вспыхнули невиданным прежде огнем: "Мы бедные, но мы не нищие!" Все
присутствующие поняли, что фраза эта брошена прямо в историю, и разговор
перешел к следующему вопросу, а Сухоплещенко получил немалые средства в
твердой валюте на бронзу, гранит, железобетон и попутные расходы и, таким
образом, существенную возможность запустить умелую лапу в казну.
Подполковник очень нуждался в средствах, хотя антиквариат последнее время
подешевел, но именно поэтому было самое время его покупать, покупать.
Списков на памятники Сухоплещенко составил два: первую очередь и вторую. Во
главу первого поставил памятник лично Заобскому и с помощью Шелковникова
завизировал оба списка у генсека, дальше первой строчки тот, естественно,
читать не стал, да и вообще был человеком умным и понимал, что сам до сих
пор жив лишь потому, что ничего-то у боярской клики по-настоящему не готово:
ни идеологические труды, ни ритуал коронации, ни мундиры, ни припасы к
народному гулянию, есть у них пока что только добротный император, а больше
пока что ничего. Памятник Заобскому заказали немедленно, без конкурса,
заказали президенту Академии художеств, благо тот был как раз
скульптором-монументалистом, благо тоже лежал в реанимации. Так что либо
поспеет академик с памятником как раз к кончине премьера, тогда посмотрим,
либо загнется сам и тогда другого в реанимации найдем и тоже посмотрим, либо
премьер помрет раньше и тогда мы насчет того, нужен ли ему памятник,
обязательно, со всей пристальностью, посмотрим, посмотрим.
Список, по крайней мере первый, составил для комиссии человек
образованный, отдыхающий после допиленного "Илитша в Ламанче" крымский
татарин, автор песни "Тужурка". Следующего Иллидша Шелковников отменил,
сказал, семь романов довольно, героя менять будем. Мустафа не возражал,
мелкие поручения - вроде составления списков "кому-бы-памятник" - выполнял
шутя, опираясь отчасти на свою эрудицию, отчасти просто на фантазию.
Во-первых, значит, Заобский - впрок. Но с немалым обалдением прочел
подполковник имя и фамилию человека, которому надлежало ставить сразу два
памятника, в Москве и на родине. Человека этого звали Николай Ульянов, и был
он дедом вождя. А что? Отцу уже два памятника есть, значит, и деду не меньше
двух. Между Павлом и боярской кликой вопрос о точке зрения на самого
вождя-основателя был решен с первых дней, - это, значит, основатель-герой,
свергший династию младших узурпаторов, - оно и просто, и никто не в обиде.
Родиной Николая Ульянова, зачинателя и основателя портняжного дела и всех
иных портняжных промыслов на юге России, на Кубани, в Калмыкии, оказалась
Астрахань. "Подлый татарин!" - подумал про себя Сухоплещенко с немалым
уважением. Сухоплещенко вопрос о памятнике этому типу в Москве покамест
замял на всякий случай, когда надо будет, то хоть посредине Кремля дедом
внука заменим, - а вот с памятником в Астрахани вопрос пришлось форсировать,
а главное же - чтобы и памятник там был, с одной стороны, поставлен, но, с
другой стороны, и не мозолил глаза. Подполковник слетал в Астрахань и нашел
решение: надо сделать так, чтобы памятник там, с одной стороны, был, с
другой - чтобы его как бы почти не было. Памятник он решил воздвигнуть не
обычный, а прямо для книги Гиннеса - подводный. В глубинах реки Кутум, что
значит "сазан", где прежде воблой торговали, теперь, ясно, не торгуют,
воздвигся монумент в полный рост, как знак любви Николая Ульянова к родному
краю, ну и как способ объяснить, почему тут больше воблой не торгуют -
неудобно все-таки торговать над головой у предка вождя. Проекты памятника
должны еще проходить конкурсы, раньше чем через год справиться с этим делом
Сухоплещенко не надеялся, но был уверен, что уж подводный-то памятник никому
не помешает. Однако выявил он у местных краеведов гадкую информацию, что
Николай Ульянов был, по имеющимся точным свидетельствам, гером. Как и многие
другие астраханцы, подполковник этого слова не знал, с сомнением сказал, что
проверит, но, возвратившись в Москву, битых два дня пытался узнать, что это
слово значит, а когда узнал - даже похолодел. Оказались это вполне русские
люди, эти геры, однако же перешедшие в иудаизм. Таковых в СССР нынче почти
уже не оставалось, все в Израиль когда еще умотали, только под Новгородом
имелся колхоз в три деревни, тот желал ехать весь целиком и потому
подзадержался, но с колхозом мы потом разберемся, выслать или просто послать
подальше. То ли был этот Николашка самоявленным евреем, то ли нет, но слава
Богу, что хрен татарский не удружил ставить памятников родственникам героя
по материнской линии, иди там доказывай, что Израиль Бланк был за полвека до
рождения героя крещен, что все у него путем, даже дочь его звали не Малка, а
и в самом деле Мария, и что предпринимателем был этот Бланк хорошим,
богатым, способствовал чему-то там, ядри его в корень, словом, предков у
русского человека набиралась полная синагога. А докажи потом.
Дальше в списке был обозначен человек, само имя которого было прочитать
без поллитры невозможно, Сухоплещенко прочел его по одной букве и все равно
произнести не смог: Швайпольт Фиоль. Подполковник тряхнул за вымя двух-трех
академиков, и узнал, что имя такое носил за всю историю только один человек,
русский, - ох, вовсе не русский! - первопечатник, тискавший первые русские
книги, оказывается, западным своим станком эдак за полвека до Ивана
Федорова, - про того Сухоплещенко помнил, как-никак ему памятник против
служебного кабинета кто-то уже поставил. Подлый татарин не упустил, конечно,
случая вставить русскому народу перо в одно место: первопечатник был у вас,
господа россияне, из немцев, так извольте увековечить. Сухоплещенко,
чистокровный хохол, внутренне это дело одобрил, москалей он сильно не любил,
но местом установки памятника все же определил в Москве Госпитальную
площадь, центр бывшей Немецкой слободы. На всякий случай. Там раньше,
кажется, памятник Бисмарку стоял.
Из памятников не людям, а событиям, идеям, субстратам, субстанциям и
субститутам в качестве первого пункта значился вписанный тяжким почерком
Г.Д.Шелковникова Памятник Неизвестному Танку, который надлежало воздвигнуть
на сто первом километре Минского шоссе в виде колонны в сто один метр
высотой, колонна, конечно, пятигранная, а сверху - настоящий танк, личный
проект Г.Д.Шелковникова, потому что генерал решил огрести еще и госпремию по
архитектуре и скульптуре, покуда Павел настоящую экономию не навел и деньги
на премии есть. Ну, и другие памятники в списке имелись, но всех не
перечислишь, не упомнишь, уж подавно не поставишь. Стоял, притом колом,
вопрос об убирании других памятников, притом оставшиеся пьедесталы
предполагалось использовать по назначению и усмотрению, пользуясь примерами:
хорошо известной судьбой памятников Александру III в Феодосии и Трехсотлетию
Дома Романовых в Вологде. В первую голову надлежало выяснить: где и какие по
сей день сохранились памятники узурпаторам, членам "младшей ветви" Дома
Романовых. С удивлением Сухоплещенко узнал, что таковых памятников
имеется... полтора, один на площади, другой во дворе, оба очень ценные.
"Половинкой" посчитал Сухоплещенко памятник Александру III работы Паоло
Трубецкого, завезенный во двор Русского музея в Петербурге, убирать его
оттуда не имело смысла, ибо на его место нечего было поставить, да и на
экспорт еще могло пригодиться. Памятник же Николаю I в том же Петербурге,
оказывается, стоял на двух копытах. Ввиду чрезвычайной ценности копыт этому
памятнику выдал охранную грамоту кто-то из перво-главных советских вождей, и
полковник решил с этой штуковиной пока не связываться: в копытах много ли
корысти. Снимать - потом. Новые ставить надо. И темные вопросы решать. Вот
стоит, скажем, на Воробьевых горах булыжник уже тридцать лет, а на нем
написано, что тут будет памятник советско-китайской дружбе. С ним-то что
делать: вдруг опять дружба будет, тогда чего ей, как покойнице, монумент
клепать, а если же не будет, тогда по какой статье монумент этой покойнице
оформлять, не одобряет Павел, если где лишние деньги тратятся!
Но вот про второй список, никем не утвержденный и оставленный целиком
на подполковникову смекалку, страшно было даже думать. Это был список
памятников членам семьи дома Старших Романовых, а также - даже в первую
очередь - героям Реконструкции, как Шелковников и Павел, посовещавшись,
решили именовать Реставрацию, иначе говоря - водворение Павла на всесоюзный
престол. Где их взять, героев этих? Ну где, уязви зараза вас в
поджелудочную?..
Однако Сухоплещенко работать не только любил, но и умел. Трое суток он
усиленно беседовал со всеми, кто имел хоть какое-то отношение к событиям
последнего года; он выискивал хоть кого-нибудь, кто пострадал, а лучше -
погиб за дело Реконструкции. В крайнем случае подполковник мог выбрать
кого-нибудь из членов августейшей семьи, кто недавно загнулся, его-то
мучеником и объявить, - ну в самом крайнем случае и загнуть ведь кого не то
не особо трудно, а там доказывай. Отец императора явно не годился, ему все
равно памятник полагался. Из косвенных родственников умер у Павла только
один, но был он, как назло, еврей, да и вообще седьмая вода на киселе. Так
что не годился. Тогда Сухоплещенко наскоро улетел в Свердловск и, перебирая
человека за человеком, папочку за папочкой, добрался и до краткого дела о
смерти гражданина Керзона С.А., последовавшей в винном магазине No 231
Свердловского облпищеторга прошлой зимой. Заодно в том же деле лежал рапорт
"скорой помощи" с жалобой на работу этого винного магазина, где смертных
случаев не оберешься, с просьбой послать туда спецкомиссию: "скорая" такого
рассадника смертности терпеть не может. Отчего это непьющий дядя-еврей помер
в винном магазине, - а то, что Керзон был непьющим, Сухоплещенко установил
мгновенно. Впрочем, конечно, дотошный хохол понимал, что цепляется за
соломинку в чужом глазу. Но, на его утопающее счастье, соломинка в считанные
мгновения обернулась спасительным бревном; на стол к хохлу лег давний рапорт
врача "скорой" о смерти в результате несчастного, возможно, случая,
работника магазина No 231 Петрова Петра Вениаминовича. Предсмертный вопль
Петрова: "Да я за Романовых хошь кого пырну! Хошь куда!" -
засвидетельствовали два десятка свидетелей, лишь бы отбояриться от
следствия, доказать, что погиб Петя Петров по собственной глупой вине, в
этом истина и нечего чикаться посмертно, скорей бы магазин открыли и бутылку
дали, ну, и лишь бы дела не завели. Сухоплещенко просто физически ощутил,
как у него на плечах отрастает третья, полковничья, коньячная звездочка. А
ну подать сюда свидетелей этих! Дело Петра Вениаминовича Петрова подать!
Эксгумировать!.. Через сутки весь недружный коллектив магазина No 231 с
дополнениями был целиком вывезен в Москву; властью, данной подполковнику
новым правительством, всю эту пьянь пришлось расквартировать на собственной
даче, впрочем, только что полученной в дар от Ивистала, чтобы доносил
ретивее. Дачу подполковник взял, но сам селиться на ней не рискнул. Очень к
месту пришлись нынче эти свердловские хреновья: поди высели их оттуда,
покуда сам не захочу, использую для прямых служебных целей, поди дачу эту у
меня отбери, покуда они там живут. Повысил забор, поставил охрану. Родным
городом П. Петрова оказалась какая-то Старая Грешня, где-то это название
Сухоплещенко уже слышал. Там-то и надлежало ставить Петрову памятник,
первому из героев Реконструкции. Пока что Сухоплещенко поиски других героев
отложил, бронзы не напасешься, на одном-то герое спасибо, - и вернулся к
обязанностям квартирмейстера при быстро умножающихся Романовых.
Таковых, по мере выявления и доставки в Москву, надлежало делить на два
сорта: одних "задачивать", то бишь прятать на дальние дачи до востребования,
либо "держать особняком", то бишь вселять в старинные московские особняки,
чтобы вселенные были все время под рукой. Ко второй категории сразу была
отнесена Катя Романова, невенчанная жена императора, с которой тот не хотел
знаться. Родственников эта Катя имела, но не ближе двоюродных и троюродных
теток в немецкой глуши на Алтае, все какие-то сектанты из восемнадцатого
века, ну еще имелась престарелая бабушка, не понимающая по-русски ни слова,
хотя владеющая секретом - как делать восхитительное сливочное масло, лучше
вологодского; что-то смутно предчувствуя в своей судьбе, Сухоплещенко бабулю
с Алтая выдернул и глубоко, комфортно задачил. Мужского потомства в роду
Бахманов не оставалось вовсе, - может, куда как лучше: такого изумительного
по сиротскости семейства могло в другой раз и не отыскаться, в смысле
грядущих отношений с Великой Германией Катю стоило поберечь, а Павел
открытой неприязни к ней все-таки не выражал, ну не хочет восходить к ней на
ложе, значит, полагает, что не царское это дело. Может, суть в том, что она
у него невенчанная, вероисповедания вовсе непонятного, то ли крещеная, то ли
нет, сама не помнит, а покойный отец вероисповедание менял трижды.
Содержанию особняком подлежал также и явленный ныне миру сношарь Лука
Пантелеевич Радищев, он же Никита Алексеевич Романов, узнав о котором ахнул
даже Шелковников: такой персонаж вверенная ему организация прохлопала! Ведь
его еще шестьдесят лет назад следовало на сорок тысяч кусочков разрезать и
каждый расстрелять по отдельности! Но теперь было стрелять не только поздно,
но очень даже слава Богу, что поздно. Получив с помощью болгарских товарищей
очень убогое, но хоть какое-то досье на сношаря, Шелковников и все ведомство
сделали вид, будто охраняли деревню Нижнеблагодатское все шестьдесят лет
неусыпно, бережа для будущего разведения. Одно оказалось плохо: в Москву, на
грядущую после конечного инфарктирования вождя коронацию, князь Никита желал
ехать не иначе, как всей семьей. А это восемьсот, почитай, дворов. Да еще из
соседних деревень набежит народ с доказательствами. Где их разместить? Идею
подал опять-таки Сухоплещенко, и она так понравилась генералу, что он чуть
не ляпнул прежде времени подполковнику следующую звездочку на погоны, но
опамятовался, решил подождать до коронации. Сухоплещенко предложил, чтобы
князь Никита, как доподлинный Романов, был вселен в свой родовой дом, то
бишь в дом бояр Романовых на Варварке. Там какой-то музей фиговый воткнут,
выкинуть его оттуда в двадцать четыре минуты, оборудовать великому князю
покои такие, какие он предпочитает. А деревню - что ж, под самым боком есть
гостиница на пять тысяч мест, название у нее хорошее - "Россия", даже ближе
она будет к сношареву дому, чем в Нижнеблагодатском. Чай, уместятся. И
иностранцев уместим, сделаем их перемещенными лицами. Приглашение великому
князю заготовили, но пока не отсылали: переоборудование дома бояр Романовых
в Дом Старейшего Сношаря, да и устройство гостиницы - все это требовало
некоторого времени.
Долго решал Сухоплещенко швырнутый на его усмотрение вопрос: давнюю
пассию Павла Алевтину, ее как, задачить либо держать особняком? И вместе с
потомством или без? Подполковник изучил ее немудреную биографию керченского
посола. А приходилось ей не то чтоб солоно, но во всяком случае не сладко.
До последнего времени она работала экономистом в рыбном ресторане
"Бригантина", замужем не была никогда по причине очень уж мымровой
внешности, и в соложницы будущего императора попала не то по армейской
оголодалости бойца, не то им брома там в харчи недолили, - неужто и бромом
можно спекульнуть? - не то Павел ухитрялся питаться на стороне, однако
сожительство их, длившееся три месяца, не отразилось бы никак и ни на чем,
да вот только девятиклассник Ваня - увы, обязательные на Украине экзамены за
девятый класс, а Крым все еще числился Украиной, сдать парню не дали - имя
носил выразительное - Иван Павлович. Поглядев на него в натуре, последние
сомнения в происхождении Сухоплещенко отбросил; взяв все дурное из внешности
отца, мальчик добавил к этому еще и все дурное из внешности матери. То же,
кажется, имело место и в смысле характера, только вот бездельником Павла
было назвать нельзя, а отпрыск был бездельником, что называется, от Бога.
Вопрос отцовства, если бы захотел Павел, можно было бы оспорить в два счета,
но одного взгляда на Алю было достаточно, чтобы убедиться: конкурентов у
Павла здесь, похоже, не было, Керчь все-таки не Колыма и не антарктическая
экспедиция, а в Антарктиду эта баба, насколько известно, не ездила. Кроме
того, император и не думал отрицать сынка, факт есть факт, быль императору
не в укор. Наконец, наследник все ж таки, какой-никакой, на черный день, об
этом тоже думать надо. Сухоплещенко рассудил, что держать эту пару
особняком, когда в Москве один особняк уже заполнен Катей, рискованно и
решил задачить Алю с Иваном подале. Аля была не очень удивлена, когда ее
вежливо выгребли из ресторана средь бела дня, сунули вместе с выдернутым с
шестого урока сыном в самолет и уволокли в столицу, которой она сроду не
видала и видать не имела хотения; бросившего ее Павла, как и всех других
мужиков, она считала скотом, она и всех других подлецами считала, которые ее
бросили, а было их намного больше, чем мог предположить даже тертый калач
Сухоплещенко. Но все же смягчилась, обнаружив себя на многокомнатной даче
неведомо где; о том же, что с территории дачи ей выходить не дозволено,
узнала не скоро, потому что дача занимала чуть не двести гектаров.
Бездельник Ванька же оказался весь в отца: принял все как должное, обнаружил
на угодьях конюшню с парой отличных кобыл и потребовал, чтоб разрешили
кататься. Позвонили Сухоплещенко, к вечеру из Москвы прибыл учитель верховой
езды. Так что вопрос о том, чем занимать наследника, решился сам по себе.
Сухоплещенко приказал быстро и псарню на этой даче завести, и соколиную
охоту, и компьютерные игры, а девочек пока рано. На размышления о таких
мелочах Сухоплещенко теперь головы не тратил, у него у самого теперь
заместитель был, лейтенант Половецкий, из театральной, говорят, семьи, шеф
назначил. Пусть его. Думает вроде ничего, только педераст очень уж явный. Но
Сухоплещенко такие качества в людях ценил: держать в руках проще.
Совсем неясной оставалась линия сестры Павла - Софьи. Сама она куда-то
делась, из Москвы как будто упорхнула, в Свердловск никоим образом не
припорхнула. Совершенно также неизвестно, куда исчез ее незаконный сын Гелий
Ковальский, перед самой кончиной прежнего вождя зачем-то освобожденный из
Тувлага, где отбывал небольшой срок за малолетнее рецидивное воровство,
отягченное пассивными действиями. Незаконный папаша Гелия оказался и вовсе
за пределами досягаемости для Сухоплещенко, он попросту умер. Законный муж
Софьи, Виктор Пантелеймонович Глущенко, напротив, оказался вполне досягаем.
Его - единственного из всей этой линии - случайно поймали в буфете на
Ярославском вокзале в Москве, так и не выяснили, откуда он тут взялся, но из
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг