Европе все наше станет, - во как нужно окажется! Ивистал резанул себя
ладонью по горлу и уверился, что и впрямь оружие нужно позарез. Мало его у
нас, мало! Еще другим раздавать? Себе мало!
Ивистал поглядел на часы: время было как раз идти, ужинать наверху, там
уже стоит на голландской скатерти с инициалами кого-то из последних царей
сервиз, тоже с инициалами царя, но какого-то другого. Там в фарфоровой
супнице дымится молодая картошка, а в другой супнице икра - чего еще надо.
Надо, чтобы картошка остыла, не люблю я горячего - вдруг ответил сам себе
Ивистал. Не все еще продумано, хотя уже и почти все. Например, вопрос с
происхождением. Уже давно наткнулся маршал на идею возвести свое
происхождение к месту происхождения, так сказать, в историческом плане.
Узнал он случайно, что родной его город Почеп представлял личное владение
фельдмаршала Меньшикова. Зазорно ли маршалу происходить от почтенного
фельдмаршала? Но потом узнал, что фельдмаршал в юности пирожками торговал, и
решил подобрать себе происхождение получше. Хорошо, что отец весной как раз
умер, мать тоже совсем плоха стала, из Почепа ни ногой. Пусть умрет сперва,
тогда я себе происхождение подберу ужо. Или, может, ее тоже в расход, чего
уж там лишнее дожидаться?
И еще надо бы тронную речь для радио надиктовать наперед, когда
Останкинский центр наш будет, чтобы сразу в эфир - и понеслась. Сказать там
насчет того, что, мол, мы, император Ивистал Первый... Или лучше сразу уж и
расшифровать, не Ивистал Первый, а И.В.Сталин Второй? Или перебор будет? Фиг
с ним, обойдется покойник. Товарищи! Дочери и сыновья! Пекся я о вас многие
годы, но желаю... пектись? Кажется, так правильно... о вашем благе пуще
прежнего, и поэтому, принимая на свои плечи скипетр самодержца российского,
назначаю себя сегодня для России верховным пекарем!.. Тьфу, опекуном.
Провозглашаю себя вам отцом, другом, наставником, учителем и родным... кем
бы "родным"? Отцом - уже было, надоело. Братом? Глупо. Сыном?.. Тьфу. Дедом?
Ивистал разозлился на свой литературный дар и временно мысль об обращении к
народам России в устной форме оставил. Обойдется народ пока что и мысленным
обращением.
Однако успокоился Ивистал быстро. Мог ли он забыть свою янтарную
радость? В честь одной только этой находки и то уже стоило короноваться. Тем
более что и короны у меня есть. Детские, правда. Ну вот я и назову себя
все-таки "сын народа". Тогда и про детские короны все ясно будет. Тем более
они романовские, наследные. Словом, проблем почти что и нет. Одна проблема -
как бы Свиноматку живым взять, чтоб уж точно расстрелять, а то улетит к
свиньям собачьим, лови потом. Хотя черт его знает, жиру столько, что еще и
не расстреляешь сразу. Надо будет его... Ивистал, вспыхнув зрачками, сунул
райское яблочко в рот и разгрыз его - расстрелять из противотанкового ружья!
Из того, которое в руках у Фадеюшки бронзового! Символично чтобы!
В душе как-то сразу похорошело, прояснились детали завтрашнего
выступления на столицу. И поужинать тоже было уже пора: небось, остыло. Но
для этого предстояло встать - а вставать очень не хотелось, очень уж в
бункере было уютно. "Встать и пойти" - припомнилось ему название знаменитого
романа из послевоенной жизни, - кажется, покойница-жена над ним плакала и
все себя плохим словом называла. Но пришлось маршалу, обдумав все варианты
невставания, все-таки впрямь встать и впрямь пойти.
Вкусивши в полном одиночестве действительно совершенно холодной
картошки с икрой и запивши их очень полезным для здоровья напитком - чайная
ложка яблочного уксуса со своих угодий на стакан речной воды, - Ивистал
понял, что ничего делать больше не хочет, что надо пораньше заснуть, чтобы
не позже чем в шесть встать, побриться - из-за родинки на лице эта процедура
занимала у него больше времени, чем у обыкновенных людей, - и вылетать на
Валдай. Хорошо, что близко и что сила собрана - больше двух дивизий. Сила -
с ним, с маршалом. Не с выродком Ливерием, тоже мне, будущая пригорошня
праха для кремлевской стены. Не будет он пригорошней. В расход его. А себе -
таблетку снотворного, или даже две. И - домой, в танк.
Уже добравшись по вечерней росе до спрятанного в садово-парковых дебрях
танка, решил маршал еще немного погрезить перед сном. Откинувшись на
потертых кожаных подушках, он включил маленькую лампочку над пультом и
привычно бросил взгляд на возвышающиеся слева от нее высокие,
светло-фиолетового стекла песочные часы. В них Ивистал Дуликов оберегал прах
своего кровинушки, ибо считал землю недостойной принятия такового священного
праха. Раз в год, в день рождения сына, Ивистал эти часы переворачивал и
долго следил затуманенным взором, как призрачно продолжается в часах жизнь
Фадея, пересыпаясь струйкой в нижнюю колбу. Сегодня был, конечно, не рядовой
день, но Ивистал безжалостно отогнал мысль о том, что мальчик мог бы
трудиться и второй раз в год. Нечего! Мысленно маршал укорил себя за то, что
ни разу не посмотрел сегодня фильм о последних минутах земного бытия сына, и
попросил у него прощения. Сон стал всплывать мощными волнами из желудка, где
дотаивали вместе с остатками ужина две таблетки убойного снотворного. Вместе
с ним всплыла тревожная мысль: что же это никак по сию пору не разыщется
невеста? Ведь какой выйдет из истринской дачи замечательный детский садик,
то-то ребятишки Янтарной Комнате порадуются! Переломают всю, конечно, ну да
ладно, Европа уже тогда наша будет, там янтаря навалом... Или это его у нас
навалом?.. Или, может, Нинель, азиатка ведь она, не Европу брать скажет, а
Азию? Ну уж нет, мы тогда их как-нибудь обе возьмем, в Азии, конечно, мало
чего есть, там тебе не Европа, ну уж найдем чего-нибудь... Хороший будет
детский садик... Не забыть, кстати, и горничную в расход... Ивистал выключил
свет и почти мгновенно заснул здоровым, спокойным, глубоким искусственным
сном.
Летняя ночь быстро укутала истринский лесопарк черным, влажным, без
единой звезды, непрозрачным войлоком. Обложные тучи, не в силах разразиться
дождем, тяжко ползли на восток; к утру обещался быть густой туман, и воздух,
в котором совсем немного дней назад еще грохотали раскаты и лешевы дудки
привозных соловьев, - ибо маршал признавал только курских, - молчал, как
стоячая вода. Тихо-тихо струилась через губчатые фильтры Истра, вовсе
бесшумно вращались локаторы противовоздушной обороны, спал у себя на конюшне
без задних ног вдоволь наопохмелившийся Авдей, не сознавая при этом своей
обреченности, однако же пьяной грезой сжимая в объятиях главную горничную
Светлану Филаретовну, - а та, в свою очередь, спала где-то в незримых
застенных каморах Ивисталовой дачи, снов никаких не видя, но обреченность
свою, хоть и смутно, но осознавая. Спали все десятки охранников, истопников,
дрессировщиков и прочих жалких людишек, потаенно расквартированных по
квадратным километрам угодий. Подремывал даже дежурный у главного
пропускника, точно знавший, что автоматика работает на совесть и никого
чужого не пропустит. Так что отдаленный рокот тяжелого армейского вертолета,
зазвучавший в остывающем воздухе после полуночи, никого не встревожил. Свой
вертолет - пусть летит, куда ему надо, а чужой - автоматика собьет в два
счета, остатки утром уберем.
Н-да. Дело в том, что недавний майор, а ныне уже подполковник Дмитрий
Сухоплещенко был на редкость неглупым человеком. Шкура своя была ему дорога
при этом в особенности, оттого и служил он так заботливо двум господам,
оттого и вкладывал он каждую трудовую копейку во всякие нетленные ценности.
Ценности тлеть не должны! - решил Сухоплещенко, поглядев на Ивисталовы
деревянные скульптуры, они ему не понравились, не ровен час, сгорят.
Несколько лет назад, когда знаменитому скульптору Оресту Непотребному
требовались деньги на отъезд в Израиль, подполковник ухитрился через
подставного человека заказать тому надгробный памятник для себя самого.
Обошлось по тем временам очень недорого, глыба розового мрамора, из которой
ракетообразно прямо в небо устремлялся атлетический полуобнаженный торс
тогдашнего капитана; глыба надежно спрятана в сарай на потайной даче и
дорожала не по дням, а по часам, радуя сердце Сухоплещенко неожиданностью,
небанальностью решения вечной проблемы: куда девать деньги так, чтобы из них
получилось возможно большее количество денег же? Теперь, когда Орест
обслуживал одних только греческих миллиардерш, Сухоплещенко снисходительно
посмеивался над тем, как неразумно помещает маршал денежки в резные
деревяшки. Правда, знай он о находке Авдея, может быть, улыбался бы не столь
снисходительно, даже предпринял бы кое-какие дополнительные меры, помимо
тех, принятие коих запланировал он на сегодняшнюю ночь. Ибо на первом месте
у подполковника стояло спасение своей бессмертной души, а также шкуры,
потому что маршал, это и ежу понятно, сухоплещенковскую шкуру вместе с душой
в ближайшие дни собрался пустить в расход, ибо и шкура и душа больно много
знали.
В те самые минуты, когда искусственный сон упал на маршала всей своей
стопудовой, словно урожай со сталинского поля, тяжестью, элегантный
подполковник, которому еще и сорока не стукнуло, отдал честь другому
военному, старшему по званию начальнику резервной авиабазы Троицкого
испытательного аэродрома, полковнику Гавриилу Бухтееву. С ним Сухоплещенко
был связан очень тесно: и личной дружбой, и масонской ложей, - в которой, к
слову сказать, их роли менялись, там Сухоплещенко был старше по званию, - и
женой Бухтеева, с которой жил Сухоплещенко, и женой Сухоплещенко, с которой
жил Бухтеев, и дочерью Бухтеева, с которой Сухоплещенко собирался начать
жить через три-четыре года, - при этом у самого подполковника никаких детей
не было, так что от ответного хода Бухтеева он был застрахован, - но,
главное, крупными операциями по переброске опиума-сырца из Киргизии в
Канаду. И это еще не считая мелкорозничной торговли апельсинами и чебуреками
на южном берегу Крыма, маленького завода по производству улучшенного
горноалтайского сыра - типа "Пармазан" - в юго-восточном Казахстане,
артельки по производству тюля в Намангане, курильни-борделя для корейцев в
Енотаевске, еще десятка-другого менее интересных предприятий. Ничего из
этого трудового добра Сухоплещенко терять не хотел и справедливо полагал,
что почти столь же оно дорого сердцу Бухтеева. Но и Бухтеев мог за свою
жизнь не опасаться: отягощенный службой двум господам, да и страстной
натурой бухтеевской жены, подполковник не мог должным образом присматривать
за доходным функционированием всех своих предприятий, а Бухтеев эту
обязанность исполнял прекрасно. Словом, когда Сухоплещенко явился к
начальнику Троицкой резервной авиабазы, удивления он не вызвал. Однако
требование подполковника повергло владыку авиабазы в уныние. У него такого,
кажется, не было.
- Трехвинтовой? - задумчиво сказал Бухтеев, скребя подбородок. - И с
захватом? И грузоподъемность?
- Грузоподъемность, - твердо, хотя и негромко повторил Сухоплещенко, -
всего-то двадцать тонн. Американский "Белл" больше поднимает.
- Американский... - Бухтеев все скреб подбородок, и вдруг глаза его
вспыхнули живыми искорками, - а ты сумеешь водить американский?
Сухоплещенко только сплюнул, едва не попав на сапог Бухтеева.
- Ну, есть. Есть. Под колпаком, но за полчаса расконсервируем. Во
Вьетнаме взяли. Только не "Белл". Ничего?
- А что не "Белл"?
- Как его... "Сикорский - си - эйч - пятьдесят три - и - супер
сталлион", вот что есть!
- Так он же военно-морской, какого черта он здесь у тебя?
Глаза Бухтеева превратились в маленькие прожекторы.
- А когда хорошую вещь никто себе не берет, я соглашаюсь, пусть постоит
на консервации. Что он с двумя винтами, - собственно, с одним, второй сам
знаешь, на хвосте, - ничего?
- А мне не хвост. Мне захваты.
- Это мы за полчаса... Словом, годится?
Сухоплещенко опять сплюнул, но в сторону.
Полковника проводили к "Сикорскому", который стоял отнюдь не под
колпаком, если только так не называлось открытое небо. Похоже, что какой-то
пробный полет на вертолете был недавно совершен, брезента на машине было
очень мало. Покуда его снимали, Сухоплещенко размышлял и курил. А размышлял
он обо многом.
Какого лешего Бухтеев лепит "чернуху" насчет Вьетнама - война когда
кончилась, а вертолет-то новый совсем?
Что, если маршал, вопреки ожиданиям, не принял сегодня снотворного и
проснется раньше, чем нужно?
Что, если у маршала есть какой-то неучтенный канал связи с внешним
миром?
Что, если от удара люк не заклинит навеки?
Что, если работа над капителью колонны не окончена?
Что, если?..
Мало ли таких "если" - кончая таким, к примеру, - а что, если маршал
вообще решил не ложиться, танк окажется пустым, завтра же попадет во
всесоюзный розыск. Но ничего этого вообще-то не должно было приключиться, а
откуда у Бухтеева "Сикорский" - какое ему дело. Сухоплещенко вообще все
делал хорошо. Он хорошо водил вертолет. Он так же хорошо варил кофе и делал
бутерброды для одного начальника и хорошо разливал символический коньяк по
рюмкам для второго. Так же хорошо он обслуживал разведку могучей
североамериканской державы, поставляя ей липовые данные, и еще он отлично
обслуживал разведку великой южноамериканской державы, бесперебойно поставляя
ей данные совершенно подлинные, ибо знал, что с ним будет за втиранье шаров,
- вообще умел делать много нужного и еще больше ненужного. Утешался он тем,
что французскому королю Людовику ХIII вот взбрело же на ум освоить и
профессию парикмахера, и профессию плотника, и шпиговал король
профессионально, и многое другое умел делать. Но король учился всему этому
от нечего делать, а подполковник - в процессе нелегкой борьбы за
существование. В эту беззвездную ночь, в этот свой звездный час
Сухоплещенко, наконец, нашел применение своему давно уже бесполезному умению
водить вертолет. План был строго и точно продуман, но кто его знает, какие
могут быть накладки, вот столкнулся же канадский искусственный
спутник-героиновоз "Алуэтт" с дириозавром, и поэтому требовалось сейчас
максимальное напряжение физических и духовных сил. Мощный "Сикорский", ровно
и очень тихо рокоча винтами, шел на минимальной высоте прямо на истринскую
дачу маршала Ивистала Дуликова. На благоразумном расстоянии подполковник
вызвал по рации автомат-ответчик из охраны дачи и отключил его
заблаговременно раздобытым кодом, тем самым избавившись как минимум от
перспективы получить прямой зенитно-ракетный удар. Не кривя душой,
подполковник воспользовался кодом, потому что находился при исполнении
служебных обязанностей - он исполнял обязанности главы плана новейшей
монументальной пропаганды. Даже более того, он этот план впрямую и
осуществлял, ибо предстояло провести собственноручную установку памятника,
чей архитектурный и скульптурный проект был выполнен под руководством
генерал-полковника Г. Д. Шелковникова, - памятника Неизвестному Танку.
Колонна высотой в 101 метр на 101 километре Минского шоссе была воздвигнута
еще под щебет июньских соловьев, и для успешного открытия этого памятника
следовало найти и установить на колонну сам Неизвестный Танк, а эту
обязанность Сухоплещенко с гордостью возложил на себя.
На размышления времени уже не было, вертолет шел непосредственно над
лесопарком. В отблеске инфракрасного прожектора мелькнула среди древесных
крон незримая при дневном свете, стершаяся надпись: "Л.Радищев". "Стало
быть, не такой уж Неизвестный", - холодно подумал Сухоплещенко, хищно, будто
когти, распуская все шесть зажимов. Сердце-вещун говорило пилоту, что дичь в
капкане и дрыхнет, как пшеницу продамши. Сухоплещенко щелкнул зажимами и
принял дополнительные меры: словно опутывая прыгалками ноги недогадливой
девочки, он выпустил и подвел под гусеницы танка два металлических троса,
затем, не теряя ни секунды, рывком бросил вертолет в воздух. Вертолет, будто
кондор, закогтивший бизона и несущий его в горное логово, взмыл над
лесопарком и лег на северо-западный курс. Кажется, в самом танке не
произошло ничего знаменательного. Откуда было знать подполковнику, что как
раз при этом рывке песочные часы сорвались со своей подставки и
перевернулись на полу так, что порошкообразный Фадей начал в них свое
посмертное путешествие сверху вниз? Подполковник, до крови прикусив губу,
чувствовал во рту соленый вкус. Но это неважно - лишь бы и маршалу тоже было
солоно. И, кажется, скоро будет. Дал бы Бог.
Бог, кажется, давал. По крайней мере, никаких звуков снизу, кроме
улавливаемого сверхтонким сухоплещенковским слухом трения канатов о мертвые
гусеницы, не доносилось. "Сикорский" летел все еще на очень маленькой
высоте, опасаясь зенитных батарей, при которых, не ровен час, могли
оказаться догадливые люди. Ну, не такие догадливые, конечно, чтобы
постигнуть, как через леса, через даже моря, вертолет несет живого маршала к
месту вечного упокоения, - но, скажем, кто-то мог бы потребовать приземления
для объяснений, что в нынешнем положении было бы равносильно провалу. Если б
рискнуть, поднять вертолет метров на пятьсот, пожалуй, можно бы увидеть
первые утренние лучи, но, как ни хотелось увидеть их подполковнику, еще
больше хотелось ему, чтобы этого рассвета никогда не увидел тупой и жадный
конкурент в области коллекционирования дорогостоящего антиквариата. Кстати,
еще и конкурент императору Павлу Второму в смысле занятия престола. Туда же,
с кувшинным рылом. Сам Сухоплещенко в императоры не хотел, он с гордостью
считал самого себя тоже кувшинным рылом, а чем еще может считать себя сын
директора сберкассы из Хохломы? Очень даже кувшинное, за такие кувшины
долларами платят. Он всю жизнь предпочитал летать пониже и потише, дабы
иметь возможность жить пошире и рисковать желательно за чужой счет. Сегодня,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг