солдаты, драгуны и пушкари. Долго в горячем, неподвижном воздухе стояла
густая пыль, поднятая уходящими отрядами, и медленно затихали вдали звуки
походных песен.
Долго стоял Бекович у ханского шатра, глядя вслед уходящим и не обращая
внимания на столпившихся вокруг хивинцев.
Скрылись из глаз отряды, улеглась дорожная пыль.
Хан Ширгазы положил руку на плечо Бековича. Князь обернулся.
- Ты, собака, изменивший исламу, продавшийся неверным, - тихо сказал
Ширгазы, - ты хотел обмануть меня своими рваными дарами?
Бекович с трудом понимал узбекскую речь. Но эти слова он понял легко:
достаточно было взглянуть на лицо Ширгазы.
Хан вытащил из-за пазухи грамоту Петра. Медленно, торжественно разорвал
ее пополам, бросил на песок, плюнул, притоптал желтым, с загнутым острым
носком сапогом.
Князь сделал шаг назад, схватился за шпагу, но, не вынув из ножен,
опустил руку.
Быть может, в этот момент, в предсмертной тоске окидывая мысленным
взглядом прошлое, вспомнил он умные, горящие злостью глаза поручика
Кожина...
Улыбаясь, переговариваясь между собой, подошли ханские телохранители с
обнаженными клычами.
Ширгазы отвернулся и пошел от князя.
- Лицо не портить, - буркнул он, проходя мимо телохранителей...
Отрубленные головы Самонова, Званского, Економова и других старших
офицеров были выставлены в Хиве для всеобщего обозрения.
Головы Бековича среди них не было.
По слухам, Ширгазы послал ее в подарок бухарскому хану, но осторожный и
дальновидный Абул-Фаиз не принял жуткого подарка, отослал его обратно.
Как в старой сказке о развязанной метле, пять отрядов были уничтожены,
изрублены поодиночке. Часть людей была убита, часть взята в плен и пущена
по невольничьим рынкам.
Немногие спаслись бегством: кто - во время разгрома отрядов, кто -
позже, сумев вырваться из плена. И лишь немногие из этих немногих,
преодолев неописуемые лишения и опасности, разными путями добрались до
русских рубежей.
Гарнизоны построенных Бековичем крепостей вскоре узнали от окрестных
туркменов о гибели основного отряда в Хиве.
В октябре 1717 года гарнизон Красноводской крепости, измученный
безводьем и налетами кочевников, отплыл в Астрахань. Их участь напоминает
судьбу спутников Одиссея, возвращавшихся на родину из-под стен Илиона.
Суда красноводцев были застигнуты жестокой бурей. Часть судов погибла,
а часть занесло к устью Куры, на противоположный берег моря. Спасшиеся
перезимовали там и только весной 1718 года добрались до Астрахани.
Почти одновременно с ними, бросив крепость, вернулись в Астрахань
остатки Тюб-Караганского гарнизона.
Казалось, проклятие тяготело над всеми участниками экспедиции князя
Бековича...
5. БЕСПАМЯТСТВО. - ДОБРЫЙ САДРЕДДИН ВЫХАЖИВАЕТ ФЕДОРА МАТВЕЕВА,
А ПОТОМ ПРОДАЕТ ЕГО КАШГАРСКОМУ КУПЦУ. - "ТЕБЕ БУДЕТ ХОРОШО". -
ВОТ ОНА, ИНДИЯ... - НОВЫЙ ХОЗЯИН. - В ДОМЕ ЛАЛ ЧАНДРА. -
НЕВИДАННАЯ МАХИНА
Они редко попадают в нашу благословенную страну и
ценятся за выносливость, ум и силу... Постой, он жив, о
хвала Амману!
И.Ефремов, "На краю Ойкумены"
Федор Матвеев открыл глаза. Он лежал у пыльной дороги, в степи,
поросшей верблюжьей колючкой. Застонал, вспомнив события этого страшного
дня. Этого или вчерашнего?..
Жгучее солнце стояло прямо над головой, опаляло глаза. В горле тошнота,
во всем теле слабость и острая непрекращающаяся боль в правом плече...
Когда Федор снова очнулся, песок, пропитавшийся его кровью, был уже
прохладным. Низко над головой нависло черное небо с крупными, яркими
звездами. Хотелось пить.
Где-то поблизости возник скрип колес. Скрип колес и монотонная,
тягучая, похожая на стон, на жалобу нерусская песня.
"Увидят - добьют... Замучают, - подумал Федор. - В сторонку бы...
уползти..."
Резким движением он перекинулся на живот и, вскрикнув от боли, снова -
в который раз - потерял сознание.
Несколько раз за ночь он приходил в себя. Видел те же яркие звезды,
слышал скрип колес и ту же песню-стон.
Только чувствовал - к прежним ощущениям добавились несильная тряска и
острые запахи бараньей шерсти и лошадиного пота.
Узбек-крестьянин подобрал Федора на дороге, уложил на арбу и привез в
свой кишлак. Он и его семья заботливо ухаживали за Федором, нехитрыми
древними способами залечивали глубокую рану. Была перерублена ключица, но
молодая кость срастается быстро. Сначала рану растравляли, не давали
затянуться, чтобы легче вышли с гноем мелкие осколки кости.
Потом лихорадка спала, и Федору стало легче. Его начали подкармливать.
Желтый от бараньего жира и красный от мелко накрошенной моркови рис,
перемешанный с кусочками жареной баранины, он запивал бледно-зеленым
настоем терпкого кок-чая, изумительно утолявшим жажду.
Молодая сила восстанавливалась с каждым днем.
Но что будет дальше?
Днем и ночью грызла Федора тревога...
Добродушный хозяин жалел молодого русского воина. Но, жалея,
прикидывал, какую выгоду можно извлечь из неверного. Оставить его у себя?
Он помогал бы ему, Садреддину, в поле; наверное, и ремесло знает какое...
Но долго скрывать в доме здоровенного русского парня невозможно: рано или
поздно узнают ханские стражники. И тогда пропал Садреддин. Отнимут
последнее. И без того от налогов дышать нечем... Можно, конечно, отпустить
русского - пусть идет куда хочет. А куда он пойдет?.. Сам на себя сердился
Садреддин: не годится правоверному жалеть неверную собаку...
Нет, не для того он выхаживал и кормил русского, чтобы отпустить на все
четыре стороны.
И Садреддин сделал по-другому.
В конце лета, запасшись на дорогу едой, он ночью посадил Федора в
крытую арбу. Боязливо оглядываясь на спящий кишлак, тронулся в путь.
Садреддин не скрывал своих планов: Федор знал, что добрый узбек везет
его на продажу подальше от Хивы.
- Ты пушкарь? - спрашивал по дороге Садреддин чуть ли не в сотый раз.
Федор, уже научившийся немного понимать узбекскую речь, утвердительно
кивал.
- А кузнечное дело знаешь?
Опять кивал Федор.
- А грамоту знаешь?
- Вашу не знаю. Знаю свою да иноземную кой-какую.
- Франгыз?
- Это французскую? Знаю.
- А еще?
- Голландскую.
- Галански - кто такие?
- Да не поймешь, раз не знаешь.
И Федор погружался в размышления. Справиться с неповоротливым
Садреддином было бы нетрудно. Лошадь, арба, еда - все есть. А что дальше?
Куда податься? До Гурьева - верст девятьсот. За месяц на арбе можно
добраться, но по дороге ехать опасно, а без дороги, не зная колодцев,
пропадешь в песках...
Садреддин отлично понимал это и ехал не торопясь, без опаски.
Был Федор одет в узбекский халат. На голове, обритой Садреддином, русые
волосы начинали отрастать, но скрывались под белой чалмой. Лицо загорело.
Только синие глаза отличали его от здешних жителей. При остановках в
деревнях Садреддин выдавал Федора за глухонемого батрака. Ничего, сходило.
- Ты человек ученый, - втолковывал Федору Садреддин, - всякое ремесло
знаешь. Такие люди не пропадают. Попадешь к богатому купцу или к
владетелю, тебя кормить хорошо будут. В Индии, говорят, заморские неверные
купцы бывают, через них дома узнают, что ты живой. Хозяин выкуп
назначит...
Федор горько усмехался.
Через две недели приехали в Бухару. Садреддин выгодно продал Федора
заезжему кашгарскому купцу. На полученные деньги накупил бухарских
товаров, жалостно попрощался с Федором.
- Ты в мой дом счастье принес, Педыр! Мне за тебя хорошо заплатили.
Если с бухарским товаром я живой, не ограбленный вернусь, семья хорошо
будет жить. За это тебе, хоть ты неверный, аллах тоже поможет.
Смуглый хитрый кашгарец, уже знавший историю Федора, ухмыльнулся в
густую черную бороду. Бедный Садреддин, считавший себя теперь, после
продажи пленника, богатым человеком, не представлял себе, сколько стоит
сильный молодой человек, знающий военное дело и понимающий в металлах...
Кашгарец вез Федора при своем караване бережно, дал верхового коня -
знал, что бежать некуда. И тоже успокаивал, толковал, что такой, как
Федор, простым рабом не будет.
Не отказал, дал Федору желтой бумаги, медную чернильницу с цепочкой -
вешать к поясу. И по вечерам, на стоянках, Федор, держа в отвыкших пальцах
калам - перо из косо срезанной и расщепленной камышинки, - коротко
описывал путевые приметы. Еще недавно, в Астрахани, он мечтал, как пойдут
они с Кожиным в далекую Индию. А теперь сбылись его мечты, да не так. Не
разведчиком он идет, а пленником... Да кто знает, как обернется? Может, и
пригодятся записки...
Решил Федор пока выжидать, присматриваться, своей тоски и злости не
выказывать.
Недели через три начались горы. Десять дней забирались все выше узкой
тропой. Дохнуло морозом. После треклятой жары Федор обрадовался снегу - но
и загрустил еще пуще, вспомнив родные снежные просторы.
Наконец, пройдя перевал, спустились в цветущую Кашмирскую долину по
речке Гильгит, до впадения ее в великую индийскую реку Инд. Переправились
через Инд и спустя несколько недель вошли в большой торговый город
Амритсар.
Вот она, значит, Индия. Причудливые строения, неведомые деревья,
пестрый базар, меднолицые люди - кто полуголый, кто в белых одеждах... С
любопытством смотрел Федор на чужую жизнь.
Кашгарец приодел Федора, дал отдохнуть. Но на постоялом дворе запирал
его и приказывал слугам стеречь: не так боялся, что Федор сбежит, как
того, что могут украсть.
Однажды кашгарец привел высокого, плотного индуса, одетого во все
белое. Индус внимательно оглядел Федора, улыбнулся, сел, скрестив ноги, на
ковер и сделал Федору знак: садись, мол, и ты.
Немало пришлось потом прожить Федору на Востоке, немало усвоил он
обычаев, но труднее всего было научиться сидеть на полу по-индийски,
уложив пятки на бедра.
- Sprek je de Nederlandse taal? - спросил индус.
Федор, услышав голландский язык, изумился.
- Не бойся за себя, - продолжал индус. - Если все, что про тебя говорит
купец, - правда, тебе будет хорошо.
"А, дьявол! - подумал Федор. - Все как сговорились - будет тебе хорошо
да будет хорошо, пес вас нюхай!"
Индус устроил настоящий экзамен. Спрашивал о плотинах и водяных
колесах. Поговорили о европейской политике, о шведской войне. С удивлением
Федор понял, что перед ним образованный человек. Потом индус заговорил с
кашгарцем - уже по-своему. Ни слова не понял Федор, да и так было ясно:
торгуются.
Торговались не спеша. Иногда кашгарец, привыкший к базарам, повышал
голос в крик, а индус отвечал тихо, но властно. Потом индус размотал
широкий пояс, достал малый мешочек и вески с одной чашкой и подвижным по
костяному коромыслу грузиком. Из мешочка извлек два камешка, - они
засверкали, заиграли зелеными огоньками. Положил камни в чашечку и, левой
рукой держа петлю, правой двинул грузик по коромыслу, уравновесил.
Кашгарец глянул на значок, у которого остановился грузик, бережно взял
камни, один за другим посмотрел на свет и, почтительно кланяясь, без слов
начал разматывать пояс, прятать самоцветы.
- Видишь, какова твоя цена? - сказал индус по-голландски.
Не понравилась Федору такая высокая оценка. Не знал он толку в
драгоценных камнях, но понял, что если и назначат за него выкуп, то
немалый. Родные небогаты - где им такое набрать. Государь его видел-то
раза два, разве вспомнит? А ежели в иностранную коллегию попадет дело о
выкупе, дадут ли?
- Теперь укрепи себя пищей, - сказал Федору индус. - У меня мало
времени, а ехать нам не близко.
Караван-сарайный служитель принес плов с бараниной, вроде узбекского,
поставил кувшин с холодным питьем. Федор с кашгарцем принялись за еду, а
индус встал, отошел к двери.
- Почему он не ест? - тихо спросил Федор.
Кашгарец предостерегающе шикнул.
- Он брахман. Они ничего не едят с другими. И мяса не едят, и еще много
чего...
- А кто он? - полюбопытствовал Федор.
- Наверное, большой господин, - неопределенно ответил кашгарец. - Знаю
- зовут его Лал Чандр. Он откуда-то из ближних мест, из Пенджаба...
К вечеру крытая повозка Лал Чандра была уже далеко от Амритсара.
Обнаженный до пояса возница погонял коней. Лал Чандр сидя дремал,
привалившись к ковровой подушке, а Федор, лежа на дне повозки, весь ушел в
думы о далекой родине...
Миновали Лахор, спустились берегом реки вниз по течению. Потом свернули
на запад и долго ехали пустыней, напоминавшей Приаралье. Переезжали русла
пересохших речек; наконец, свернув по берегу одной из них, повозка
остановилась перед железными глухими воротами в высокой каменной стене.
Ворота открылись, пропустили повозку и закрылись. Федор, выглянув, не
увидел у ворот ни души. Безлюдной была и длинная дорога, что вела через
сад с незнакомыми деревьями. В нагретом воздухе стоял дурманный аромат -
должно быть, шел он от крупных, ярких цветов.
Повозка остановилась у высокого каменного строения; всюду ниши, а в них
- изваяния странных существ.
Лал Чандр неспешно сошел на землю. За ним спрыгнул Федор, размял
затекшие ноги. Следом за Лал Чандром прошел узким сводчатым полутемным
коридором в прохладный зал. Там стояла большая фигура из полированного
камня. Такая статуя Федору и в дурном сне не мыслилась: на невысоком, в
три ступени, пьедестале сидела, подвернув под себя ноги, женщина с
невиданно прекрасным лицом, слепыми глазами и загадочной, пугающей улыбкой
на губах. У нее было шесть рук: две мирно сложены на коленях, две,
согнутые в локтях, подняты вверх, и еще две - угрожающе простерты вперед.
На ее обнаженном торсе разместились три пары грудей.
Лал Чандр сложил ладони перед лицом и пал ниц перед изваянием, замер
надолго.
"Молится, - подумал Федор. - Божество какое-то. Значит, не
мусульманское..."
Наконец индус поднялся, трижды поклонился богине. Потом повел Федора в
небольшую комнату с голыми каменными стенами, со сводчатым потолком -
чисто монастырская келья. Комната была косо освещена солнцем через окно у
потолка. В полу был бассейн с водой, видно - проточной. В бассейн
спускались гладкие ступени.
- Не знаю, предписывают ли твои боги омовение, - сказал Лал Чандр. - Я
прежде прочих дел должен очиститься. Если желаешь, можешь и ты совершить
омовение.
Федор живо разделся и с наслаждением погрузился в прохладную воду.
Начал шумно плескаться, не замечая недовольного взгляда индуса.
После омовения Лал Чандр провел Федора другим коридором в большой
светлый зал. Окна выходили в сад, вместо стекол или слюды были в них
затейливые ставни со сквозной резьбой. И здесь была статуя Шестирукой,
только поменьше, медная, на высокой мраморной подставке.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг