ДА ЗДРАВСТВУЕТ ГЕНИАЛИССИМУС!
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!
МЫ ЛУЧШЕ ВСЕХ!
НАША СИЛА В ПЯТИЕДИНСТВЕ!
СЛАВА КПГБ!
ПРЕДВАРИТЕЛЬНУЮ ЛИТЕРАТУРУ ВЫУЧИМ И ПЕРЕВЫУЧИМ!
Еще не успев ни в чем разобраться, я оказался на каком-то
возвышении вроде сцены, за столом, покрытым красной бумагой. В том же
примерно порядке, в котором мы только что шли, расположились по обе
стороны от меня члены комписовской делегации. Искрина Романовна,
устроившись за моим левым плечом, шепнула мне на ухо, что готова мне
помочь, если чего непонятно.
Коммуний Иванович встал и поднял руку. Музыка смолкла. Раздались
бурные аплодисменты. Смерчев знаками остановил и их.
- Дорогие комуняне и комунянки! - взволнованно начал Смерчев. -
Гениалиссимус лично поручил мне представить вам нашего дорогого,
уважаемого, запоздалого гостя. - Тут опять раздались дружные
аплодисменты. - Шестьдесят лет, мужественно преодолевая исключительные
трудности, добирался он сюда из своего отдаленного прошлого, чтобы
увидеть своими глазами нас и наши свершения и от имени ушедших
поколений глубоко поклониться нашему любимому Гениалиссимусу за его
неутомимую деятельность на благо нашего народа и всего человечества.
Честно говоря, я уже плохо помню все, что он говорил. Помню
только, что он очень высоко отозвался о моих литературных достижениях,
в которых я, как он выразился, смело бичевал пороки современного мне
социалистического общества, за что был несправедливо наказан
культистами, волюнтаристами, коррупционистами и реформистами,
пробравшимися в ряды партии. Тем не менее моя мужественная и
нелицеприятная критика отдельных недостатков сыграла свою скромную, но
все-таки положительную роль в том движении, которое в конце концов
закончилось Великой Августовской революцией.
Речь Смерчева многократно прерывалась самыми бурными
аплодисментами, и при этом публика каждый раз скандировала имена
Гениалиссимуса и мое.
Вообще, в целом, это была такая трогательная встреча, что я даже
не могу передать. Один за другим поднимались на трибуну разные люди:
рабочие, инженеры, студенты.
Под гром барабанов в зал было внесено знамя гвардейской части,
которая, как выяснилось, носит мое имя.
Пионеры поднесли мне огромный букет цветов, повязали на шею
красный галстук и прочли стихи, из которых я запомнил такое
четверостишие:
Здесь, в Москорепе, каждый пионер,
Читая ваши славные страницы,
Старается брать с Карцева пример,
По-карцевски работать и учиться.
Собственно говоря, все выступавшие, приветствуя меня, обещали
работать, учиться, нести воинскую службу и жить по-карцевски.
Возможно, некоторые из них немного переборщили в своих похвалах, но
признаюсь, мне их слова были тем не менее очень и очень приятны, а
иногда даже у меня на глазах проступали слезы.
Все они очень часто цитировали Гениалиссимуса (Гениалиссимус
сказал, Гениалиссимус заметил, Гениалиссимус неоднократно указывал),
но при этом, как ни странно, приписывали ему высказывания, крылатые
выражения и поговорки, которые (я знал это наверняка) впервые были
сказаны вовсе не им.
Среди выступавших были Дзержин Гаврилович и отец Звездоний.
Первый, произнеся в мой адрес самые лестные комплименты, призвал
москореповцев по случаю моего приезда к еще большей коммунистической
бдительности.
- Мы, - сказал он, нисколько не сомневаемся, что Виталий Никитич
приехал к нам с чистыми намерениями, но мы должны помнить, что таким
же образом к нам могут проникнуть и скрытые враги.
Речь отца Звездония была пересыпана цитатами из Священного
писания, которое, если верить батюшке, было сочинено Гениалиссимусом.
Примитивные коммунисты прошлого, сказал Звездоний, не будучи
знакомы с основополагающим учением Гениалиссимуса, без достаточных
оснований отвергали возможность таких, теперь уже совершенно
неоспоримых явлений, как непорочное зачатие, воскресение, вознесение и
второе пришествие. Теперь возможность таких явлений убедительно
доказана современными достижениями науки и религии. Наглядный пример
мы видим перед собой. Виталий Никитич, как мы знаем, давно умер. Но
теперь он воскрес и явился к нам И если теперь среди нас найдется
какой-нибудь, говоря словами Гениалиссимуса, Фома Неверный, что ж, он
может подойти, потрогать Виталия Никитича и убедиться, что он явился к
нам во плоти.
Затем выступил руководитель отряда космонавтов Прогресс Анисимович
Миловидов. Он сообщил о проведенном во время моего отсутствия
уникальном космическом эксперименте. Оказывается, около девяти месяцев
тому назад космонавты Ракета и Гелий Солнцевы под наблюдением
находящегося вместе с ними доктора Пирожкова произвели зачатие в
состоянии невесомости и теперь со дня на день ожидают младенца,
который, по мнению доктора Пирожкова, должен быть мальчиком. Они
надеются родить его к 67-му съезду партии и уже заранее приготовили
ему имя Съездий. Миловидов прочел радиограмму, присланную космонавтами
мне: "Любимого предварительного писателя поздравляем возвращением.
Заканчиваем важный биолого-генетический эксперимент. Слава
Гениалиссимусу. Солнцев, Солнцева, Пирожков".
Все, что я увидел и услышал на этом митинге, было ужасно
интересно, но немного утомительно. Поэтому я обрадовался, когда
Смерчев сказал, что основная часть митинга окончена и ему остается
только огласить Указ Верховного Пятиугольника.
Поскольку этот указ самым непосредственным образом относился ко
мне, я запомнил его слово в слово. Вот что в нем было сказано"
"Учитывая выдающиеся заслуги в деле создания предварительной
(докоммунистической) литературы, отсутствие наличия в его действиях
преступного умысла, отсталость его мировоззрения и за давностью лет
Карцева Виталия Никитича:
1. Полностью реабилитировать и отныне считать полноправным
гражданином Московской ордена Ленина Краснознаменной Коммунистической
республики.
2. Реабилитированного Карцева произвести в чин младшего лейтенанта
литературной службы с присвоением ему звездного имени Классик.
3. В связи с приближающимся столетием со дня рождения Классика
Никитича Карцева объявить его юбилей всенародным праздником.
4. Обязать Юбилейный Пятиугольник организовать подготовку к юбилею
на высоком идейно-политическом уровне, а во всех трудовых коллективах
провести торжественные митинги, собрания, читательские конференции с
обязательным повторным изучением основных трудов Юбиляра.
Указ, естественно, был подписан лично Гениалиссимусом.
Тут же под музыку мне были вручены паспорт, военный билет и еще
какие-то книжечки и бумажки, которые я запихнул к себе в "дипломат".
Этот удивительный митинг завершился небольшим концертом, который
вела девушка в чине лейтенанта. Стайка девочек в марлевых пачках
исполнила танец маленьких лебедей. Затем выступили два акробата братья
Неждановы. Пока они носили друг друга на руках, прыгали и делали
сальто, к сцене приблизилась полная дама с румяными щеками и
заплывшими глазками.
Клянусь, я ее сразу узнал! Я знал ее на протяжении всей своей
прошлой жизни от рождения и до отъезда в эмиграцию. Она никогда не
менялась, всегда была того же возраста, той же комплекции и в том же
самом черном бархатном платье. Сейчас это платье было гораздо короче,
чем раньше, значительно выше колен, но зато с таким же, как в прошлом,
большим декольте.
Встреча с этой дамой меня так взволновала, что я позабыл о братьях
Неждановых и смотрел исключительно на нее. Как только акробаты
закончили свой номер, дама в черном поднялась на сцену, стала
посередине и положила оголенные руки на свою большую и пышную грудь.
- А теперь, - сказала ведущая, - в исполнении народной артистки
Москорепа Зирки Нечипоренко прозвучит украинская народная песня...
- "Гандзя-рыбка"! - закричал я и захлопал в ладоши.
Члены президиума посмотрели на меня недоуменно. Я заметил, что
как-то удивилась и публика. Оглянулась на меня и певица. Но ведущая не
растерялась и одарила меня улыбкой.
- Правильно. "Гандзя-рыбка"! - объявила она.
Зирка Нечипоренко избоченилась, сделала мне глазки и, заламывая
руки, жизнерадостно заверещала:
Як на мэнэ Гандзя глянэ,
В мэнэ зразу сэрце въянэ.
Ой, скажите ж, добри люды,
Що зи мною тепер будэ...
Внимая певице, я чувствовал себя одновременно утомленным и
растроганным до умиления. Наконец-то, пусть поздно, пришло ко мне оно,
заслуженное признание. Ну в самом деле, что я заслужил, чего добился в
прошлой жизни? Только того, что меня обзывали хулиганом, алкоголиком,
контрабандистом, сексуальным разбойником, прислужником иностранных
разведок, лакеем международного империализма, спекулянтом,
фарцовщиком, паразитом, клеветником, свиньей под дубом, волком в
овечьей шкуре, шавкой, которая лает из подворотни, Иваном, не помнящим
родства, Иудой, продавшим Родину за тридцать сребреников. Я сейчас,
право, даже затрудняюсь припомнить все оскорбительные эпитеты,
которыми наградили меня в прошлом культисты, волюнтаристы,
коррупционисты и реформисты. Теперь я был полностью вознагражден за
все любовью и широким признанием, встреченным мною у комунян и у
членов комписовской делегации, которые тут же стали называть меня моим
новым именем Классик (кроме, впрочем, Дзержина Гавриловича, который
стал называть меня "дорогуша"). Поэтому, когда мне предложили
выступить с ответным словом, я ужасно разволновался.
Я вышел на трибуну, помолчал, всмотрелся в эти красивые, пытливые
и одухотворенные лица.
- Здравствуй, племя младое, незнакомое... - начал я и вдруг, не
выдержав, разревелся.
Вероятно, сказались волнение, усталость и последствия перепоя. От
всего этого со мной случилась самая настоящая истерика. Я одновременно
плакал, смеялся и дергался. Я попытался взять себя в руки, напрягся, и
вдруг со мной что-то случилось. Тело мое утратило вес, я взмыл к
потолку и медленно поплыл над головами.
КАБЕСОТ
Я очнулся от резкого запаха. Кто-то вливал мне в рот холодную
воду, кто-то совал в нос клок ваты, пропитанной нашатырным спиртом.
Открыв глаза, я увидел склоненное надо мной лицо Дзержина
Гавриловича. Увидев, что я пришел в себя, он наклонился еще ближе и
быстро прошептал:
- Только один вопрос: где ключ от сейфа?
Я повел глазами из стороны в сторону и увидел, что мы находимся в
какой-то маленькой комнатушке, что-то вроде медпункта, тут же были и
все остальные комписы.
- Извините, - сказал я ужасно слабым голосом. - Кажется, я немного
переволновался.
- Ничего, ничего, - сказал Смерчев. - Это бывает. Сейчас мы вас
отвезем в гостиницу, в самую лучшую пашу гостиницу, там вы
успокоитесь, отдохнете и придете в себя.
Кажется, они торопились. Мне неудобно было их задерживать, но у
меня в результате всех волнений (ну и время подошло) возникла
потребность, вернее две потребности, и я, слегка, в общем-то,
смущаясь, спросил, где у них тут уборная.
- Уборная? - Смерчев наморщил лоб и вопросительно посмотрел на
Искрину Романовну.
- Классик Никитич имеет в виду КАБЕСОТ, - улыбнулась Искрина
Романовна.
- Ах, кабесот, - вздохнул Смерчев. - Ну да, действительно,
кабесот. Ну как же я сразу не догадался! Ну это понятно, это
естественно. Как говорит Гениалиссимус, ничто человеческое нам не
чуждо, - сказал он и захихикал.
Искрина Романовна вызвалась меня проводить, и я пошел, захватив с
собой свой "дипломат", потому что по социалистической привычке боялся,
как бы его не сперли. По дороге Искрина Романовна объяснила мне, что
КАБЕСОТ означает Кабинет Естественных Отправлений. Подведя меня к
дверям кабесота (там имелась соответствующая надпись), Искрина
Романовна заботливо осведомилась, для какой надобности нужно мне это
заведение, для большой или малой. Я покраснел и спросил, чем вызван ее
интерес к такой, в общем-то, интимной подробности. Она ответила, что
спрашивает не из праздного любопытства, а потому, что хочет помочь мне
в оформлении моего отправления. Что это значило, я понял только потом.
Войдя вместе со мной внутрь кабесота, Искрина Романовна обратилась
к сидевшей в углу интеллигентного вида даме в белом халате и в очках,
привязанных к ушам шнурками от ботинок. Дама выдала мне какой-то бланк
из серой бумаги, в котором я должен был указать фамилию, звездное имя,
год и место рождения и цель посещения кабесота (в этой графе по
указанию Искрины Романовны я написал: "сдача продукта вторичного"). Я
расписался, поставил дату, после чего Искрина Романовна вышла, а мне
было разрешено приступить к своему делу, для чего тут, прямо перед
глазами дамы, имелся длинный ряд необходимых отверстий.
Эта дама меня смущала, потому что я собирался делать не только то,
о чем сообщил в анкете. Дело в том, что, если читатель не забыл (я-то
не забыл), у меня в кармане должна была быть выданная мне на прощанье
стюардессой бутылочка "Смирнофф", которую самое время было употребить.
Но когда я отошел к самому дальнему отверстию и, повернувшись к
дежурной противоположным боком, сунул руку в карман, я там никакой
бутылочки не обнаружил. В другом кармане ее тоже не было. Я даже
вывернул оба кармана и посмотрел, нет ли там дырки. Никакой дырки не
было.
Мне оставалось только горько усмехнуться. Коммунизм они построили,
а по карманам всё-таки шарят. Какой-то негодяй воспользовался
моментом, когда я был без сознания. Не зря я беспокоился о своем
"дипломате".
Я так расстроился, что перестал стесняться и, поставив чемоданчик
перед собой, приступил к исполнению своего дела под наблюдением
дежурной.
Прямо передо мной была давно не крашенная стена со всевозможными
рисунками на ней. Там же был начертан химическим карандашом призыв
"Пролетарии всех стран, подтирайтесь!"
Надо сказать, что лично меня эта надпись весьма и весьма
покоробила. Я никак не мог подумать, что люди, дожив до коммунизма,
останутся способны на такого рода шутки. Но надпись была очень
бледная, и я подумал, что, может быть, она сделана не сейчас, а еще в
мои времена. И мне стало немного неловко за ушедшее поколение, которое
не могло придумать чего-нибудь поостроумнее. Под надписью я разглядел
еще одно слово из трех букв. Оно было написано неразборчиво, или
кто-то даже пытался его замазать, но не совсем успешно, потому что
сквозь замазку оно упрямо все-таки проступало. Это было слово "СИМ".
Разобрав его, я даже засмеялся, чем вызвал удивленный взгляд дежурной.
- Мне смешно, - сказал я ей, - потому что здесь написано "Сим", а
у меня был знакомый с таким именем.
Мне показалось, что мое высказывание как-то удивило ее, а может
быть, даже и испугало. Она посмотрела на меня как-то странно,
оглянулась на дверь и приложила палец к губам.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг