восстановления хозяйства пострадавшей страны. Сию минуту! К предложенной
восточным китайцем резолюции неожиданно для всех присоединился и советский
делегат Иван Пулярдов-Курочкин, которому из Москвы намекнули, что пускай-де
Штаты раскошеливаются, мы им, пострадавшим, тоже поможем, медикаментами
собственного производства, а они, брат, сам знаешь, какого качества и
сколько на складах лежат, хранить их дороже. Резолюция прошла, хозяйство
несчастного агрессора было мигом восстановлено за счет матерящегося на
английском языке американского налогоплательщика, Восточный Китай потер
мандаринские ладошки, Спирохет отгрохал в столице новый стадион, Эльмар Туле
надрался до положения риз, Хорхе Романьос пожарил и съел яичницу, Сендре
Упернавик пожевал губами, Хур Сигурдссон присвистнул во сне и перевернулся
на правый бок.
А вообще - мало ли чего еще в эти дни, часы, секунды творилось на белом
свете? Ну какое, скажите на милость, отношение ко всей нашей истории имели
так называемые кировоградские события? А всколыхнули они на день-другой
мировую прессу ничуть не менее, чем тогда же состоявшаяся отставка
всесоюзного тренера по фигурному плаванию Ярослава Зелюка, - о которой
повествовать тут и вовсе не место, и без того так никто и не понял, выгнали
его за демонстрацию тринадцатилетним пловцам актов насильственного
куроложества или же за мздоимство во время демонстрации вышеупомянутых
сексуально-куриных актов. Ну, предположим, все, кто интересовался, еще за
полтора года до смерти вождя абсолютно точно знали, что первый секретарь
кировоградского обкома тов. Грибащук О.О. (Олександр Олександрович, кому уж
очень интересно) слег не просто в постель, а в бессрочную реанимацию. В
связи с полной остановкой почек, вместо которых пришлось подключить японский
аппарат неудобных габаритов. В связи с пересадкой печени, - пересадка
таковой в Питсбурге, США, прошла неудачно. В связи также с пересадкой
поджелудочной железы в институте ван Тендера в Данди, Капская провинция, -
операция прошла удачно, однако ж одной железой жив не будешь. Ну, еще в
связи с пересадкой сердца, - Грибащуку вмонтировали искусственное в клинике
Лемерсье, Тонон, Французская Швейцария, но сердце функционировало только на
тононской аппаратуре, к которой из Кировограда пришлось проложить кабели,
так что, лежа у себя дома, Грибащук отчасти был как бы и в Швейцарии, потому
что к кабелям был прикован. Еще и в связи с острой дисфункцией практически
всех известных европейской медицине систем организма, а также и на почве
острых расстройств систем "рлунг", "мкхрис" и "бад-кан", известных медицине
Тибета. Так что был тов. Грибащук O.O. попросту лишен возможности исполнять
в активной степени обязанности первого секретаря кировоградского обкома.
Однако же отстранить его от таковых обязанностей никто не решался, ибо, в
момент очередного клинического кризиса, почти столь же мертвый, но тогда еще
чуть-чуть живой вождь буркнул референтам: "Оставьте все как есть, все одно
никто работать не хочет, один я за всех лямку тяну", - был тогда оставлен на
исконном посту и тов. Грибащук О.О., несмотря на полную неконтактность и
отсутствие просветлений. Ну ходили к нему в реанимацию посетители, но,
просидевши полтора часа в приемной, считали, что просьбы их удовлетворены,
или отклонены, каждому по вере его, - уходили, а потом рассказывали об очень
большой занятости удельного вождя. А вождь уже полтора года лежал в
коматозном виде, и ни гу-гу. А кому было нужно его гу-гу, когда и так все
каждого звука боялись: того гляди где кого поменяют, где кого переставят,
оглянуться не успеешь, как из второго заместителя по культмассовой работе
окажешься третьим заместителем по озеленительной части, а это ж совсем,
согласитесь, другие пироги, в озеленение кому ж охота. Но тут приключилась
беда несметная, главный вождь все-таки помер и был запрахован в озеленение
под кирпичным забором с зубчиками, и по всей стране прокатилась волна
собраний и митингов. В том числе обкомовских, на которых личное
неприсутствие могло, не дай Господи, напомнить кому, что такое шаг в сторону
и как его вообще-то рассматривают, вообще-то - как побег, а тогда -
здравствуй, озеленение, или, хуже того, полное позеленение. Хочешь не
хочешь, но в кировоградских эмпиреях встал ребром вопрос: есть Грибащук или
нет его. Если есть - то пусть придет на митинг. Живой или мертвый. Если
придет, даже мертвый - ладно, хороший он работник, настоящий коммунист. Не
придет - стало быть, позеленение. Шаг в сторону. Нечего чикаться. Другого
пришлют. Незаменимых нет, известное дело.
И тогда Грибащук встал. О песнь торжествующей реанимации! В четыре часа
пополудни, по киевскому времени, за несколько секунд до открытия траурного
митинга, в кулисах городского театра произошло явление его бренной плоти,
даже не поддерживаемой никем из числа свиты. Только врачи, на свой страх и
риск пробудившие обкомовского вождя, вынувшие его из покойно плававшей в
глицерине капсулы, мелко дрожали в коленках; легкими толчками в спину они
дали ему старт, запустили на председательский стул, где ему, во имя мира и
спокойствия всех, кому дорог свой стул, предстояло просидеть не менее
тридцати минут. И Грибащук высидел на своем посту все назначенное время.
Совершив мягкую посадку, он смотрел в зал осмысленными глазами, хмурил все
еще модные брови, давал хриплые односложные ответы и вертел специально
данный ему для верчения и придания жизненности образу карандаш. Через
полчаса, когда основные скорбные литавры отбряцали, второй зам объявил
десятиминутный перерыв. После перерыва стул председателя уже пустовал:
реанимационная, мигая синими лампами, мчала остатки бренной плоти
председателя-секретаря назад, в капсулу, в глицерин. Поистине велики чудеса
современной европейской медицины. Древняя тибетская такого никогда бы не
сделала, она бы человеку спокойно умереть дала. К делу Романовых вся эта
история имела только то отношение, что, благодаря счастливому запуску,
мягкой посадке и удачной отсидке, его подпись имела право и в дальнейшем
появляться под всяческой ксивой, бойко фабрикуемой в институте Форбса. Во
всяком случае, господин медиум Ямагути встретился в загробном мире с
возвратившимся из командировки в юдоль мирских скорбей духом кировоградского
вождя и от всего сердца поблагодарил за оказанную услугу. Он-то во всей этой
истории в буквальном смысле был ни жив ни мертв.
Сколько же всего на свете! Так ведь до бесконечности бы можно
перечислять все интересные и значительные, достойные, стало быть, упоминания
события, случившиеся в разных концах света в переходные для российской
Великой Реставрации дни. Однако же предлагаемая хроника отнюдь не резиновая,
всего в нее не уместишь, ежели не связано оно непосредственным образом с
главной нашей темой и главными нашими героями. Среди последних, кстати, чем
дальше вступала в Северном полушарии в свои права весна, а за нею и раннее в
этом году лето, тем больше становилось Романовых, - а ведь еще в 1918 году
заинтересованные лица полагали, что извели всех этих гадов под корень,
упустили только с десяток полудохлых великих князей, а они не в счет. Но то
было на том, давно миновавшем этапе истории, когда морение Романовых
представлялось ступенью сияющей лестницы, ведущей к такому всемирному кайфу,
что и помышлять о нем прежде времени кощунственно. Теперь же, когда история
свой дурацкий виток завершила, когда она предъявила новые требования,
оказалось, что разведение Романовых, - точней, изыскание их, подобно поискам
грибов в сыроватом подлеске, занятие даже не особо хлопотное, надо лишь
прислеживать, чтобы перебора в лукошке не получалось, ну, и гнилых-червивых
тоже не брать. Однако же к июлю, кажется, лукошко укомплектовалось свыше
всякой меры.
Новый вождь, лидер, премьер и еще кто-то там в одном лице, лежал в
больнице. Зачем он в ней лежал - трудно сказать. Что на личной квартире, что
на любой из дач, что в этой кунцевской больнице - везде одно и то же:
аппарат "искусственные легкие", без которого премьер не мог дышать уже
тогда, когда был почти рядовым советским министром Заобским; аппарат был
всюду один, шведской фирмы "Мартенс". Без этого аппарата вождь даже в
сортире рисковал оказаться лишним человеком, не в одном только Советском
Союзе. Врачи, само собой, тоже везде были одни и те же, и уход был везде
одинаковый, то есть первоклассный, и толку везде от всего этого было
одинаково, то есть никакого толку, как нет никакого толку в том, чтобы
тридцать лет рваться к власти и дорваться до нее в семьдесят восемь лет, не
имея ни легких, ни почек, ни печени, когда почти здоровым неизвестно почему
остается одно лишь пламенное сердце, - всего один инфаркт был до сих пор,
бумажку ненужную прочел, переволновался, - да еще голова со знанием
китайского языка, оставшаяся от прежней шпионской, то есть дипломатической
деятельности. Куда уж тут проводить массовые реформы, которых Заобский
жаждал так страстно. Он, впрочем, все порывался их предпринять, следуя
примеру другого вождя, менее живого, зато более мертвого, - о, какое это
иной раз завидное преимущество! - но добился лишь того, что у лиц мужского
пола с волосами выше средней длины стали в Москве проверять документы по три
раза в день и не меньше, - а для того ли Заобский шел к власти? Он инкогнито
посещал театры и музеи, - об этом сообщали газеты задним числом, - отвечал
на одиночные вопросы безымянного корреспондента центральной газеты и даже
мог дать интервью без бумажки, если, конечно, давать лежа, голова у него
варила как надо, жаль, опять-таки, что ничего другого, годного к механизму
власти, кроме этой своей лежачей головы, Заобский не уберег, в яичных
желтках не купался никогда, когда прежде имело бы смысл, то не догадывался,
а теперь поди искупайся со всей аппаратурой. В прежние времена столь дохлого
владыку свергла бы первая же боярская клика - одним тыком мизинца. В
нынешние времена, увы, именно какой-то такой клике был обязан Илья Заобский
быстробегущими мгновениями всероссийского и даже всесоюзного властвования.
Он знал, что клика эта собирается после его смерти подгрести власть под
себя, а во главе страны поставить что-то совсем нелепое, царя-коммуниста,
что ли, но это должно было случиться в будущем, очень плохо предвидимом
из-за отсутствия предиктора, ибо В. И. Абрикосов скончался в ночь на десятое
мая, не выдержав грохота победного салюта над столицей. Заобский отлично
понимал, что лично ему боярская клика сама по себе не угрожает, она даст ему
дожить спокойно, если, конечно, он не очень заживется - если он сам против
нее не попрет. Но куда уж... Впрочем, попереть против кого-нибудь Заобскому
ужасно хотелось. Попытался он, разнообразия ради, посворачивать головенки
врагам этой самой "боярской клики", но получилась чепуха: единственным
врагом у "бояр" оказался "картофельный маршал", так за гулю на морде
Заобский звал его давно даже в лицо, но именно с Дуликовым, как лопотало
западное радио, и была "сила". Надо полагать, сила советской армии. Заобский
горько усмехнулся. Знал он цену этой самой армии, в которой из-за одного
только национального вопроса еженощно казарма-другая в стране обязательно
погибает, и все одним способом: обидится часовой-азиат, что его чуркой,
либо, хуже того, чукчей обозвали, возьмет "калашникова" и прошьет свинцом
всех, кто сны про баб залег смотреть, наказывай его потом высшей мерой, - а
то русский обидится, что его с чукчами служить заставили, возьмет все того
же "калашникова", и опять же - всю казарму, да еще потом объявит все
самообороной по уставу, хороша армия, которую в юголежащую страну-галошу ни
ввести нельзя, ни вывести из нее, введешь часть, так половина тут же
дезертирует, другую половину душманы освежуют и на воротах развесят шкуры,
хороша эта армия, две недели пьяные Кимры на работу выставить не могла!
Ничего себе сила. Так что если и стоит за Дуликовым сила - то другая
какая-нибудь, не эта. Сила сейчас есть единственная, нечистая - так твердо
верил атеист Заобский - и она-то не за маршалом, она за боярской кликой. А
за Дуликовым - разве только начштаба его, замечательный старик Докуков, жаль
только, что он рехнулся, а ведь какой наркомвоенмор когда-то был! - вспомнил
Заобский легенды своей ранней юности. Но тем не менее пожить еще новый
премьер собирался. Ну пусть год, а то даже два, может быть, даже три года
обломится, нытиком оставаться в истории нельзя, пусть помнят потомки, что
был ты не манная каша с бровями, а личность волевая, горбоносая, любимый
твой язык древнееврейский, ты на нем на ночь "Протоколы сионских мудрецов"
каждый вечер читал!.. Заобский даже майскую демонстрацию принял лично, жаль
только, что на мавзолей взойти не смог, его внесли, аккуратно, но западные
гады, конечно, заметили. Но рукой-то махал собственной! И нового
гренландского посла тоже сам принял, и говорил с ним по-английски, с
китайским, правда, акцентом, но пусть и так - на западе публика больше
испугается. Премьер подумал, что нужно распустить слух, что он по сей день
коллекционирует произведения беспартийных художников, и "Молот ведьм" с утра
до ночи зубрит, значит, акцию какую-нибудь готовит... На самом деле он
читать, правда, уже не мог, годы не те, мозги не те, охоты и времени тоже
нет, но - ужо страху нагоню! И пусть вообще не очень-то заносятся... Мысль
покинула Заобского, он совершенно бессильно заскреб пальцами, нащупывая
несуществующий звонок, чтобы позвать врача - звонка не было потому, что весь
вождь и так был обмотан датчиками, и на их неслышный постороннему уху зов
уже мчались медицинские светила из дежурки.
Обреченному премьеру было дурно из-за ползущей на Москву с запада
грозы. Наползали на столицу, помимо грозы, еще и грозные слухи, а также и
многочисленные Романовы. Боярская клика на всякий случай свозила сюда всех,
кого могла. Помимо прочно оформленного пропиской на Кутузовском проспекте
Павла, его жены Кати, которой Павел отказывался дать аудиенцию наотрез, с
первых же минут, когда стало известно, что она привезена, помимо отысканной
в дебрях Крыма давней любовницы Павла Алевтины и его незаконного сына Ивана,
помимо них следовало в ближайшее время ждать появления в Москве и всех
прочих представителей "старшего клана", да про запас и косвенных
родственников, да на всякий случай и однофамильцев. Ведал их выявлением
дуумвират из полковника Аракеляна, впрочем, основное время проводившего на
кухне, и прибавленного к нему в качестве рокового заместителя подполковника
Дмитрия Сухоплещенко. Последний шел в гору с невиданной скоростью, но
проклятием жизни для Аракеляна - как сам Аракелян когда-то для Углова -
стать не мог и вообще волновал Игоря Мовсесовича мало, готовить не умел
вовсе, только бутербродное дело при Шелковникове постиг неплохо, но на нем
на одном разве удержишься? Сам полковник в последнее время поуспокоился,
освоил целый ряд блюд, причем из совершенно новой экономической области - из
области диких трав. В смысле грядущей спартанской экономии на госаппарате,
на которую ему намекнул свояк, таковые блюда могли сильно продвинуть его
карьеру, если, конечно, будут и прожорливым Георгием одобрены, и экономным
Павлом. Полковник яростно экспериментировал и уже достиг серьезных успехов.
В число фирменных блюд теперь входили щи зеленые из лапчатки гусиной, и
другие щи, из осота с крапивой, и суп холодный из сныти, очень по жаркому
времени года приятный, и студень из исландского мха, и запеканка из корней
пырея ползучего, и деликатная каша из клубней стрелолиста, и дивная
маринованная приправа из калужницы болотной, и недурные цукаты из дудника, и
довольно трудный в приготовлении напиток из цветов коровяка, и особенно -
совершенно фантастическая запеканка из зопника, породившая в Шелковникове
приступ неукротимого обжорства и вызвавшая требование "подавать ее всегда
сразу после долмы". Так что времени на исполнение основных обязанностей -
хотя никто этого исполнения от полковника не требовал и, главное, не ждал -
у Аракеляна просто не оставалось. Сын Ромео дал о себе знать: чтоб не смели
искать, не то хуже будет, домой он придет, когда захочет, - поскольку
передал он эту новость даже не отцу, а деду, то можно было не тревожиться.
Второй сын, Тима, получил свое причитающееся за попугайное дело и в порядке
не столько наказания, сколько повышения квалификации обязан был все тексты,
на Пушишу записанные, расшифровать, оформить в машинописи, перевести на
армянский и снова на Пушишу записать. Тимон по-армянски знал три буквы и
шесть ругательств, так что работы ему должно было теперь хватить надолго.
Третий сын, Зарик, он же Цезарь, умело помогал отцу по кухне,
экспериментировал с дальневосточными стеблями орляка, он же, в общем-то,
папоротник, и уже готовил что-то вполне съедобное, однако даже из
папоротника у него все время выходила бастурма да бастурма - далась она ему!
Ну хорошо он ее жарит, слов нет, но не за тем, наверное, зопник существует,
чтоб лишать его исконного благородства? Хочешь бастурму жарить - пожалуйста,
хоть целое стадо барашков бери, но не зопник, его мало!.. Четвертый сын,
Горик, был еще очень мал для серьезных дел и в жизни семейства участвовал
мало. Дед Эдуард торговал попугаями. Наталья пила чай с сухариками и худела.
Сухоплещенко тем временем вкалывал как проклятый. Мало тех
обязанностей, что были упомянуты выше; мало исполняемой все более и более
спустя рукава обязанности информировать "картофельного маршала", погрязшего
в дрессировке войск, постепенно стягиваемых им на какой-то валдайский
плацдарм, - но навесил на него толстый шеф еще и свои собственные
обязанности, заставил работать и.о. председателя комиссии плана новейшей
монументальной пропаганды: новая власть требовала новых памятников уже в
переходный период. Пусть пока еще все было по-старому, ни в одном сельсовете
рядом с портретом генерального секретаря не висел еще портрет венценосца, -
вообще-то, вешать будут не рядом, а сверху, но это очень потом, - ни в одном
календаре двадцать первое февраля - день рождения императора - не было
пропечатано красным цветом как выходной день, вообще неясно было, что именно
переменится в России от того, что монархия придет на помощь прогнившему
социализму, а точней - социализм просто дойдет до своей высшей стадии,
сокровенно предсказанной классиками учения, - но именно о памятниках
полагалось думать заранее, в два счета их не отольешь, если, конечно, не
лепить чернуху из гипса, как в восемнадцатом году. Сухоплещенко
присутствовал при разговоре Шелковникова с Павлом на эту тему. Павел долго и
недоуменно смотрел на генерала, и тот решил, что экономный император опять
против разбазаривания народной казны, даже решил пойти на попятный, сказал:
"Но, конечно, мы страна небогатая, бедная даже..." Глаза Павла вдруг
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг