между ног - а девушка уж далеко. С визгом хохочет, а с нею тайга, засло-
няя мохнатыми ветвями, загораживая темными стволами.
- Ишь стерва в како место пинат. Погоди ужо...
- Варвара - девка правильная, - цедит Михайло, кряжистый, почесывая
пальцем в бороде под губой. - Назрела она, как шишка кедровая, и семе-
ниться пора, ну только отскакивают от ее.
А Иванову тепло и радостно почему-то в сердце, где стоят серые искро-
вые глаза, матовый загар щек смугляных и налитые полные руки...
В вечереющем воздухе - синем, с черной порхающей мрежью - шопотные
речи текут:
"...С самого нового году, только что сдадут холода, сила, полыхающая
полевым паром-туманом, подымается из глубин земли. Незримо расходит-
ся-растекается она и наплывает томными валами во все живое: в коренья, в
зверье, в людей - во все живое. Волки по-иному воют и визжат, нюхают
следы волчиц, скулят и распяливают пасти в неодолимой жажде. Багровые
зори сочатся ядными каплями в неутомную кровь людского молодняка. Жадным
потоком плещется кровь в тугих мускулах, жжет кожу и кости крепкие ло-
мит"...
2.
До Петрова дня настоящей работы в деревне нет. Пахота? - здесь мало
пашут: из-за гнуса пашут вночевую и ранним утром. Растет только рожь, а
из яровых - овес. Главное занятие: скот, зверь, рыба и орехи кедровые.
Но нынче и рыбу ловят только для себя на потребу - хоть ее и много. Соли
нет. Вниз по Оби ломают соль, а доставки нет - не налажена. В декабре
только заняла Советская власть эту землю - не до соли, не до мелочей
тут. Сами бы мужики съездили - милиция отбирает: спекуляция, говорит.
Так и живут, преснушки пекут, а соль - какие там пустяки у кого сох-
ранились - пуще глаза берегут. Солдатка Акулька полакомиться вздумала,
так технику Круткину Кольке - так себе: сосунку - за два фунта соли про-
далась.
И работы до Петрова, настоящей, в деревне нет.
Некоторые долбят дуб-корье для дубления кож: такое корыто и немудрая
машина долбления (журавлик, а под ним вырубленное корытце) - торчат об-
щими, чуть что не у каждого двора.
На ветру, на солнце вялится медвежатина; это с того медведя, который
чуть не задавил дядю Марковея: рогатина, видишь, соскользом пришлась, а
бурый тут и насел. Ладно еще Степан, что с ним был и на кедр сперва со
страху залез, одумался и топором зверя зарубил, а то бы задрал леший дя-
дю Марковея. Месяц он провалялся: а теперь сидит на берегу, шеей жилис-
той покручивает и невод платает, и молодуха с ним (свадьбу перед Масля-
ной только справлял - крепок старик!).
Переметы раскиданы там и сям по заводям и заливам Тои и Баксы, а в
них морды расставлены. Недавно одну морду снесло: неделю не знали где
взять, и мальчонка Решетов ногой ущупал случайно, в воде брыкаясь. Стали
тащить - тяжелая и рассыпаться начала, а в дырья лини поперли. Тридцать
фунтов вытянули, да, пожалуй, столь же - как не больше - ушло. Жирные
такие, ленивые лини. Одно слово - "лень".
Иные по болотам мох сымают, сушат, на продажу свозят или срубы новые
проконопачивают.
Теперь вот, недели две будет, техники вчетвером наехали - по осушке
болот, и каждый день человек 12 - 16 поселковых на работах. Кто с лен-
той, кто с рейками.
Бабы же с утра до ночи ковыряются, как курицы, на огородах. Ровняют,
садят, - одной воды сколько нужно из Тои перетаскать. А из мужиков, кто
дома, снасти хозяйственные заправляют, собирают-гоношат.
Но настоящей работы до Петрова нет. После уж пойдет-повалит страда:
покос, сбор орехов, уборка хлебов, сеновоз в город. До нового году, а то
и январь прихватывает.
А пока - кони бродят по поскотине, тут, в кедровом бору; коровы и ов-
цы тоже по выгону, - но днем редко: гнус заедает, кормиться не дает.
Больше в стайках стоят, поматывают головами, помахивают хвостами и бьют
себя копытами по огромному животу.
Иногда вдруг, дико храпя и вращая красными глазами, примчится лошадь
с травы к воротам - нажарили, значит. Над городом где-нибудь сейчас се-
рыми космами волочатся облака мутной пыли, а здесь в дрожаще-чистом, го-
лубом - жужжат целые тучи паутов и комаров. Немного позже народятся
слепни и песьи мухи, а еще позже - мошкара, от которой и сетка не спаса-
ет. Неприметными глазу сверлами разъедает она кожу, и прикидывается опу-
холь.
Так вот живут тут.
По праздникам, по утрам, тише еще чем в будни. Только к полудню люди
начинают вылазить из разных холодняков, темных горниц и из голбцев -
всклокоченные, жаркие, потные. Спросонок долго скребут затылок заскоруз-
лой пятерней и чешут о притолку или городьбу спину, щурясь на солнце. А
потом плетутся на полянку под три хиреющих кедра.
Тут и напротив через дорогу, где лежат бревна у школы, - клуб. Тут
все вопросы разбираются и решаются всякие дела.
- И как это тебя угораздило, Филька: таких конев стравить?
Филька - малорослый мужичонко, с реденькой бородкой и наболевшей му-
кой в слезящих глазах - притискивает оба кулака к хрипливой груди и
кряхтит, как зубами скричагает:
- Да-ить чо ты сделашь!.. Рок на мою жись, проклятый!..
Упавшей, подгнилой березой третеводни задавило у него две лошади в
плугу.
- Рок тебе. Садовая голова. Сколь годов пласташь ты это поле - ужли
не видал, не дотяпал.
- О-ох! - вздыхает Филька, тряся кудлатой головой. На щеке до уха
подсохшая царапина и черный сгусток у брови.
- Тебе бы загодя подпилить - одна польза была бы: дров до двух сажен
выгнал бы. Ы-ых вы, хозява...
- По-одпи-илить... Сам с усам - тоже не пальцем деланы. Чужу-то беду
руками разведу. И што вы, братцы мои. Иду этто я на плуг-от налегаю... а
она - хряс-сь!.. Еле сам ускочил, а коней враз завалило: тольки што
дрыгнули раз ай два... И самого-то вицей садануло.
- Эх, ты... тюря. Голову бы те отпилить - по-крайности животны-те жи-
вы были бы.
- Все равно теперь, старики, пропадать мне. Куды я с одной кобылой да
еще жеребой?..
- Да уж нонеча не укупишь конев-то.
- Ку-уды те. 20-25 пудов ржи просють за одер... а пуды-то нонеча...
- Ноне не пуды, друг, а хвунты. Хлеб-от весь выкачали в момент.
- Прошлый раз очередь отводил я: военкома Елгайского возил. Дык в во-
лости мне отрезали: тридцать хвунтов, грит, на душу.
- 30?!.
- 30. А мне чо этот хвунт-от их на день. На экой пайке посидишь, и с
бабой спать прекратишь...
В густой пластовый разговор, как под лемех корень ядреный, вплетается
высокий молодой мужик. Партийный.
- Тут и есь, што не до баб. Сколь размотали за империстическу вой-
ну-то. Все с мужика тянули. А Колчак-от сколь позабрал, пораскидал, по-
пережег, па-адлюга. А теперь Совецка влась повинна? Знамо - вам не по
нутру. Потому она всех ровнят. Чижало ей - а она ровнят.
- Ково она ровнят-то? Чо ты от мамки отвалился только што, лешман.
Ро-овнят. Тебя да меня - деревню. А город-от, брат, живе-от. Комисса-
ры-те почище урядников орудуют.
- Ну, это уж неправда, - говорит Иванов, - вам хоть по фунту на день,
а в городе и того нет: 25 фунтов - самый большой паек, ответственный, а
больше - по 10 получают. У меня знакомый - заведывающий отделом народно-
го образования, старый коммунист, на всю губернию человек, - а дома фор-
менный голод.
- Ой, чо-то сладка-складка, да жись - горька, - ввернул мужик, глад-
кий с быстрыми светлыми глазами. До трех-четырех работников раньше дер-
жал - Егор Рублев.
- А вот - верно. Да вы вот нас за начальство почитаете, - а ну-ка,
какая у нас мука-то. Задохнулась, говоришь? Порченая? Сам же приценялся
к ней: продай говорит, Федор Палыч, на мешанину скоту. А?
- Чо ты сказывашь нам, Федор Палыч. Кабы сами не спытали. Приедет ми-
лицеришка поганый, ничто ведь - тьфу! А ты ему ковригу накроши. Сам-от
на хвунту, а ему - ковригу, вишь, да мясца, да самосядочки. Так -
не-так, говорит, - живо в буржуя оборотню.
- Начальник милиции ко мне заезжал восет, - поддержал Рублева лавоч-
ник Хряпов. - В обед вокурат. Ну я ему, конешно, отвалил: садись, грю,
господин-товарищ, с нами полдничать. Однако, говорю, как на меня самого
фунт, - то хлеба, грю, взять негде. Не обессудьте уж, милай... Без хлеб-
ца. Ха! ха! ха!
- Го-го-го! - повеселели мужики.
- Дык што ты. Позеленел аж весь. Грозится теперича: я, грит, у тебя
ишо пошарю в голбце-то. Романовски, грит, у тя там припрятаны, злое се-
мя.
- Ну, это отдельные случаи, - вставил Иванов. - Мы, ведь, должны по-
нять, что пока еще все налаживается. Советская власть тут не при чем.
- Да она кабы Совецка-то. А то камунисты правят. И кто это таки - ка-
мунисты?
- Неужели до сих пор еще не разобрались? Да вот вам товарищ Василий
скажет. Он в ячейке состоит - должен знать.
- А хто ему поверит-та? Он в своем антересе. Вопче - в ячейке у нас
одна голытьба да сволота. Безлошадны. Один дурак Петрунин в камуну-то
эту влез, из домовитых, - заязвил опять Хряпов. - Знам мы их.
- А ты не забегал? - взъярился партийный Василий. - Да тебя, кровосо-
са, мы и не припустим.
- Да нихто и не идет к вам, жиганам.
- Ну, а сами-то вы почто не вступаете? - спросил Иванов прочих мужи-
ков.
- Ну, нет, брат. Мы за большевиков. А камунисты нам ни к чему. За
большевиков мы и муки принимали, и супротив Колчака стражались, с
кольями шли. Кто у нас тут не порот-то! А сколько в борах позакопано. А
в острогах посгноено... И-и-и! Все за большевиков.
- Да, ведь, большевики - это и есть коммунисты.
Но мужики только в бороды ухмыльнулись: не обманешь-де.
- Мы за большевиков-то, браток, всей деревней семь месяцев бегали по
тайге. Ужли не разбирам?
- Чо тут.
- Мы ту партею досконально знам. А эта - друга.
Так и не убедил их Иванов.
- Ты, говорят, пожалуй, и сам-от не камунист-ли?
---------------
Вчера всей деревней ходили поскотину поправлять: кой-где нарушена бы-
ла, жерди новые вырубали, кустами и вицами переплетали.
И техник Иванов не ходил на болота - дома остался: инструменты выве-
рять, а прочие техники план наносили. Вокруг Иванова ребятишки сгруди-
лись, а он в трубу на рейку пеструю посматривает да винтики подвертыва-
ет. Мимо, гремя ведрами, Варя Королева ходит, огород поливает и девичьи
песни распевает малиновкой красногрудой.
Ребятишки дивятся:
- Дядинька, а дядинька, ужли ты столь далеко видишь цифры-то?
- А как же: стекло в трубе увеличивает и приближает.
- Дядинька, а мне можно поглядеть?
- Валяй. Да один-то глаз прищурь.
Мальчонка закрыл веком глаз и пальцем, как камнем, придавил.
- Ох, как близко... Вот, язви-те. Ну, вот пальцем дотронуть, - протя-
гивает он руку вперед.
- Петька, постой я...
- Ух! Красны, черны метки... ох, леший.
- Серя, и мне хоцца, - тянется девчонка Аксютка.
- Куды те. Чо ты понимашь!
А Варя опять с ведрами мимо идет: юбка высоко подоткнута, босая, и
белые круглые икры чуть подрагивают.
Косится на инструмент.
- Может, ты, Варя, хочешь взглянуть? - обращается техник к девушке:
"Чем бы ее задержать, ближе побыть и слова ее, молодостью и здоровьем
обволокнутые, послушать? Слова - как медовые пряники, вяземские".
Та ведра на-земь поставила и коромысло возле уронила.
- Ай и в-сам-деле позволь поглядеть, Федор Палыч, - нагнулась и, нем-
ного погодя: - Ничо я не разберу че-то.
- Да ты оба глаза таращишь. Стой-ка, я один тебе закрою.
Встал слева, одну руку положил на ее плечо, как обнял, а другую - ле-
вую - приложил к глазу. Потом чуть выдвинул объектив - переднее стекло:
лучше у ней, поди, зренье-то.
- Ну, что? Видишь что-нибудь?
Сам почему-то нагибается к ее голове и голос понижает. От волос ее
аромат, теплый и расслабляющий, бьет ему в ноздри, и оба молодые тела в
мгновенном касаньи бурливо радуются и замирают.
- Не-ет... ааа... вон... Глико - близко как. И ярко, лучше, чем
так...
Дыханья их уже смешиваются, и лицо Вари начинает пылать.
- Ну, еще что видно?
- А вон кедровина... чуть эдак поводит иглами... И тонюсенькие нитки
там вперекрест...
Потом она тихонько подымает голову и, уже смущенная неясными прибоями
крови и сладким томленьем, берется за коромысло и мельком из-под него
вскидывает влажные глаза на Иванова, а тот неверными руками зачем-то ос-
лабляет винты штатива.
- А почему это, Федор Палыч, кверху ногами кедровину видать?
- В трубе отраженья перекрещиваются: с корня-то сюда, а с ветвей сюда
падает; и ломаются на стекле-то - первое вверх идет, а второе вниз, -
дрогнувшим голосом радостно отвечает он, а в потемневших зрачках колы-
шется просьба:
"Варенька, милая, ну постой, побудь еще маленько"...
Но она уже вздевает ведра и, медленно повернувшись, покачиваясь, ухо-
дит, - только у калитки бросая косой, осторожный взгляд назад.
А Иванов сызнова инструмент устанавливает: ни к чему поверка вышла -
не те винты крутил он.
3.
Буйно цветет тайга под голубыми небесами. Коричнево-серые кедры расп-
ластали темно-зеленые лапы, а в них - как в горсти - торчат мягкие, жел-
товатые свечечки. Лиственница, пушистая и нежная, тихонько-молодо тулит-
ся за другие дерева, но парная нежность ее звездистых побегов, кажется,
липнет к губам.
В свеже-зеленых болтливых сограх, смешливых и ветреных, как в ушах
молодух, болтаются праздничные хризолитовые сережки, а боярка кудрявит-
ся, что невеста, засыпанная белыми цветами. Веселый сладкий сок бьет от
корней к верхушкам.
Не ведая ни минуты покоя, как хорошая "шаберка", шумит-шелестит ше-
лестун-трава, и ехидная осока то-и-дело облизывает резучий язычок.
А там вон, по елани*1, побежал-повысыпал ракитник-золотой дождь, и
кровохлебка радостно, как девчонка, вытягивая шею, покручивается теп-
ло-бордовыми головками и задевает ладони. Будто девушка-огородница жест-
коватыми, горячими от работы пальцами водит по ней:
Сорока-белобока
На пороге скакала...
Вон по мочежинам, по кочкам болотным, не моргая венчиками глазастыми
- вымытые цветы курослепа и красоцвета болотного; курятся тонкие строй-
ные хвощи. Голубенькие цветики-незабудки, как ребята, бегают и резвятся
у таловых кустов с бело-розовыми бессмертниками.
А там по полянам, опять неугасимо пылают страстные огоньки, которые
по-другому зовутся еще горицветами: пламенно-пышен их цвет и тлезвон-
но-силен их телесный запах, как запах пота. А в густенной тайге медовят
разноцветные колокольчики, сизые и желтые борцы, и по рямам*2 таежным
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг