- ...как итог многолетнего переливания туда и обратно! Мутации! Вы все
можете читать их и слушать, но вы должны помнить, что слова в них - не
слова, а нечто высшее, нежели слова, чего понять нельзя, не вникнув в
решения и свет двадцать шестого...
Павел встал, пошатываясь, подошел к Тоне и запустил ей пятерню в
затылок. Наклонил, прижал к себе, прошептал что-то, чего слышно не было
из-за полившихся с экрана мутаций, да и неважно было, - так и остался Павел
стоять. Тоня оцепенела. Мысли в голове были совершенно не подходящие к
моменту: что продуктов-то в доме нету, что кроме чернослива, ничего, даже
хлеба, а его кормить с утра, и подчинение в ней сложилось Павлу такое, что,
кажется, вот сейчас, в самый главный момент, так и то бы за продуктами для
него в гастроном побежала, наверное, открыт еще на Смоленской...
-...И это мзда за жизнь, в которой ты воспользовался правильной
уздою...
А Павел уже чувствовал и скользкость ее зубов, и влажность языка, и
нестерпимое, как свежий горчичник, желание, и рвал на Тоне лифчик, не слушая
ее лепета насчет того, что у нее "последний остался" - хотя ей, конечно,
плевать было на лифчик, и она сама, смеясь сквозь слезы, помогла Павлу его
доразорвать, и помогала дальше, помогала всем, чем могла, а когда он тяжелым
шепотом выплеснул ей прямо в ухо: "Тебе сегодня можно?" - так даже и не
поняла, о чем речь, а потом только и нашлась, что шепнуть: "Можно", ибо ей
было уже ни до чего, и даже Сидор, так и недомутировавший до конца, не
слышен был ей, даже не раздражал, даже не боялась она того, что подействуют
по своему прямому назначению Сидоровы мутации - она вообще выпала на
какое-то время из бытия. Хоть и не пила ни грамма. Все Павел выпил.
Павлинька. Милый, единственный. И "завтра" никакого нет и не будет.
А в сознании сильно охмелевшего и вполне довольного жизнью Павла,
прежде засыпа, зажглась только одна мысль, такая же тупая, как и все его
нынешнее поведение: "А знает ли она, что я император?" Но вслух вопроса не
задал. Сил не было. Уснул.
- В пространстве, времени и прочих измереньях пульсируй, стой, сходись
и расходись! - вдохновенно мутировал над ними толстый Сидор, и никто ему не
внимал, несмотря на невыключаемость телевизора. И Сидор был над ним не
властен, хотя и полагал, что нет в мире ничего ему не подвластного. Откуда
он такой взялся-то?
5
Но Клавдий спит еще в объятиях Гертруды,
Еще покоятся его тирански уды.
А.П.СУМАРОКОВ. ГАМЛЕТ
В Китае раньше за такое деревянной пилой пополам распиливали, кажется,
даже не поперек туловища, а вдоль. А в Турции на кол сажали. Много всяких
казней за это напридумано. За дезертирство.
Именно эта мысль озарила внутренность красивой седеющей головы Найпла,
но, увы, уже после того, как он неожиданно для самого себя телепортировался
с перрона Киевского вокзала. Вышло словно бы даже против воли. Однако даже
эта небогатая мысль из головы сразу как-то самовышиблась, так страшно
ударился разведчик лбом обо что-то - там, куда телепортировался. Неизвестно
обо что. Кожа на лбу лопнула, глаза залило кровью. Но, как всегда после
телепортации, прежде всех иных чувств возвратилось обоняние. В прошлый раз,
после позорного бегства из Татьяниной квартиры, запахло пылью, плесенью,
холодом, дымом. А сейчас не пахло вообще ничем. Более того, воздух вокруг
Джеймса был явно кондиционированным, что зародило в душе разведчика очень
скверные подозрения. Все еще не отерши глаз, Джеймс ощутил, что сидит в
мягком, просторном, очень теплом кресле. Выпрямляясь, верней, выворачиваясь
из обязательной для телепортации позы человеческого зародыша, Джеймс
обнаружил, что и оба чемоданчика целы, и он сам повредился не слишком.
Чемоданчики были зажаты под коленями. Было очень неудобно, хотя угодил он
весьма прицельно во что-то индивидуальное и комфортабельное, а потому
опасное: то ли в кабину одноместного самолета, то ли в очень
высокопоставленный персональный сортир.
И неужели все это приключилось лишь потому, что увидел он на перроне
свою старую пассию, гебешницу Тоньку? Ну, почуял он, что встречает она не
кого-то, а именно его и Павла, но императора-то он какое право имел бросать?
Накладки, накладки... Со вздохом вспомнил Найпл о грустной судьбе
профессионального телепортанта Слейтона, которого Форбс донимал поручениями
чуть ли не ежедневно; потом подсчитал Слейтон, что за год ему и двухсот
часов проспать не дали, обозлился - и передал самого себя на стол к Форбсу,
да так и остался там лежать в виде длинной бумажной ленты. Уж кто только из
магов не пытался вернуть Слейтону первоначальное обличье - нет, не
получается, вот и лежит он в виде симпатичного рулончика в сейфе у
Бустаманте, - надо полагать, отсыпается. Вот что можно натворить от
переутомления. Мысль Джеймса вернулась к тому, что от переутомления, не то
от избыточного отдыха, натворил он сам. Но никто ведь не говорил, что их в
Москве могут сцапать. Напротив, ван Леннеп чуть ли не поклялся, что в Москве
их ждет самый радушный прием.
Усилием воли Джеймс остановил кровь, а ту, что залила лицо, стер
тыльной стороной ладони. Помнится, когда-то Джефферса чуть из разведшколы не
вышибли за то, что вытер кровь рукавом. Впрочем, отчего это нынче Джефферс
припомнился? Он уже пятнадцать лет работает себе в Ливии богатым и знатным
террористом. Вот уж кто на теплом месте. Да... Но и Джеймс тоже ощущал, что
сидит в тепле. Короче, утерся и открыл глаза. И похлопал ими, им не веря.
Он несомненно сидел в танке. Однако перед ним, вместо приборного щитка
и прочей обычной танковой начинки, прицела, что ли, чего там бывает еще,
вместо всего этого располагался большой экран, а под ним - с десяток
тумблеров и движков. Это был не боевой танк. Это был жилой танк, если такое
вообще возможно. Иначе говоря, Джеймс угодил в такое место, из которого
нужно линять еще быстрее, чем из дома, по которому лупят чугунной грушей.
Такого места и вообще-то не должно существовать, не дошел же еще жилищный
кризис в Совпедии до перекования танков на квартиры! Зная привычки здешней
державы, Джеймс предположил бы скорее, что тут квартиры в танки переделывать
станут. Самое же неприятное было то, что экран перед ним сейчас светился, с
него участливо и подобострастно смотрело лицо в майорских погонах. Видимо,
треснувшись о пульт, Джеймс что-то включил. И чуял, что надо бы скорей
выключить, а как - не знал. И смотаться сразу тоже не мог, с силами еще не
собрался.
И дежуривший на другом конце телеканала майор-двурушник Сухоплещенко
тоже был весьма потрясен. Ведь он, простите за неудобную откровенность,
никогда так и не смог разглядеть лица маршала Дуликова. При личных встречах
маршал всегда стоял спиной, а по телеканалу обратную связь держал
вырубленной, экран перед Сухоплещенко зиял чернотой. А тут на тебе: маршал
среди бела дня вызывает из своего танка на Плющихе, из того, что на
задворках Академии, в который и заходит-то раз в месяц, он больше тот свой
дачный Т-34, бывший "Л. Радищев", предпочитает. В душе майора уже много
месяцев жило отвердевающее решение продать более опасного из хозяев менее
опасному. Но тут вдруг ему честь оказали, лицо показали. Неужто маршал
удалил-таки родинку, теперь сорвал бинты, истекает кровью, нуждается в
помощи? Впрочем, через миг экран погас, а Сухоплещенко наклонился к
микрофону и спросил предельно участливо:
- Есть ли указания, товарищ маршал? Врача не нужно?
Из динамика донеслась невнятно буркнутая абракадабра, которую майор не
понял, но решил считать матерщиной. У маршала это предположительно могло
означать потребность в одиночестве. Не то маршал любил одиночество, не то
матерщину, но и того, и другого привносил в свою жизнь очень много. Хочет
сидеть в своем танке, рожа окровавленная, так пусть и сидит. И родился в эти
мгновения в мозгу Сухоплещенко план, еще очень смутный, но такой, как
выяснилось в дальнейшем, что в судьбе России сыграл он не меньшую роль, чем
насморк Наполеона во время битвы под Ватерлоо - в судьбе Франции.
Джеймс тем временем огляделся. Внутренность танка, хоть и оборудованная
на одного постояльца, была ему, человеку крупному, тесновата. Кроме
телеэкрана, имелся бар, а в нем нашлась бутылка любимого джина "бифитер".
Выбираться нужно было как можно скорей: император, видимо, все-таки
арестован, но не все еще потеряно, скорей прочь отсюда, скорей на
конспиративную квартиру, оттуда связаться с монархистами в верхах, может
быть, все еще и образуется. Джеймс улегся в кресле и стал расслабляться. На
его счастье, маршал Ивистал дрессировал в данный момент Таманскую дивизию
где-то в тьмутараканских болотах, он, в отличие от своего толстого
конкурента и от прямого наследника российского престола, лично он взять
Москву без боя не рассчитывал, да и не по душе были ему дипломатические
элегантности. Джеймс допил "бифитер", отвратительно теплый и ничем не
разбавленный, зажал чемоданчик под коленями, сжался в позу человеческого
зародыша и куда-то, будь что будет, телепортировался. Его слабых силенок
могло хватить едва ли на сотню футов. Хозяин танка, конечно же, заметит, что
кто-то сидел на его кресле, кто-то бился лбом в его телевизор, кто-то выпил
его "бифитер", но хрен с ним. Снова зазвенел в воздухе кокнутый сервиз,
снова всколыхнулся кондиционированный воздух, занимая опустевшее
пространство. А Джеймс уже перенесся. Недалеко.
И ему повезло. На этот раз воздух вокруг него тяжело, грубо, совершенно
однозначно вонял меркаптаном. Иначе говоря, застоявшейся мочой. В душе
Джеймс возрадовался, что наконец-то попал в подходящее место, в общественный
туалет, потому что в Советском Союзе они должны пахнуть и пахнут так и
только так, - единственно плохо, если в женский, но уж как-нибудь. Но, когда
открыл глаза, понял, что снова ошибся. Он находился в кабине лифта, и лифт
опускался. Джеймсу повезло куда больше, чем можно бы ожидать. "А лифт
женский бывает?.." - пронеслась в голове разведчика идиотская мысль, но тут
же исчезла, ибо двери разъехались, и в лифт вперлась некая старушка с
полусотней хлебных батонов в трех авоськах через плечо. Джеймс не без труда
раздвинул хлеба и вышел на улицу. На углу прочитал название улицы:
"Плющиха". Джеймс прикинул в уме план города, наскоро втиснулся в городской
транспорт и с преступно малой скоростью помчался в Воротниковский переулок,
где в глубине двора, отделанного мемориальными досками, его ждала горячая
ванна, пища, выпивка, все, что душе шпионской угодно перед поисками
пропавшего императора.
Поднявшись по очень меркаптановой лестнице, дабы не лезть в лифт и его
не нюхать, Джеймс позвонил двадцать один раз в дверь старой московской
квартиры, на которой тускло поблескивала табличка с совершенно
неразбирабельной фамилией. За дверью долго звучала какая-то идиллическая,
почти сельская тишина, затем кто-то маленький, видимо, проплывший к цепочке
по воздуху, приотворил дверь и отвратительно знакомым голосом спросил:
- Вам кого?
Фотографическая память немедленно извлекла из запасников и предъявила
Джеймсу эту сморщенную хамитскую харю, - именно этот человек в самом начале
странствия по российским просторам не пустил его в Дом литераторов. Джеймс
тут же понял, что теперь выговор, кажется, схлопочет не он, а сам хамит, вот
кто положил деньги в литературный сортир, вот кто не допустил к ним
разведчика! Он помедлил и произнес фразу, заимствованную, кажется, из
какого-то масонского ритуала:
- Не здесь ли мощный гений бил ключом?
Хамит явно все вспомнил и все понял. Печально снял он цепочку, отворил
дверь и так же печально ответил:
- А я при чем?
Но, похоже, он очень хорошо знал, что как раз он-то тут очень и очень
при чем. Джеймсу давно не приходилось сталкиваться с масонами, но он
довольно много помнил из учебного курса и вполне мог поддерживать разговор
на условном языке Великого Востока. Удивило его то, что хозяин, оказывается,
просто шел по коридору ногами, а не парил в воздухе, как показалось сперва;
впрочем, ни малейшего звука его шаги не рождали. Никакого. Сильно пахло
мышами, а скорей не мышами, потому что именно таков был, надо полагать,
природный запах хозяина. Довольно просторная квартира была чудовищно
захламлена и завалена штабелями старых, очень темных Досок. Джеймс понял,
что это иконы, - хозяин, в ожидании давно уже столь желанной реставрации
Дома Романовых, безусловно, складировал в своем жилище некие дорогостоящие
вечные ценности.
- Наконец-то мы одни, - произнес хамит, уже, оказывается, уютно
устроившись за резным письменным столом. - Присаживайтесь. Говорите
свободно: прослушивание поручено преданным друзьям. Денег сегодня не
просите, они у меня на службе, а во всем прочем я к вашим услугам.
"Ну да, деньги в сортире", - подумал Джеймс.
- Нужно действовать немедленно. Император попал в их руки.
Хамит никак не прореагировал. Тогда Джеймс прибавил:
- И скорее выпить дайте.
Хамит беззвучно подплыл к буфету, выудил оттуда три бутылки, видимо,
чтобы у гостя был выбор, но достал лишь одну рюмку, притом ликерную, сам
явно пить не собирался. Помедлив, он вдруг спросил изменившимся голосом:
- Скажите... При царе как... с пенсиями будет?.. Мне скоро...
- Хорошо будет. С пенсиями. Всем дадут, - буркнул Джеймс и ухватил
керамическую бутылку с черной этикеткой; понюхал - понравилось. Рюмка тут
была ни к чему, он по весу понял, что в бутылке даже полного стакана
жидкости нет, и выплеснул содержимое бутылки в себя прямо из горлышка. Хамит
печально следил за донышком бутылки.
- Рижский бальзам, - полушепотом произнес он.
- Очень приятно, а меня зовут Роман Денисович, - буркнул Джеймс, уже
теплея душой, ибо давно он не пил ничего оригинального, а так хоть какое-то
утешение в жизни промелькнуло; волей-неволей Джексон заражал комплексом
интереса к оригинальной выпивке всех, с кем вступал в многолетнюю связь. - И
могли бы меня в тот раз и пропустить. Для меня же в сортире старались.
- Ничего не поделаешь, - опять-таки шепотом ответил хамит, - служба -
это служба. Вы бы на моем месте тоже... вас не пропустили. Меня зовут Прохор
Бенедиктович.
"Хрен его знает, может, сам себя и не пропустил бы", - подумал Джеймс и
тут же понял, что момент выбран был очень точно, как раз сейчас Джексон был
занят поисками императорского опекуна. Видимо, в Колорадо что-то уже знали.
Но, слава Богу, рецепт рижского бальзама Джексону не был нужен, он считал
эту выпивку рядовой, теперь он интересовался только самой наиредчайшей.
Появлялась возможность поговорить через Джексона прямо с Форбсом. Джеймс
окосел много сильней обычного, маршальский "бифитер" еще не окончательно
истаял в его мозгу, а теперь хамитский бальзам воссоединился с ним и
совместное их пылание напоминало тысячу солнц. Джеймс без запинки
отрапортовал, что не понимает причин своей телепортации с перрона, что
ничего он не пугался и на подобные случаи, с его точки зрения, инструкции
распространяться не могут, что он готов понести наказание, но просит
разъяснений.
"Вашу предстоящую телепортацию с перрона Киевского вокзала в Москве
предсказывал бюллетень предиктора ван Леннепа за прошлую пятницу. В согласии
с данным бюллетенем таковую телепортацию осуществил господин Бустаманте".
Джеймс быстренько отхлебнул из другого горлышка, сперва за здоровье
Голландии, потом за здоровье Италии.
"Принимайте последующие инструкции", - следом Форбс бросил куда-то в
сторону: "Полковник, прошу вас", - видимо, полковнику для чистоты связи тоже
дали мощно выпить, и тут посыпались на Джеймса бесконечные, сотнями и
тысячами нанизанные одна на другую инструкции Мэрчента, к которым, как
всегда, прибавить можно было только неукоснительное их выполнение. К концу
разговора у Джеймса вопросов не осталось вовсе, лишь булькало в желудке
содержимое четырех различных бутылок, слившихся в неимоверный коктейль.
Хамит беззвучно сидел в своем кресле, отчаянно трезвый, и смотрел в чашечку
остывшего растворимого кофе.
- Спать, - тяжело уронил Джеймс, отключаясь от связи. Через минуту он
уже спал - сидя и не раздеваясь. Прохор тихонько прибирал пустые бутылки, а
так и оставшуюся чистой рюмку поставил перед собой и аккуратно накапал
тридцать капель сердечного лекарства. Выпил его так же беззвучно, а потом
поглядел на часы. Скоро телевизор собирался выдать прямую трансляцию
творческого вечера Сидора Валового, бывшего личного друга Прохора
Бенедиктовича. Однажды Прохор даже пошел на то, что через свой шпионский
канал исполнил величайшее желание друга: Сидору страстно хотелось знать, кем
он был в предыдущем воплощении, не Буддой ли, не Фридрихом Энгельсом ли,
словом, кем именно. Прикрывшись необходимостью собрать данные о клиентуре
дома литераторов, послал Прохор запрос в штат Колорадо и от кого-то из
тамошних магов получил совершенно ясный ответ: "Был он Сидором, Сидором и
остался. Не зондировать, не разрабатывать". Не вербовать, стало быть. Истина
оказалась неудобосказуемой, Сидор оказался новым земнородным воплощением
дьякона Сидора, казненного в Москве в день воцарения на престоле первого из
Романовых, Михаила, а прежде того - кратковременного псковского царька,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг