- Нет. Я как раз не хочу вызывать ни смеха, ни жалости.
- А что ты хочешь вызывать? Зависть?
- Просто я хочу жить по-человечески. И, пожалуйста, не разговаривай
со мной таким тоном.
- Аня, погоди обижаться и выслушай меня. Может, я не такой
интеллигентный, как Ларискин муж, но я, представь себе, тоже хочу жить
по-человечески. И я не допущу, чтобы моя жена бегала занимать пятерки.
Слышишь? Ты ни в чем не будешь нуждаться, - с какой-то злой решимостью
сказал он. - Конечно, в разумных пределах. Ну, чего тебе еще?
- Валера, - вскинула она на него быстрый взгляд, - только ты не
думай, что у меня какие-то особые претензии... Просто мне хочется...
- Веселья? Будет! Поездок хочется? Будут поездки! Публикация,
диссертация - все будет!
- Вот умничка! - Аня опять приникла к нему, и он обхватил ее плечи. -
Только знаешь, Валера, дай мне хотя бы две недели. Тебе, может, просто -
раз-два и женился, - а мне не просто... У меня, ты ведь знаешь, родители
трудные, надо их подготовить. Да и масса других дел... Правда, Валера!
- Ладно, - великодушно разрешил он. - Даю две недели.
Из соседней аллеи грянул под гитару дурашливый хор:
Чтобы не было пожара
От опасных тех затей,
Будьте бдительными, мамы,
Прячьте спички от детей!
"Резвятся мальчики и девочки, - подумал Валерий с неожиданным щемящим
чувством. - Хорошо им, девятнадцатилетним..."
- Да! - вспомнила Аня. - Я что хотела спросить, Валера: ты читал в
"вечерке" про Ура?
- Перепечатку из "Известий", что ли? Читал, конечно.
- Ой, ты знаешь, я уже давно чувствовала, что он откуда-то... не
знаю, не от мира сего, в общем... Валера, объясни, как это может быть -
родился шесть тысяч лет назад, а все еще жив и даже молодой. Мне объясняли
ребята, но я не поняла. Что это за парадокс Эйнштейна?
"А мне уж никогда не будет девятнадцати, - думал Валерий, - и не
пройду я больше по нашему старому доброму бульвару с шумной компанией и
гитарой..."
- Парадокс Эйнштейна? - спохватился он. - Ну, видишь ли,
пространство, время и тяготение находятся в зависимости...
Он объяснял Ане парадокс замедления времени, а в соседней аллее
теперь затянули старинную студенческую песню:
Там, где тинный Булак со Казанкой-рекой,
Словно брат со сестрой, обнимаются, -
От зари до зари, чуть зажгут фонари,
Вереницей студенты шатаются...
- Вот теперь понятно, - сказала Аня. - Ты всегда лучше всех
объясняешь. Валера, а что это за страна - Шумер?
- В древности люди всегда селились на берегах больших рек, - со
вздохом начал Валерий. - И вот в речной долине Тигра и Евфрата...
Сам Харлампий святой закивал головой,
Сверху глядя на них, умиляется, -
неслось из той аллеи. И тут был мощно подхвачен припев:
Через тумбу, тумбу раз,
Через тумбу, тумбу два...
- Фу, как орут! - поморщилась Аня. - Ненормальные прямо. Они из
медицинского.
- Откуда ты знаешь? - удивился Валерий. - По голосам?
- По песням. А теперь что же - Ур улетит обратно на эту планету? Как
ее - Эир?
- Не знаю. Он уехал к родителям в колхоз, сидит там безвылазно, и
никто не знает, что будет дальше.
Рокотала гитара, лихие голоса вели старинную песню к концу:
Но соблазн был велик, и не выдержал старик,
С колокольни своей он спускается.
И всю ночь напролет он и пьет и поет
И еще кое-чем занимается!
Эта озорная песня Казанского университета - не правда ли? - вызывает
представление о развеселой жизни дореволюционного студенчества. Вольно им
было от зари до зари шататься по городу. Вон даже святой Харлампий, патрон
университетской церкви, им позавидовал - слез со своей колокольни и
закутил напропалую. Отсыпались студенты, естественно, днем.
Обязательногото посещения лекций не было. Только расписание вывешивалось -
выбирай что хочешь.
Ах, веселые времена необязательного посещения и ночных шатаний! Ах,
озорные песни и невинные забавы!
Правда, были в жизни старого студенчества свои мелкие неудобства. Ну,
скажем, непременно нужно было в срок вносить плату за обучение. Особо
одаренным юношам, не имеющим средств, разрешалось представлять
"свидетельство о бедности", освобождавшее от платы. И, чтобы получить эту
унизительную бумагу, приходилось долго обивать пороги канцелярии
полицеймейстера.
Перелистайте студенческие дневники Чернышевского за 1848 - 1849 годы
- вы поразитесь, сколько перед двадцатилетним Николаем Гавриловичем
возникало сложных финансовых и бытовых забот, неведомых нынешним
студентам.
Общежитий не было. Студенты снимали комнаты и углы "по средствам". А
чтобы добыть денег, давали уроки на дому гимназистам из богатых семей.
Дашь с утра урок часа на два - беги в университет, хоть одну лекцию успеть
бы послушать. Потом - на другой конец города, еще урок часа на два. Зайти
в кофейню Вольфа, где посетители имели право бесплатно читать газеты,
похлебать наскоро щей, горячего чаю попить. Потом - к товарищу лекции
переписать. Забежать на почту - письмо родителям отправить (почтовых
ящиков еще не было), сходить к немцу в Чернышев переулок - чернил купить и
узнать, что партия распродана, послезавтра надо прийти. А тут приспело
время сдать профессору зачет на дому, да хорошо бы его дома застать, а то
прошлый раз ушел несолоно хлебавши (телефонов-то еще не было). Поздним
вечером у себя в каморке завалиться бы спать, да надо писать очередную
работу. А темы для студенческих работ всякий раз даются новые - что
профессору в голову придет, - так что и переписать не у кого...
Не колесили по старому Петербургу автобусы, трамваи и троллейбусы. Не
мчались под городом поезда метро. Были только извозчики - медленные и
дорогие ("Овес-то нынче почем?"). За перевоз через Неву лодочники брали по
15 копеек.
И все концы студент проделывал на своих на двоих.
Библиотеки, кроме университетской, были только платные, с залогом. 18
сентября 1850 года Чернышевский записывает расход - 10 рублей серебром на
возобновление билета в библиотеке для чтения. А когда ему удалось достать
на считанные дни "Современник" с лермонтовским "Героем нашего времени",
Николай Гаврилович переписал эту вещь для себя. Купить журнал было "не по
средствам".
Часто приходилось ему обдумывать, чем выгоднее писать и на какой
бумаге. То ли чернилами, то ли карандашом. А карандашей в России тогда не
делали, были только заграничные, и стоил такой карандаш 10 копеек серебром
- по ценам того времени столько же, сколько два фунта хлеба.
А так - что ж, жизнь веселая. Хочешь - спать ложись, хочешь - песни
пой...
Конечно, были не только бедные студенты. Были и богатые, их называли
"белоподкладочниками". Чтобы уменьшить приток разночинцев в университеты,
было введено обязательное ношение формы - довольно дорогой, со шпагой на
боку. Бедные студенты заказывали себе форму на неизносимой черной саржевой
подкладке, чтобы хватило на пять лет. А богатые - на белой шелковой.
Им-то, "белоподкладочникам", не надо было бегать по урокам и библиотекам.
Нужные книги и журналы они покупали на деньги родителей, ездили на
родительских лошадях, и времени свободного для развлечений у них, понятно,
было куда больше.
Ладно, хватит о старых временах. Просто к слову пришлось: святой
Харлампий подвигнул к сему отступлению.
При своей близорукости Вера Федоровна очков не носила - полагала, что
они ей не идут. Однако все, что ей было нужно, она видела превосходно.
Вот и сегодня: предприняв большой директорский обход института,
внезапно появляясь в отделах и лабораториях, Вера Федоровна зорко
подмечала недостатки, подлежащие устранению.
В холле второго этажа она увидела совершенно возмутительный
недостаток: у круглого низенького столика, развалившись в креслах и дымя
сигаретами, сидели младший научный сотрудник Горбачевский и незнакомый
юноша в пестром галстуке и многопуговичном пиджаке, какие теперь
закройщики модных ателье называют "фасон свиноматка". Перед ними лежали на
столике два-три развернутых ватмана, покрытых, как принято писать в
производственных романах, сетью затейливо переплетенных линий, а проще
говоря - чертежами двухступенчатого редуктора с косозубыми цилиндрическими
колесами.
Палец Горбачевского блуждал по чертежам, а многопуговичный юнец со
скучающим видом смотрел сквозь заграничные теневые очки сложной
конструкции.
- Деталь девятая, - произнес Горбачевский, - маслоуказатель...
Тут он увидел Веру Федоровну и запнулся. У него напряглись было
мышцы, управляющие подъемом туловища, но в следующий миг Валерий понял,
что все равно попался и теперь вежливым приветствием делу не поможешь. Он
остался сидеть в кресле, только ноги подтянул, а директриса, холодно
глянув, прошествовала через холл в коридор.
В приемной Вера Федоровна справилась у Нины Арефьевой, вернулась ли
из отпуска Селезнева, и, получив ответ, что да, как раз сегодня вышла на
работу, распорядилась вызвать ее.
С улыбкой вошла Нонна в кабинет директрисы. Вера Федоровна,
прищурившись, окинула взглядом ее стройную фигуру в брючном костюме из
кримплена сиреневого тона, с неизменным аляповатым скарабеем, приколотым к
отвороту жакета. Сухо ответив на Ноннино приветствие, приступила к
разносу:
- Ваши подчиненные, моя милая, распустились. Не далее как десять
минут назад ваш хваленый Горбачевский - заметьте, в рабочее время -
принимал посетителя по личному делу. Одного этого достаточно для наложения
взыскания, не так ли?
Нонна открыла было рот, чтобы ответить в том смысле, что она только
что вернулась из отпуска, но Вера Федоровна не дала ей вымолвить ни слова.
- Но еще хуже то, чем занимается Горбачевский, - продолжала она
обличительную речь. - Нетрудно понять, что он сдавал бездельнику-студенту
работу, выполненную за деньги, - листы по начерталке или курсу деталей
машин. С легкой руки вашего Горбачевского этот белоподкладочник
современного типа с юных лет привыкает жить за чужой счет. И я вас
спрашиваю: какой инженер из него получится, к чертовой бабушке?
- Мне нет никакого дела до этого студента, а что касается
Горбачевского...
- Ах, вам нет дела? - Голос Веры Федоровны достиг басовых нот. - Вам
наплевать, что появится еще один неуч и бездельник с инженерным дипломом,
который будет в меру своих сил портачить на производстве, а потом сунется,
чего доброго, в науку, и сердобольные тетеньки вроде вас напишут за него
кандидатскую диссертацию...
Нонна рывком поднялась. Все кипело у нее внутри, но она постаралась
сказать как можно спокойнее:
- Разрешите внести поправку в вопрос о сердобольных тетеньках. Да, я
написала диссертацию за чужого дядю, но - не по своей воле. Против своих
убеждений. Под сильным нажимом непосредственного начальства...
- Поправка принимается, - ворчливо сказала Вера Федоровна, закуривая
сигарету. - Я не устояла против нажима своего начальства, вы не устояли
против моего нажима, а в результате - сквернотища, халтура. Хорошо еще,
что иногда прилетают пришельцы и сбивают таких вот соискателей с
панталыку... Я все это к тому, Нонна, чтобы разозлить вас на халтуру. Не
будем ждать пришельцев. Сколько раз увидим халтуру, столько раз и
накинемся на нее - с шумом, с воплями, по-бабьи, - но только не дадим ей
расцвесть. Нельзя плодить новых Пиреевых.
- Совершенно согласна.
- А раз согласны, то учините вашему Горбачевскому немилосердный
разнос. Административных мер принимать не стану, но предупредите его, что
в следующий раз не будет пощады... Чего вы стоите? Сядьте, разговор не
окончен.
Нонна села, платочком вытерла лоб, поправила прическу. "Ничего себе,
чудесно начинается новый рабочий год..."
- Я предупрежу Горбачевского, - сказала она, вскинув голову. - А
вообще-то, Вера Федоровна, я подам вам докладную - насчет прибавки
Горбачевскому и Марку Варламову.
- В прошлом году я прибавила Горбачевскому десятку. Кстати: он,
кажется, соискатель? Тема утверждена, насколько помню? Ну, так чего же он
тянет с диссертацией?
- Тянет, - пожала плечами Нонна.
- Ладно, тащите докладную, я подумаю. Теперь вот что, Нонна. Вы
по-французски читаете?
- Нет. По-английски умею.
- Тогда вот вам перевод с французского. - Директриса пошарила среди
бумаг на столе и протянула Нонне листок с машинописным текстом. - Читайте,
да поживее.
Нонна быстро пробежала письмо глазами.
М а д а м!
С удовольствием пользуюсь поводом написать Вам письмо. Дело в том,
что в этом сезоне Ваш покорный слуга намерен провести комплексное
исследование Течения Западных Ветров в диапазоне от пролива Дрейка до
берегов Австралии. Судя по некоторым высказываниям Вашего сотрудника мосье
Ура, побывавшего этим летом у меня в Океанариуме, такое исследование может
представить для Вас определенный интерес.
Был бы счастлив, мадам, провести работу совместно. Хотелось бы, в
частности, испытать в океане методику, о которой в самом общем виде мне
поведал мосье Ур при наших - увы, весьма немногочисленных - беседах в
Санта-Монике.
Если идея совместной работы не вызывает у Вас отвращения и будет
сочтена Вами полезной, то не откажите в любезности сообщить Ваши
соображения по прилагаемому мною плану исследования, а также о технических
и прочих условиях сотрудничества, которые пожелает предложить советская
сторона. Я готов принять на своем судне Вас лично, мадам, и двух-трех
Ваших сотрудников-океанологов. Из сообщений советской прессы я узнал о
поразительной истории мосье Ура, а также о том, что он, к счастью
невредимый, благополучно возвратился в Ваш прекрасный город.
Соблаговолите, мадам, передать мосье Уру сердечный привет и особое
приглашение участвовать в экспедиции, если, разумеется, он сочтет это для
себя возможным. Пользуюсь случаем для того, чтобы переслать мосье Уру
предмет его личного обихода, забытый им в Океанариуме.
Намечаемый мною срок отплытия "Дидоны" - конец декабря с. г.
С наилучшими пожеланиями, мадам,
искренне Ваш
Жюль-Сигисбер Русто, директор
Санта-Моника, 22 сентября.
Улыбаясь, Нонна положила листок на стол.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг