
Она рассмеялась:
- Это всего-навсего кинопроекторы, дружочек! Для вас, землян,
конечно, первобытная техника... А я когда-то работала киномехаником - кем
я только не работала... Хочешь, прокручу какой-нибудь фильм? Только нужно
электричество.
- Дам энергию от кокона. Твое дело крутить.
Какой жуткий, наводящий тоску треск, мутное дрожащее изображение... И
это люди называли искусством! Впрочем, должно быть, в оные времена
проекторы работали лучше и пленка была новой, с яркими красками, с
полноценным звуком. А теперь пробиваются лишь отдельные музыкальные фразы,
полуразборчиво лопочет диктор... Похоже, это нечто вроде регулярного
обзора городских новостей. Короткие эпизоды, забавная нарочитость подачи
сведений: например, представляя человека, показывают его лицо отдельно во
весь экран, а настроение того или иного события подчеркивают
соответствующей музыкой... Депутаты народного собрания принимают закон об
уменьшении срока условного гражданства. Что бы это значило?.. Хотя не
столь уже и важен смысл закона. Главное, что здесь правило народное
собрание. Спокойные, славные лица мужчин и женщин, у большинства -
длинные, до плеч волосы; светлые летние блузы, смело открытые платья,
никакого официоза, стянутых галстуками шей... Неторопливо поднимаются руки
- закон прошел, выборным магистратам остается лишь принять его к
исполнению... Следующий эпизод: занятие йогой в детском саду... Достижения
селекционеров-овощеводов... Публичное состязание поэтов... Ближайшая
премьера оперного театра. Батюшки! "Парсифаль" Вагнера! А декорации какие
богатые, и актеры молоды, красивы, вдохновенны!..
А это что? Ну-ка, ну-ка, внимательнее, разведчик... Колонна
грузовиков входит в приморский город - двадцать, тридцать, сорок машин...
Они неимоверно грязны: они надсадно кашляют и бренчат, будто наполненные
доверху железным ломом. Над каждым грузовиком колышется брезентовая будка,
истрепанная, как парус корабля, совершившего кругосветное плавание.
Передняя трехосная громадина, оглушительно чихнув, останавливается,
ее окутывает сизый дым. Водитель, краснобородый богатырь, несмело
спускается по лесенке из кабины; потоптался на местечке, точно удостоверяя
кривыми ножищами в пыльных сапогах прочность мостовой, - и побежал
ссаживать с кузова свою многочадную семью...
Взобравшись на кровлю электромобиля, держа в руках мегафон,
новоприбывших поздравляет член городского совета, высокий смуглый старик,
похожий на индийского факира. Старик говорит о счастье быть свободным
гражданином свободного сообщества; о том, что после недолгого срока
условного гражданства переселенцы из Асгарда станут полноправными
горожанами. Они получат земельные участки, строительные материалы, а далее
- лишь от собственного трудолюбия приезжих зависит, насколько удобными
будут их жилища, обеспеченными - семейства...
- Так, господа клансмены, достойные отцы! Вот все и встало на свои
места, - громко произнес Валентин, останавливая проектор.
Значит, вероятно, еще до создания Улья был раскол в единственном
городе планеты. Уходили из Асгарда те, чью свободолюбивую душу не
устраивали жесткая власть "Стального ветра", его пустая вычурная
словесность. Те, кого не вдохновляли лозунги, многопудовые скульптуры и
недреманное око "любимых сыновей" за спиной. Уходили, селились на Южном
Роге, может быть, еще где-нибудь, по-своему устраивали жизнь. И побежали
по холодной Вальхалле слухи о беспечальной земле, и встрепенулась
надежда... Но клан не захотел разброда и шатания умов. Надо полагать,
первая партия ракет с ядерными боеголовками были изготовлены отнюдь не для
штурма силовых полей Улья, которого еще не существовало; ракеты ударили по
"раскольникам"...
Валентин случайно взглянул на панель из некогда полированного дерева
под окошками кинобудки - и почти без удивления, как нечто само собой
разумеющееся, увидел там глубоко процарапанный знак "лежащей восьмерки".
Его, Лобанова, и Уве Бьернсона условное детское обозначение,
старый-престарый "пароль".
...Они нашли запертую комнату. Рассудив, что она должна быть почище
других, Валентин легко, одним движением плеча сломал замок. Здесь было
нечто вроде уголка отдыха: неповрежденные уютные кресла, мягкая кушетка и
даже телевизор под чехлом из слежавшейся пыли. Сметя пушистые хлопья с
сиденья, Урсула облегченно плюхнулась, вытянула ноги, зевнула:
- Тебе не хочется спать?
- Мы можем долго обходиться без сна. Тем более когда дорога каждая
минута.
- Ну а мне надо маленько расслабиться... - Она сбросила сапоги, уютно
свернулась, зевнула. - Хотя, правду сказать, и скверное здесь местечко!
Странно, что мне вовсе не хочется травки. Когда ты рядом, я не курю.
Почему?
Валентин поймал руку, протянутую Урсулой, легонько сжал ее пальцы.
- Ну... считай, что это вроде гипноза. Для твоей же пользы.
Не выпуская руки Лобанова, она вдруг гибко, по-кошачьи потянулась,
бросила быстрый взгляд из-под ресниц - и разведчик почувствовал, что
волнуется, будто мальчишка, да так, что в глазах темнеет...
- Меньше двух часов осталось до возвращения, - невпопад сказал он.
- Только ты меня заберешь отсюда, ладно? А то ночью здесь нельзя
оставаться.
- Я и сам хотел забрать... А почему - нельзя оставаться?
- Нечисто тут. Человек один предупреждал... Кстати, он одну штуковину
притащил отсюда. Дай-ка мешок!
Порывшись, она достала небольшую статуэтку, поставила на столик.
Серебристый, почти не потускневший металл; женщина с сильным прекрасным
телом, с раскинутыми лебедиными крыльями, совсем непохожая на дубоватых
архангелов Нового Асгарда.
- Дарю! - с шутливой и немного грустной торжественностью сказала
Урсула. - Вспоминай иногда обо мне в своем раю, праведник.
И протянула обе руки с кушетки.
Густая горячая волна исходила от Урсулы; волна затапливала Валентина;
и, пораженный, готовый прервать биосвязь под этим натиском обнаженных
эмоций, он вдруг ощутил, что теряет голову рядом с этой женщиной, что нет
ничего важнее ее...
- У меня грудь, как у мальчишки. Совсем нет... - прошептала Урсула,
закрывая глаза, когда Лобанов расстегнул ее рубаху и поцеловал ямочку под
горлом.
XVIII
А вот здесь, над полным безлюдьем, они непременно попробуют напасть.
Убрать еще одного свидетеля своих неприглядных дел, расправы с Вольной
Деревней. Восьмого свидетеля... Исаев, Перекрест, Эйхенбаум, Хаддам,
Стенли, Баянмунх, Бьернсон.
Но что же предпримут "крабы"? Термоядерные взрывы против кокона
бессильны, в этом "Стальной ветер" уже убедился. И все-таки Уве они,
скорее всего, прикончили. Откуда ждать подвоха? Этак они наловчатся
уничтожать всех бегущих проникателей - уже без всяких просьб, без
переговоров, без попыток убедить... Пожалуй, разработают целый спектакль:
как встретить, как усыпить осторожность, как заставить снять кокон...
...Щемяще-горьким, словно в годы юношеских влюбленностей, было
расставание с Урсулой. На предельной скорости антиграва Лобанов отнес
женщину в горы юго-запада, где кочевала какая-то знакомая ей община
"отщепенцев" - художников, музыкантов, актеров, не желающих работать на
клан.
Пройдя по заснеженному камню плато и полюбовавшись своими четкими
следами, Урсула сказала:
- Ну, вот, могу продолжать свою картину. Надолго ли еще хватит сил?..
Они бешено целовались среди каменно-ледового хаоса, рядом с пирамидой
из глыб - знаком бродячей общины. Потом художница отпрянула на секунду,
как бы пытаясь глазами вобрать в себя Валентина, - и, не сказав больше ни
слова, не оглянувшись, пошла по снегу, меж диких скал, покуда не скрылась.
Разведчик приземлился неподалеку от места своего вчерашнего выхода
из-под силового купола, когда до сигнала оставалось уже менее десяти
минут. За незримой стеной чернели узловатые деревья. Ветер хлопотал в
развалинах, взвивал холодные смерчики.
Донесся чуть слышный, словно отголоски далекой грозы, рокот
двигателя.
Наступило даже какое-то облегчение. Валентин перевел дух и засмеялся,
слегка испугав себя звуком смеха. Основательные ребята. Сейчас швырнут,
наверное, целую мегатонну... Жутковато, конечно. Выручай, кокон!
Максимальное напряжение времяслоя...
Стыдно сказать, но Валентин искренне жалел, что ему придется иметь
дело лишь с безмозглой техникой. Как далеких предков, что выходили в поле
с острой саблей навстречу степной напасти, его охватило желание сшибиться
с живым врагом. Ах, показал бы я вам, сукины дети! Не паршивый ваш "Божий
суд", а настоящий поединок...
В третий раз за последние двадцать четыре часа, гоня поземку, падал
на него вертолет. Голубой, изящный, двухместный, с узкими лыжами под
брюхом. Один только летчик был виден в пузыре кабины; и был он исполнен не
вражды, а горечи и робкой надежды. Точнее, не он, а она, потому что легко
спрыгнула, сорвала шлем с медно вспыхнувших кудрей наставница трутней,
белозубая Ли.
- Я убежала, - сказала она, протянув худенькие руки и тут же робко
забрав их назад. - Я не буду говорить много, вы и так все понимаете... без
слов... Возьмите меня с собой!
Она прижала кулачки к груди.
- Здесь страшно, страшно, страшно... Я была учительницей в бродячей
общине, учила детей. Нашу общину переловили - усыпляли газом, бросали
сети. Муж мой покончил с собой... Не могу больше, не могу! Возьмите меня!
Я пригожусь. Буду рассказывать вашим ученым о Вальхалле. Я не займу много
места на Земле! Пожалуйста...
- Не могу, милая, - мучась бессилием, ответил Валентин. - Не могу.
Наша техника... пока что не позволяет брать больше одного.
Ли опустила ресницы и почти зашептала, стоя с потупленной головой:
- Я обниму вас крепко-крепко... мы будем как один человек... Мне
никак нельзя возвращаться, меня отдадут психиатрам... пожалейте меня,
сударь... пожалуйста...
Она заплакала, уронив голову и руки, похожая на провинившегося
ребенка. Она говорила правду. Боль и хаос царила в ее душе.
- Нельзя, - со всей возможной лаской сказал Валентин. - Невозможно.
Если я вас возьму, то мы вместе погибнем...
Словно два острых ногтя взяли его за виски. Из параллельной Вселенной
послан предупреждающий сигнал. Три минуты спустя откроется тоннель.
- Прошу вас, отойдите! Здесь нельзя оставаться, очень опасно!.. -
дрогнувшим голосом попросил он.
Ли отрицательно мотнула головой.
- Все равно... Мне не будет хуже... Останусь с вами.
Ну, мирок! Ну, Вальхалла! Вот, девочка шмыгает распухшим носом,
готовая снова разреветься. Как ее бросить?
Почти невнятно, как бы с зажатыми ноздрями, резко и обиженно она
потребовала:
- Обнимите меня на прощанье. Хоть это для меня сделайте.
Он уже сделал шаг вперед, чтобы, стиснув кокон в горошину, прижать к
себе щуплое тельце с торчащими, как крылышки, лопатками; зарыться в
пахучие рыжие завитки, гладить, шептать утешительную бессмыслицу. Весь
опыт ласковой, любвеобильной Земли призывал его сделать так. Через две
минуты девочка неминуемо погибнет.
Валентин снова вспоминал Уве Бьернсона.
Вот уж кто не колебался бы и десятой доли секунды! Честный,
простодушный богатырь, не ведавший зла и не ожидавший его от других...
А может быть, так и было?
На него сбросили водородную бомбу, защитная оболочка выдержала. Тогда
вожди клана, постигнув прямодушие и доверчивость Уве Бьернсона,
разработали дьявольский план. Прилетела вот такая же плачущая девочка,
умоляя открыть кокон и обнять ее на прощание. И Уве обнял. И какой-нибудь
самонаводящийся гранатомет ахнул из кабины вертолета...
Семьдесят две секунды до Прокола.
Ли стоит все так же неподвижно, уронив руки, уткнув подбородок в
грудь. Горе девушки вполне правдиво. Валентин видит его, душа Ли для него
прозрачна. Нет в ней никаких ловушек, никакого смертельного подвоха. Может
ли исполнительница приговора не знать своего задания? Может ли не ведать о
наличии оружия, которое разнесет в прах и ее? Если бы Ли была
фанатичкой-смертницей, Валентин знал бы об этом...
...Трудно выдержать. Больно. Недаром слово "жалость" одного корня с
"жало"...
Так, значит, опасения напрасны? И Уве не погиб, а, осмотрев руины
Вольной Деревни к оставив другу знак "восьмерки", решил почему-то остаться
на Вальхалле? Что делать? Остаться тоже? Продолжить поиск? Невозможно, его
ждут... Выполнить хотя бы просьбу Ли? Снять на мгновение кокон?
Словно подломились у нее колени, девушка обхватила невидимую
выпуклость защиты Валентина, прильнула к ней впалой щекой... Что-то
кукольное почудилось разведчику в этом движении. Что-то
мертвенно-механическое.
Нет уж! Пусть посчитают его бездушным, но кокона Валентин не снимет.
Это даже не биосвязь, а нечто наследственное, завещанное теми самыми
предками, что на коне, с копьем да саблей выходили отражать набеги
коварных степняков. Уве прошлого не любил, закрывал глаза и затыкал уши на
сеансах восстановленной истории. И потому оказался беззащитен. А его,
Валентина, голос пращуров предупреждал: не рви с прошлым! Смотри в оба,
пригодится!
Он, Лобанов, видел разные эпохи. Он отлично знает, как, скажем, в
конце двадцатого столетия в звуконепроницаемых стерильных боксах шпионских
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг