днях исполнится сорок лет. Я совсем выпустил это из виду.
- Вы говорите, сорок лет? - Смерчев переглянулся со своими
спутниками. - Да нет, Виталий Никитич, - улыбнулся он снисходительно.
- Вам не сорок. Вам сто лет исполняется.
Я сначала удивился, но тут же все понял.
- Ну да, - сказал я. - Ну конечно, сто лет. А мне это, честно
говоря, почему-то даже и в голову не пришло, хотя, если бы я подумал,
то мог бы и сам догадаться.
Я даже рассмеялся, и весь Пятиугольник доброжелательно посмеялся
вместе со мной. Думая о причудах времени, я все еще бормотал какие-то
бессмысленные слова и междометия вроде "ах!", "ну и ну!", "надо же!".
- Скажите, - спросил я генерала, - а откуда вы меня вообще знаете?
Все они на сам вопрос никак не реагировали, словно не слышали, но
после того, как Искрина Романовна повторила его, тут же дружно
заулыбались, а Коммуний Иванович развел руками:
- Ну что вы, Виталий Никитич, ну как же мы вас можем не знать,
когда мы ваши произведения тщательно изучали еще в предкомобах.
- Комсор Смерчев говорит, - повторила переводчица, как же мы вас
можем не знать, когда мы ваши произведения тщательно изучали еще в
предкомобах.
- Где? Где? - переспросил я.
- В предкомобах, повторила она. - Разве вы не учились никогда в
предкомобе?
- А что это такое?
- Предкомоб это значит предприятие коммунистического обучения.
- Понятно, сказал я. - И вы лично тоже изучали мои произведения в
предкомобе?
- Ну как же, Виталий Никитич, у нас каждый предкомбовец в
обязательном порядке изучает предварительную литературу.
Нет, все-таки моя жена права, утверждая, что постоянное
употребление алкоголя разрушительно влияет на умственные способности
человека. Задавая вопросы и получая ответы, я все меньше что-либо
понимал, а сведение о том, что существует, оказывается, какая-то
предварительная литература, повергло меня в уныние.
- Ну хорошо, - сказал я. - Я очень рад, что вы в предкомобах так
хорошо усвоили предварительную литературу, но я не могу понять, каким
же все-таки образом вы узнали о моем приезде.
Члены делегации переглянулись между собой, а Коммуний Иванович
улыбнулся и развел руками:
- Что ж вы, Виталий Никитич, так плохо о нас думаете? Мы не
отрицаем, в работе нашей разведки есть еще некоторые недостатки, но
неужели вы думаете, что за шестьдесят лет она не могла справиться с
такой, прямо скажем, несложной задачей?
- Однако нам пора идти, - вмешался молчавший до того Дзержин
Гаврилович. - А то жарко. Прямо как в Гонолулу, - добавил он и,
усмехнувшись, посмотрел на Коммуния Ивановича.
- Ну, в Гонолулу, - подхватил Коммуний, - я думаю, может быть,
даже и попрохладнее. Там все-таки климат морской, влажный и постоянно
дует океанский бриз. А у нас климат континентальный.
Намек их я понял и осведомленность оценил. И только сейчас
сообразил, что именно произошло. Я самонадеянно думал, что оставил
Букашева далеко позади, а на самом деле он на своем допотопном "Иле"
прилетел сюда шестьдесят лет назад и, конечно, давным-давно умер. Но
его отчет о встрече со мной в Мюнхене и о задуманном мной путешествии
был подшит к делу и учтен.
Нет, странная и загадочная все-таки штука время.
Тут мне вспомнилось мое видение в космосе, и я подумал, что это
была, конечно, всего-навсего галлюцинация.
Меня смущал еще портрет на фронтоне аэровокзала, уж очень
напоминал он Букашева. Но, с другой стороны, и члены Юбилейного
Пятиугольника мне тоже кого-то напоминали. Забегая вперед, скажу, что
потом в Москве будущего я встречал много людей, очень похожих на
встреченных в прошлом. Иногда настолько похожих, что я кидался к ним с
распростертыми объятиями и каждый раз попадал, конечно, впросак. Как я
понял впоследствии, набор внешних черт человека в природе, в общем-то,
ограничен, только внутренняя суть личности неповторима. Впрочем, и в
прошлом, и в будущем, и в настоящем я встречал много людей очень даже
повторимых. Пока я так размышлял, мне было предложено пройти в здание
аэровокзала, где меня (так сказал Коммуний Иванович) с нетерпением
ждут мои читатели и почитатели.
Мы двинулись в путь. Между мной и Коммунием Ивановичем шла Искрина
Романовна, слева от Коммуния Ивановича переваливалась, как утка,
коротконогая и жирная Пропаганда Парамоновна, по правую руку от меня,
расправив плечи, вышагивал Дзержин Гаврилович, а за ним шкандыбал,
ударяя одной ногою в бетон, и одновременно весь дергался, кособочился,
тряс всклокоченной бороденкой и при этом как-то как бы гримасничал и
подмигивал отец Звездоний.
По дороге я спросил Коммуния Ивановича, почему он обращается ко
мне не прямо, а через переводчицу.
- Разве, - спросил я, - мы говорим с вами не на одном и том же
языке.
Он вежливо подождал перевод, потом объяснил, что хотя мы
действительно пользуемся приблизительно одним и тем же словарным
составом, каждый язык, как известно (мне это как раз не было
известно), имеет не только словарное, но и идеологическое содержание,
и переводчица для того и нужна, чтобы переводить разговор из одной
идеологической системы в другую.
- Впрочем, - добавил он тут же, - если это вас смущает, давайте
попробуем обойтись без перевода. Но в случае затруднений Искрина
Романовна к вашим услугам. У вас есть еще какие-нибудь вопросы?
- Скажите, пожалуйста, - спросил я, ужасно волнуясь, - а какой
политический строй существует сейчас в вашем государстве?
Смерчев переглянулся с остальными спутниками, остановился и,
положив руку мне на плечо, торжественно сообщил:
- Никакого политического строя, Виталий Никитич, у нас не
существует. Впервые в истории нашей страны и всего человечества у нас
построено бесстроевое и бесклассовое коммунистическое общество.
- Что вы говорите! - всплеснул я руками. - Неужели вы построили
самый настоящий коммунизм?
- Ну конечно же, самый настоящий, - подтвердил Смерчев.
- Не игрушечный же, - вставил свое слово Дзержин Гаврилович и
посмотрел на меня как-то странно.
- Неужели, неужели, неужели это случилось? - бормотал я. - А я-то
не верил! А я-то сомневался! И сколько я глупостей по этому поводу
наговорил!
- Да уж наговорили, - строго заметила Пропаганда Парамоновна.
- Ну, наговорил так наговорил, - защитил меня энергично Дзержин
Гаврилович. - Это было давно, и, возможно, в те времена Виталий
Никитич находился под сильным посторонним влиянием.
Это утверждение меня удивило, и я возразил, что посторонних
влияний я в прошлой жизни, в общем, более или менее избегал.
- Это мы знаем, - сказал Дзержин Гаврилович.
Вы, конечно, всегда отличались самостоятельностью суждений, но в
жизни, знаете ли, встречаются люди, которые действуют на нас
гипнотически. Вы можете относиться к такому человеку даже весьма
иронически, но стоит ему сказать слово, и вы, проклиная самого себя,
готовы нестись на край света.
- Даже в какую-нибудь такую дыру вроде Торонто! - весело подхватил
Смерчев.
"Черт подери, - подумал я, - на что это они намекают? На то, что
они про меня все знают? Ну да, ну правильно, у них было времени
достаточно, чтобы собрать на меня большое досье. Но зачем они
перебирают это давно прошедшее прошлое и что хотят из него извлечь?"
- Значит, вы говорите, - вернулся я к прерванной теме, - что
коммунизм все-таки построен? А я, признаться, этого не ожидал и не
предвидел. Дело в том, что по части передового мировоззрения я всегда
был слабоват. У меня был ум такой, знаете, ненаучный, и по
марксистской теории у меня всегда были очень плохие отметки. Но вы не
думайте, я очень рад, что все получилось не так, как я думал. Слава
Богу, что я ошибся.
- Кому слава? - удивленно переспросила Пропаганда Парамоновна.
- Он сказал: "Слава Богу", - повторила мои слова Искрина
Романовна.
- А никакого Бога нет, - подскочил вдруг отец Звездоний и стукнул
правой ногою в землю. - Совершенно никакого Бога нет, не было и не
будет. А есть только Гениалиссимус, который там, наверху, - Звездоний
ткнул пальцем в небо, - не спит, работает, смотрит на нас и думает о
нас. Слава Гениалиссимусу, слава Гениалиссимусу. - забормотал он, как
сумасшедший, и стал правой рукой производить какие-то странные
движения. Вроде крестился, но как-то по-новому. Всей пятерней он тыкал
себя по такой схеме: лоб левое колено правое плечо левое плечо правое
колено лоб.
Все другие тоже остановились и тоже стали, повторяя те же
движения, бормотать: - "Слава Гениалиссимусу, слава Гениалиссимусу".
Я смотрел на них с удивлением и даже с некоторой опаской. Мне
показалось, что все они, может быть, от жары слегка тронулись.
- Виталий Никитич, - услышал я озабоченный шепот. - Вам тоже
следует перезвездиться.
Это шептала мне переводчица. Я посмотрел на нее и ужимками
показал, что звездиться не умею. Но, перехватив удивленный взгляд
Пропаганды Парамоновны, я тоже как-то так подергал рукой, чем ее,
видимо, удовлетворил не совсем.
Завершив этот странный и не очень понятный мне ритуал, все сразу
успокоились, и мы пошли дальше.
По дороге Коммуний Иванович разъяснил мне, что построение
реального коммунизма стало практически возможным в результате Великой
Августовской коммунистической революции, подготовленной и
осуществленной под личным руководством и при участии Гениалиссимуса.
- Надеюсь, вы поняли, - сказал он, - что Гениалиссимус - наш
любимый, дорогой и единственный вождь.
- Да-да, - сказал я. - Я догадываюсь. Только я не очень понимаю,
что означает это слово "Гениалиссимус". - Что это, имя, фамилия,
звание или должность?
- Это все вместе, - сказал Смерчев. - Видите ли, у нас, комунян, у
всех были имена, данные нам при рождении, а потом мы их заменили на
те, которые получили во время звездения, то есть звездные имена. Эти
имена отражают направление основной деятельности каждого человека. А
имя Гениалиссимус возникло совершенно естественно Дело в том, что
Гениалиссимус является одновременно Генеральным секретарем нашей
партии, имеет воинское звание Генералиссимус и, кроме того, отличается
от других людей всесторонней такой гениальностью. Учитывая все эти его
звания и особенности, люди называли его "наш гениальный генеральный
секретарь и генералиссимус". Но, как известно, кроме прочих
достоинств, наш вождь отличается еще исключительной скромностью. И он
много раз просил нас всех называть его как-нибудь попроще, покороче и
поскромнее. Ну и в конце концов привилось такое вот простое и
естественное имя - Гениалиссимус.
Казалось, далеко ли было от места нашей встречи до аэровокзала, но
на этом пути Смерчев рассказал, как и для чего была совершена Великая
Августовская революция.
От него я узнал, что Гениалиссимус, будучи еще только простым
генералом госбезопасности, часто задумывался, почему так хорошо и
научно разработанное построение коммунизма все-таки не удается.
Многократно и самым тщательным образом проработав все научные
первоисточники и теоретические расчеты, он выявил ошибки, которые были
совершены при строительстве коммунизма. Прежние руководители партии и
государства, иногда вульгаризируя великое учение, пытались построить
коммунизм без учета местных и общих условий. В свое время даже великий
Ленин полагал, что коммунизм можно построить сразу на всей планете,
произведя для этого мировую революцию. Затем было выдвинуто положение,
что первую стадию коммунизма социализм можно построить и в одной
отдельно взятой стране. Так и было сделано. Однако переход от
социализма к коммунизму оказался делом гораздо более сложным, чем
казалось вначале. Все попытки построения в одной стране коммунизма
оказались безуспешными. Проанализировав эти попытки и революционно
развивая теорию, будущий Гениалиссимус уже тогда пришел к единственно
правильному выводу, что корень неудач заключался в том, что прежние
строители, руководствуясь вульгаризаторскими идеями, проявляли
поспешность, не учитывали ни масштабов страны, ни неблагоприятных
погодных условий, ни отсталости значительной части многонационального
населения. В конце концов будущий Гениалиссимус пришел к простому, но
гениальному решению, что коммунизм можно и нужно для начала построить
в одном отдельно взятом городе.
И это свершилось! В исторически сжатый период коммунизм построен в
пределах Москвы, которая стала первой в мире отдельной
коммунистической республикой (сокращенно МОСКОРЕП).
- Простите, - сказал я, я не совсем понял. Москва больше не входит
в состав Советского Союза?
- Не только входит, но по-прежнему является его географической,
исторической, культурной и духовной столицей, - гордо сообщил Смерчев.
- Но наш любимый Гениалиссимус со свойственной ему прозорливостью
разработал теорию, по которой возможно мирное сосуществование двух
общественных систем в пределах одного государства.
- Ага! - обрадовался я тому, что начал кое-что понимать. - Это,
значит, как в Китае. Они тоже в свое время разработали теорию двух
систем.
Видимо, я сказал что-то не то. Члены делегации как-то странно
переглянулись.
- Ну зачем так говорить? - возразил отец Звездоний.
- Да, - улыбнулась Пропаганда Парамоновна, - от вашего заявления
попахивает метафизикой, гегельянством и кантианством.
- Ну почему же, почему же? - вмешался немедленно Дзержин
Гаврилович. - Виталий Никитич высказывает только то, что думает.
Правильно, Виталий Никитич?
- Да, конечно, правильно, - быстро согласился я, благодарно
посмотрев на Дзержина.
- А что касается Китая, - снисходительно сказал Смерчев, - то
сравнивать эту страну с великим Советским Союзом, право, никак не
стоит. Китай включает в себя социалистические территории и такие
зловредные очаги капиталистического разложения, как Гонконг, Тайвань и
остров Хонсю. В то время как Советский Союз, являясь в целом
социалистическим континентом, имеет коммунистическую сердцевину,
которая стала могучим и вдохновляющим примером для всех народов, еще
пока этой стадии не достигших. Разница, согласитесь, принципиальная.
По мере нашего приближения к аэровокзалу я все пристальнее
вглядывался в висевшие на фронтоне портреты и спросил Смерчева, кто
этот человек, похожий на Иисуса Христа.
- Как кто? - удивился Смерчев. - Это и есть Иисус Христос.
- Но мы поклоняемся ему, - завертелся и стукнул ногой отец
Звездоний, - не как какому-то там сыну Божьему, а как первому
коммунисту, великому предшественнику нашего Гениалиссимуса, о котором
Христос правильно когда-то сказал: "Но идущий за мною сильнее меня!"
Я совершенно точно знал, что эти слова принадлежали не Христу, а
Иоанну Крестителю, но на всякий случай возражать не стал.
На кирпичной стене аэропорта я увидел старую, полустертую надпись:
"Внимание! Двери открываются автоматически!" Но никаких дверей вовсе
не оказалось, проем в стене был ничем не закрыт.
Смерчев приостановился, пропуская меня вперед. Я шагнул в проем, и
тут сразу грянула музыка, и огромная толпа людей дружно стала
размахивать красными флажками, транспарантами, портретами
Гениалиссимуса и... я глазам своим не поверил... моими.
Дзержин сразу выскочил вперед и плечом стал проламываться сквозь
толпу, за ним, тоже отпихиваясь от народа, шел Смерчев, а за Смерчевым
- я.
Лозунги на транспарантах были примерно такие:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг