Варфоломей во время вторичной обработки орал так, что если б от его
воплей Конан-Варвар проснулся и встал из оскверненной могилы, никто бы не
удивился. Кожи на спине у парня в общем-то не было, не говоря о коже,
расположенной по туловищу ниже - от той осталось одно воспоминание. Но Федор
Кузьмич, приговаривая - "А челюсть не поломали? Ну и радуйся... А яйца не
оттоптали? Скажи спасибо... А ноги целы?.. Помолись святым заступникам..." -
знай себе поливал Варфоломеевы раны какой-то невероятно зловонной жидкостью,
- от такого запаха даже Охромеишна во дворе недовольно заблеяла.
Назначенный подсобной прислугой парень превратился в доме в центр
внимания. Однажды дежурным при нем добровольно просидел маявшийся
бессонницей старец Роман. "Знал бы, что тебе такое сотворят, я б заявил, что
кол-то тебе в подарок отдал..." - Тогда б меня, дедушка, за люфу били..." -
"За люфу-у-у?.." Под утро старец, от ярости мотая головой, пошел писать
жалобу архонту и приказал внучке сразу же ее отнести по адресу. Через
несколько часов в доме раздался телефонный звонок, секретарша, кирия
Валентина, предупредила, что с мастером Романом будет говорить лично архонт
Иаков Логофор. Резчик прошаркал к телефону и, не дав архонту произнести даже
вступительной фразы, обложил его тридцатиэтажным загибом на
старокиммерийском, использовав и "только что прошедшее, весьма совершенное и
окончательное" наклонение глагола, и "родительское-задушевное", и
"дубильно-вяжущее", благо есть в базарном наречии и такое, когда же
киммерийских слов старцу не хватило, он перешел на богатейший запас русских
выражений, используя такие, что даже Тонька прыснула в кулак и своему
маленькому сыну закрыла ушки: научится, конечно, но лучше попозже. Потом
старик слушал архонта, потом дополнил свое мнение, потом снова, потом опять.
"Вот хотя бы!" - рявкнул Роман напоследок и швырнул трубку.
Не прошло и двух часов, как к подъезду со стороны Саксонской прибыли
три "черных ворона" киммерийской сборки, из каждого дюжие молодцы Архонтовой
Гвардии выбросили по паре давешних блюстителей порядка, однако уже без
кирас, без ментиков, а клешни киммерийских раков были оторваны с отворотов
вместе с мясом.
- Осуждены трибуналом, выдаются головой сроком на декаду лично в
распоряжение его высокородия Романа Подселенцева! - гаркнул опрятный капитан
с тремя рачьими клешнями на отворотах. Роман, тяжко опираясь на костяную
трость, стоял на крыльце с непокрытой головой, свой чин обер-бергауптмана,
дававший право на "высокородие", он и сам почти уже забыл. Арестованных,
словно тюки, свалили к его ногам.
- Жить в подполе будут, - хрипло сказал камнерез. - Первый год - и в
ручных кандалах, и в ножных. Потом оставим ножные, ручные снимем по
поведению. А Яшке передайте, что в следующий раз я его самого в подпол на
цепь посажу! Пороты, кстати?
- Никак нет, ваше высокородие... не успели! Если позволите, мы сейчас,
прямо здесь... Или во дворике? - Не надо здесь. Во дворик их - и там по сто
соленых, чтоб кожа сошла. Будут орать - добавить. Справятся твои?
- Служу Киммерии! - весело кликнул капитан, приказав нести бывших
стражей на экзекуцию: за злоупотребление служебным положением Минойский
кодекс карал нещадно, до смертной казни вплоть.
- Упреются! Шестерым сто соленых - не комар гикнул! - подал с крыльца
по соседству сосед-лодочник, у которого сегодня, видимо, был выходной.
Капитан только что зубами на него не щелкнул - не любил лишних свидетелей.
Но Саксонская набережная - что деревня: все знают всех.
- А ты, Коровин, помалкивай! Опять на тебя бобры жалобу нагрызли -
веслом колышешь без плавности! Опять, небось, старухе Кармоди прицеливаешься
по хвосту заехать! Ты гляди, а то живо тебя с лицензии... - капитан еще
поразорялся немного, потом пошел присматривать за экзекуцией. А сосед
остался молчать на своем крыльце. Его прошлое было запятнано, бобры его
невзлюбили сильно, но и он бобрам отвечал тем же.
- Я и помалкиваю, - произнес сосед тогда, когда капитан уже наверняка
не мог слышать ответа, - я помолчу-помолчу, да и перестану. Как решу
перестать, так и перестану. - Сосед с удовольствием слушал вопли,
разносившиеся с подселенцевского двора до самой Земли Святого Витта. Не
каждый день увидишь, как полудюжину недавних блюстителей порядка впихивают в
ворота, при этом быстро сдирая с них штаны для грядущей порки. Не каждый
день! А дни у лодочника проходили однообразно, и об этом еще предстоит
поведать в должное время.
Вой злоупотребителей растянулся надолго: шесть сотен соленых в один час
не влупишь. Женщины с малышом на коляске-каталке, покуда все это кончится,
удалились в сторону Кроличьего острова. Еще одна женщина, ставшая в доме
Подселенцева кем-то вроде экономки (не покушаясь ни в коей мере на
старшинство хозяйской внучки), подсчитывала на пальцах:
- Варфоломей в проходную... В подполе шестеро, это ясно... Да я, да
хозяин, да Федор Кузьмич... Доня да Тоня, Павлик с ними... Касьяновна
особливо... Семеро выданных, подселенных еще пятеро, да хозяев двое -
четырнадцать, а комнат шестнадцать всего - где поместимся? Хотя нет, эти
шестеро в подполе и в кандалах, так что им особливые покои выделять пока не
надо... Хозяин об одному углу, как всегда, Федор Кузьмич об другому... я с
Доней, да Тоня с Павликом, еще две в прихожей, ну, Варфоломейку в катух при
кухне... Нет, есть еще пока место, если новых выданных головой не скоро
завезут... Только следить, чтобы поротых в подвале как надо приковали,
прочно да уютно, отопление там центральное... Телефон? Не дозволит хозяин
телефон убивцам ставить, надо ж такое над парнишкой учинить... Ну, кормить
их, ясное дело, нужно: собольи тушки на рынке давеча видала, империал шесть
пудов, местные брезгают, а убивцев самое то что надо соболятиной кормить
помалу с клюквою, с куздряникою, с бокряникою моченою... На курбан-байрам...
Тьфу, на Ису-пророка им елку, поди, прикажут, а я б им не елку, я б им шкуру
с задов спустила, да что это я, шкуру-то им с задов уж почитай седьмую
спустили - пора их целебностями пользовать... Федор Кузьмич!
Покуда Тоня с Доней полторы версты до Кроличьего, да столько же
обратно, не торопясь, прогуляли, все злоупотребители были благополучно
выпороты, в подпол отнесены бесчувственно, целебными отварами обработаны -
но так, чтобы - как попросил хозяин дома - зажить-то зажило, да никаких им
обезболиваний, Варфоломейке они кости тоже не под наркозом ломали. Наутро
капитан из районного отделения, что на улице Сорока Одного Комиссара, угол
Кислотравленного, пришел с инспекцией, долго шуршал и матерился в погребе,
где вповалку лежали на дерюгах шестеро коррумпированных, потом устало вылез
по стремянке и присел на кухне с хозяйкой-Гликерьей, с
домоправительницей-Нинкой да с лекарем Федором Кузьмичом по стопочке выпить,
потому как глава дома соснуть прилег.
- Истинные бугаи! - одобрительно говорил капитан, натирая солью краешек
стопки, - его по мясaм, по мясaм, по фунту с половинки, извините, с каждой
сняли, а он в упрямстве сугубствует! Говорит, чтоб тебе, Варух, в Едикуль
сесть! Это меня - в Едикуль? К змееедам?.. Да я за такое от себя добавлю! Я
ему еще пять горячих, объясняю, что я не сам в капитаны себя произвел, а я
по Дарвину в них произошел - за выживание, значит, боролся, вот и выжил, а
он, бугай, только воровать умеет, да и то плохо, а капитан я в полном
соответствии, - захотел бы в архимагиры произойти, и в них бы произошел!..
Зябко ты, Гликерья, настойку щучишь! Небось, клюкву из-под мамонтова зуба
кладешь?
- Бокрянику... - зарделась Гликерья, - у Свилеватой Тропки знатная, а
мне для жильцов с рынка все фунт-другой в подарок да передадут. Бокряника -
ягода злая, докуда ее морозом не будланет, никак в перегонное класть нельзя.
Ну, я уж соблюдаю...
- Знатно соблюдаешь! - крякнул капитан, масляно глянул на Гликерью
(которой был моложе самое малое лет на пятнадцать), и надолго вышел вон из
нашего повествования.
- Все учтено могучим ураганом, - подытожил Федор Кузьмич, печально,
хотя без сочувствия поглядывая на люк, ведущий в подпол с шестью выданными
головой рабами. - Архимагир - это, надо думать, по-здешнему - шеф-повар.
Кажется, здешние шеф-повара любят готовить отбивные.
- Дедушка осудил! - строго отрезала Гликерья.
- А я не возражаю. Только лечить этих... дубоедов, что ли? - лечить их
все едино мне... - Федор Кузьмич вздохнул и пошел собирать мази. Тоня и
младшая компаньонка привезли с прогулки юного Павлика. Гликерия Касьяновна
включила телевизор.
- Хорошо, хоть не по пятому разряду осудили, - буркнул Федор Кузьмич,
берясь за скобу люка. Гликерия заинтересовалась, про Святую Варвару нынче
было еще не скоро.
- А по пятому вовсе бы шкуру сняли. Пятый разряд государственных
преступлений - составление тайных обществ. После такого приговора, хозяюшка,
моя помощь не требуется. - Лекарь со вздохом открыл люк, зажег свечу и
удалился в подпол, из которого доносились воющие и хнычущие звуки вперемешку
с российскими и киммерийскими матюгами в "убедительном, отнюдь не
сослагательном" наклонении со всеми бесконечными оттенками императивов,
какие только в силах измыслить мозги бывших стражей закона, только что
получивших в общей сумме шесть сотен соленых плетей и на ближайшие
двенадцать лет обреченных славными статьями Минойского кодекса быть
домашними рабами далеко не самого доброго в Киммерионе камнереза.
Год на дворе стоял разнообразный, - точней, на разных дворах стояли
разные годы. А поскольку с набережной стороны со времен государя Петра
Великого дом Романа Подселенцева был оборонен доской "Свободен от постоя" -
то и год в этом доме тоже не стоял никакой. Был не год, а время. Время
Святой Варвары - для Гликерии. Время сына Павлика - для Тони. Время Нинели -
для Дони. Время юности - для Варфоломея. Время старости - для Романа. Время
скорби - для шестерых выпоротых. Время ожидания будущего - для Павлика.
А для Федора Кузьмича времени не было. Его время давно утекло в
северный океан вместе с водами сибирской реки Чулвин, по которой он взял
себе фамилию. Но одного Федор Кузьмич отрицать бы не стал: хотя время нынче
и отсутствует, но делает оно это как-то очень необычно. Не так, как всегда и
раньше. А так, как теперь и потом. Иносказательно, недостоверно и весьма
сомнительно. Киммерийское время, никак иначе.
5
Я думаю так, владыко, что мы все на один пир едем.
Николай Лесков. Соборяне
Если выйти с крыльца дома Романа Подселенцева на Саксонскую набережную,
и пойти на юг, вверх по течению Рифея, то можно время от времени касаться
пальцами парапета, сложенного из точильного камня, можно трогать мягкие
веточки вечнозеленой киммерийской туи, которой набережная обсажена. Мостов
тут нет, одни лишь переправы устроены для тех, кто хочет на Земле Святого
Витта помыться да поклониться важным могилам. Слева останутся переулки
Скрытопереломный, Четыре Ступеньки и Давешний, а в конце набережной
откроется квартал зелени, огороженный прекрасной кованой решеткой: Роща
Марьи. Посреди рощи - пруд, облицованный все тем же точильным камнем, - в
том пруду, говорят, лет тому назад сотни с две какая-то Марья, очень бедная,
от возвышенных чувств утопилась. Насчет этой Марьи в Киммерионе собран,
издан и рекомендован для изучения в пятом классе гимназии целый сборник
легенд.
На берегу пруда - городская достопримечательность: палеолитная статуя
Венеры Киммерийской. Статуей ее считают только уроженцы Киммериона, на
сторонний взгляд это булыжник булыжником, слегка сужающийся кверху, - в
полтора человеческих роста. Саксонская Набережная за Рощей заворачивает к
востоку и приобретает название Скоттской; возле Венеры стоят скамеечки и
песочницы, досужие киммерийцы, отпустив деток играться, могут через протоку
созерцать на юге, на Кроличьем острове, дивную шатровую часовню Артемия и
Уара, где в полночь раздается удар колокола. Вот по этой набережной, в этот
садик и водили женщины гулять самого младшего жильца подселенцевского дома -
некоренного киммерийца Павла.
Киммерион - большой город: если сесть в трамвай, заворачивающий кольцо
на самом севере города, в сотне сажен от Рифейской стрелки на острове
Полночный Перст, и ехать на юг, через Моржовый остров, через Медвежий, по
набережной Банной Земли и в центр, на Елисеево Поле, и дальше, дальше на юг,
тем путем, что уже был описан выше - то всего полверсты не доедешь до самой
южной точки Киммериона, до выложенной точильным камнем набережной со
старинным, никому не понятным названием Обрат. Длина такого пути с севера на
юг - тридцать пять верст с киммерийским гаком. Гак в Киммерии из-за
ворочаний Великого Змея - величина переменная, поэтому европейскими
единицами измерения Киммерион не обчислишь, удобен для его обмера только
киммерийский салтык, а в нем даже количество аршин в разные дни - разное.
Для простых же киммерийцев Гак - имя собственное, так называется площадь
перед Обратом, на которой складывают выменянные у бобров бревна железного
кедра и других дорогих деревьев; Обрат - то самое место, где наваливается
всеми своими громадными водами на Киммерион Рифей-батюшка, именно сюда
приводят на обмен и на продажу бревна бобры, существа по киммерийским
законам полногражданственные и, хотя молчаливые, но любители склок и
сутяжничества редкостные. На их салтык Гак чересчур велик. На простой
салтык, на человечий - на нем повернуться негде.
Настоящих чудес в городе немного, но - есть. К примеру, главная улица
города, вдоль которой проложена единственная трамвайная линия, зачарована.
Хоть с юга на север по ней иди, хоть с севера на юг, а все время будешь
подниматься в гору. Даже если через улицу по подземному переходу пойдешь (а
их на одном Елисеевом Поле с десяток, и чем только в этих переходах не
торгуют!) - все равно будешь не идти, а взбираться. Оттого именуется эта
улица с древнейших времен Подъемный Спуск, говорят, зачарование случилось с
ней еще в те времена, когда никаких киммерийцев в Киммерии не было. Жил,
сказывают, тут какой-то Ель Лизей Полеватель, не то Полисей, не то Поросей,
словом, темного леса ягода, "стоял пастухом уховским, по горе хождаше, главу
свою ниже плеч ношаше, да прииде некто, его заклаше, власы на огне сожже, а
тело на древе повеси" - словом, тот еще гусь был, ничего про него не
известно толком, но вечное заклятие на Подъемный Спуск легло - это точно
известно - из-за него.
Другое чудо Киммерии вполне мирское: это сила, которую имеют здесь
гильдии, или, по-старинному, профсоюзы. Даже самая и малая и самая слабая из
киммерийских гильдий защищена тысячью законов, пользуется тысячью
привилегий. Взять, к примеру, киммерийских оружейников, вместе с лодочниками
населяющих на северо-востоке города три острова - Выпью Хоть, Самопальный и
Пищальный; вместе же эти три острова чаще именуют Майорскими, или
Отставными. Гильдия оттого малочисленна, что работают оружейники лишь на
внутренний рынок Киммерии, потому что местного оружия, даже столового ножа,
офеня с собой во Внешнюю Русь не возьмет из чистого суеверия. Впрочем, по
специальным заказам занимаются оружейники еще и сборкой автомобилей;
"Волга", к примеру, собирается из деталей, которые офеня за три ходки по
винтику да по железке приносит из Внешней Руси через Яшмовую Нору; в
Киммерии такой автомобиль получает название "Рифей" и ездит при помощи
древесного спирта - бензин в Киммерию никто таскать не стал бы, - так что
автомобилей в городе немного. Вообще киммерийцы такого транспорта не любят,
то ли дело трамвай, велосипед, плоскодонка, рикша, самокат. Однако и
оружейники - хоть их и немного совсем - имеют своего представителя в
архонтсовете, и пенсии своим старикам и инвалидам платят исправно, и
свадьбы-похороны обеспечивают - не бедней, скажем, чем богатейшие гильдии
камнерезов, гранильщиков, рыбных солельщиков, ледовщиков, стражников,
мытарей, - да мало ли в Киммерии богатых гильдий.
Бедными называют в Киммерии не те гильдии, что бедны деньгами (эту беду
архонтсовет всегда решит и по потребностям недостающие начеканит), а те, что
малочислены. К примеру, гильдию коннозаводчиков, труженников Конного Завода,
уместившегося на крохотном острове Волотов Пыжик. На весь Киммерион - две
сотни лошадей, да столько же в остальной Киммерии, и все одной породы -
рифейской. Больше ее нигде в мире нет, и хорошо, что нет: растащили бы
местных каурок по зоопаркам. Вид у них больно уж необычный, молодые офени
порой даже не сразу понимают, что за животное такое. Но словами рифейскую
каурку не опишешь - видеть надо. Говорят, что прилита в них кровь
стеллеровой коровы (не то быка), но это, всего вероятней, досужие бабьи
россказни.
А меновая торговля у Обрата кипит вовсю пять дней в неделю, ее
активность немного спадает лишь в субботу, потому что менялы, киммерийские
евреи, о работе слышать не хотят и уходят в синагогу, - да еще по
воскресеньям, потому что киммерийцы почти все люди православные, хотя блюдут
обе недели, и обычную в семь дней, и киммерийскую в двенадцать. Бобры
никаких выходных не признают и считают, что бездельники-люди выходные от
природной своей лени напридумывали.
От бобров пользы в городе много, но из-за них же много и воспрещений.
Все каналы и протоки юго-восточного Киммериона, набережные островов
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг