честный, как мыслилось, мудрый роман, Юрий Иванович, притворяясь бодрым и
радостным, почувствовал беспокойство, схожее с тоской - надо будет днями и
ночами писать, а к чему, зачем? Тогда Юрий Иванович отогнал эту мысль, но
сейчас она всплыла снова, прямая и бесхитростная, как штык: а зачем все
это?
Даже если бы обнаружился, пусть не талант, а маломальские способности,
Юрий Иванович понял, что написать ничего не сможет: не было желания, не
хотелось высиживать - какой уж там роман! - повестушку, которая затеряется
среди сотен других и которая ничего ни в жизни вообще, ни в его, Юрия
Ивановича, жизни не изменит. Давно уж забылись давние, детские, мечты о
школьных хрестоматиях с отрывками из книг Ю. И. Бодрова, о портретах в
учебниках, и более поздние - об интервью и статьях о своем творчестве, о
заседаниях, совещаниях, на которых председательствует товарищ Бодров, о
днях литературы и делегациях за рубеж, руководителем которых имеет честь
быть лауреат писатель Бодров Ю. И., о каких-то личных кабинетах с
полированными деревянными панелями, о квартире с камином, о личной
"Волге"... Все забылось, почти забылось, осталось лишь одно - вера в свою
одаренность, а значит, и то, что рано или поздно будет написана хорошая,
крепкая, искренняя книга. Юрий Иванович холил, лелеял эту уверенность в
своем будущем триумфе, любил мечтать о нем, потому что больше ему любить в
себе было нечего, и погасни этот тускленький огонек надежды, нечем и
незачем будет жить. И огонек погас.
- Финита ля комедиа, - громко сказал Юрий Иванович и разозлился на себя за
дешевую реплику.
Даже оставаясь один, он всегда играл какую-нибудь роль: непризнанного
гения, стоика, циника, аскета, и сейчас, по инерции, изобразил нечто
устало-героическо-трагическое. Эта фальшь покоробила, но Юрий Иванович,
усмехнувшись, закончил тем же тоном, не выходя из образа:
- Какой великий актер умирает!
Он деловито сгреб бумагу, прижал ее к груди, точно ворох опавших листьев,
покачал слегка, как бы взвешивая, и сбросил в ящик. Закончил уборку в
комнате. Потом выволок из-под кровати чемодан с теми книгами, последними
книгами, которые поклялся никогда не продавать. Без уважения и трепета
сунул в рюкзак черные томики сочинений Хемингуэя, зеленые - Есенина,
сиреневые - Джека Лондона.
- Лжепророки, - бормотал Юрий Иванович, встряхивая рюкзак, чтобы книги
поплотнее улеглись. - Сильные личности, путеводные звезды... Дурите теперь
другому голову...
Посмотрел с сожалением на пять вишневых томиков Маяковского, которые
сиротливо лежали на дне чемодана. "Зачем они-то останутся, все равно бабка
отдаст кому-нибудь". Собрал и их.
- Вот так, Владим Владимыч, в этой жизни умереть не трудно, сделать жизнь
значительно трудней, говорите? Согласен.
Туго, будто петлю на шее врага, затянул шнурок на рюкзаке с книгами.
Около букинистического магазина Юрий Иванович наметанным взглядом отыскал
будущего покупателя. Это был модно одетый, сытый парень с тем особенным,
сонным, выражением лица, какое бывает у людей убежденных, что на них
закончилась эволюция, и мать-природа успокоилась, создав такую совершенную
особь. "Нэпман, - оценил его Юрий Иванович. - Приемщик стеклотары или
автослесарь. Нажрался, нахапал дубленок, мохера, перстней-печаток, теперь
решил интерьер в своем бунгало украсить". Отозвал парня, увел его в
дальний сквер и там продал книги. Маяковского покупатель взял, не
задумываясь. "Мало ли кто придет, - подмигнул он, - страхделегат,
участковый мент... Пусть видят, что мы читаем". Есенину обрадовался, даже
промурлыкал, неизвестно к чему: "Из какого же вы, не родного ль мне, края
прилетели сюда на ночлег, журавли?" Юрий Иванович, рассвирепев, но
сдержавшись, подтвердил, что это лучшие стихи поэта. Хемингуэя парень тоже
купил сразу: видел его портрет у знакомых, и те много говорили про этого
писателя. А вот Джека Лондона, к удивлению Юрия Ивановича, хотел
забраковать. Не понравился зачитанный томик с "Мартином Иденом" и "Морским
волком" - "нэпман" хотел иметь собрания сочинений хорошего товарного вида.
Юрий Иванович, презирая его, заявил, что книгу эту не отдаст, а продаст
кому-нибудь отдельно за цену всего Есенина, потому что и "Мартин Иден" и
"Морской волк" - это катехизис, евангелие каждого сильного человека,
оттого и зачитаны. Торговался Юрий Иванович зло, расчетливо и беспощадно;
в итоге выцыганил за томик двадцать пять рублей.
Уплатив и штраф, и за вытрезвитель, он пришел в свою комнатку, завалился,
не раздеваясь, на койку и неожиданно уснул. И увидел Джека Лондона. Даже
во сне Юрий Иванович завидовал ему, может, еще более люто, чем наяву. Но
сейчас к этому чувству примешивалась еще и злоба на писателя за то, что он
заставил своего Мартина Идена работать и голодать, голодать и работать,
прежде, чем тот получил признание. Будто все дело в трудолюбии и лишениях
- ерунда это! И Юрий Иванович тянулся к Джеку Лондону, чтобы придушить
его; но вдруг, в какой-то миг, осознал, что он, Юрий Иванович, и есть
Мартин Идеи, но тянется не к своему автору-создателю, а втискивается в
иллюминатор, обмирая от страха, что не пролезет живот. Когда, проскользнув
из душной каюты наружу, он начал медленно, плавно покачиваясь, опускаться
а успокаивающую ласковую воду, то обнаружил с изумлением, что стал
Мармеладовым, и еще подумал, что это глупо, так как героя этого никогда не
уважал, и что лучше бы уж превратиться в Раскольникоза. От сильного
огорчения оказался он не в море, а на берегу. Была южная теплая ночь,
внизу мерно и лениво поднималась невидимая волна, уверенно, но мягко
накатывала она на бетон, и тогда белой лохматой гусеницей вырастала под
ногами седая пена гребня, приближалась с шумом, и шум этот, возникая из
ничего, поднимался до гула, до резкого удара, заглушал на время чистый и
экзотически звонкий стрекот цикад. Юрий Иванович, все еще оставаясь и
Мартином Иденом и Мармеладовым, узнал во сне и бетон набережной, и цикад,
и кипарисы, похожие на черные языки пламени, которые угадывались в
сплошной тьме ночи, - так было, когда он с будущей первой, еще
студенческой, женой приехал в Крым и сразу побежал на встречу с морем. Во
сне Юрию Ивановичу стало легко, радостно, безмятежно, как было радостно и
безмятежно в те две счастливые курортные недели, беззаботность и счастье
дней которых никогда уж больше не повторялись. Он спал, улыбаясь, и не
знал, что по щекам текут слезы.
От них он и проснулся. Первые секунды все еще продолжал улыбаться, но тут
же вспомнил все; вскочил, вытер щеки, опухшие глаза, пригладил
встопорщившуюся бороду. Чтобы не дать думам обезволить себя, прошел
деловито в коридор, на кухню. Хозяйки не было дома. Юрий Иванович стаскал
к печке рукописи, публикации и сжег их...
- Да, бойкий писака я был, - повторил он, прочитав еще раз листок
сочинения.
Аккуратно сложил его, сунул в задний карман брюк и задумался. Опять увидел
Староновск, беспредельную площадь базара, пологий берег напротив Дурасова
Сада - место, где всегда купались в детстве; школу, вычурную, точно
кирпичный торт; свой дом, красивый, будто на открытке.
- Съездить, что ли, на прощанье? - задумчиво спросил себя Юрий Иванович, и
мысль эта понравилась.
Опрокинулся навзничь, подсунул ладони под голову и закрыл глаза. Не спеша
шел он пацаном по улицам городка, ощущая босыми ступнями горячую пыль,
которая цвиркала фонтанчиками меж пальцев, и, поворачивая за очередной
угол, с радостью узнавал то замысловатый, с башенками, с арочными и
полукруглыми окнами, весь в потемневших деревянных кружевах дом купца
Дурасова, то затейливо выложенный из кирпича Дом культуры - бывшее
купеческое собрание, то Дворец пионеров, с его ажурной чугунной решеткой и
облупившимся гипсовым горнистом у входа. Воспоминания, которые смаковал
Юрий Иванович, наплывали, теснились, наполнялись подробностями, четкими
деталями, но все они были светлые, трогательные в своей чистоте и какой-то
целомудренности.
Юрий Иванович вздохнул, достал сигарету. Но прикурить не успел.
Кто-то неуверенно постучал во входную дверь.
"Ну и бабуля, - огорчился Юрий Иванович. - Ключ забыла! А если бы я ушел?"
Он с кряхтением слез с постели, пошел, отдуваясь, в сени. Открыл дверь,
зажмурился от яркого солнца, всмотрелся и остолбенел.
На крыльце стоял интеллигентный, в солидных очках, в светлом костюме,
широкоплечий, как атлет, и стройный, точно грузинский танцор, Владька
Борзенков - одноклассник, приятель детства, не ставший другом. Юрий
Иванович сразу узнал его.
- Здравствуйте, - Владька неуверенно улыбнулся. - Мне сказали, что здесь
живет Бодров... Юрий Иванович.
Тот хотел было рявкнуть, что никакой Бодров тут не живет, но передумал:
чего ему прятаться, когда собрался уходить из жизни?
- Не узнал, что ли?
- Вы? - заморгал Владька и недоверчиво оглядел его сверху вниз.
- Я, я, - ворчливо подтвердил Юрий Иванович. - Только давай без этих "вы".
- Отступил в сторону, пропуская гостя, - Проходи. И не удивляйся тому, что
увидишь. "Праздник, который всегда с тобой", так сказать.
Владька проскользнул в сени между его животом и косяком, и Юрий Иванович
провел гостя к себе. Тот изо всех старался выглядеть невозмутимым и не
пораженным.
- На, подстели, - Юрий Иванович сорвал со стола газетку, протянул ее, - а
то брюки испачкаешь.
Но Владька, обиженно передернув плечами, храбро уселся на черную щелястую
табуретку. Юрий Иванович усмехнулся, завалился на койку. Прикурил.
- Как ты нашел меня? - спросил без интереса. - Ведь столько лет - батюшки!
- с выпускного не виделись.
- Через справочное, - приятель старательно избегал смотреть по сторонам.
Сидел прямой, развернув, как солдат на параде, плечи. - Дали адрес
прописки. Зашел к твоей жене.
- Мы с ней больше года не живем, - зевнул Юрий Иванович и вдруг испуганно
повернул голову. - Неужто она знает, где я?
- В общих чертах. Приблизительно... А тут я прохожих поспрашивал. А-а,
писатель, говорят. Ну и указали.
- Популярность, - Юрий Иванович засмеялся, закашлялся, отчего тело
заколыхалось, пружины кровати застонали.
- А ты правда писатель? - Владька все-таки решился, быстро оглядел пустую,
как келья монаха, комнату, задержал взгляд на столе, где ни бумажки, ни
книжки, ни карандаша, ни ручки.
- Только сегодня роман закончил. Поставил последнюю точку, - Юрий
Иванович, все еще всхлипывая от смеха, вытер кулаком глаза. - А ты кто?
Доктор наук? Профессор?
- Ага, - равнодушно подтвердил приятель.
- Ну! - обрадовался Юрий Иванович. Сел на кровати. - Молодец. И в какой же
области?
- Закончил физтех, работал в институте высоких энергий, - Владька снял
очки. Сморщившись, сдавил большим и указательным пальцами переносицу. -
Сейчас работаю над темой: пространство - время.
- Понимаю, понимаю. Эйнштейн, искривление пространства, е равняется эм цэ
квадрат, - Юрий Иванович, раздвинув ноги, уперся ладонями в колени.
Опустил голову. - Я всегда считал, что ты далеко пойдешь. Тебя еще в
младших классах звали "профессором"... - он вспомнил того, давнишнего,
Владьку: тоненького, сутуловатого, большелобого. Правда, никакой
вундеркиндовской анемичности в нем не было, первым озорником и выдумщиком
признавали будущего доктора наук пацаны.
- Не говори ерунды, - перебил приятель. - Самый способный среди нас был
ты,- - без лести, буднично добавил он. Надел очки. - Я жене своей все уши
прожужжал про тебя. И вот видишь, прав - пи-са-тель! - Поднял указательный
палец, прислушиваясь с уважением к этому слову.
- Давай не будем играть в "кукушка хвалит петуха", - оборвал Юрий
Иванович. Поплевал на окурок, швырнул его в ящик из-под рукописей. Встал,
надел свой единственный, кожаный, пиджак. - Пойдем, посидим где-нибудь,
поболтаем. Я тут... гонорар получил, - отвернулся, достал деньги,
прикинул, можно ли рассчитывать на ресторан, чтобы и на билет в Крым
хватило, или придется приглашать приятеля в пивнушку. - В моей берлоге
свежему человеку тяжко, - покосился на гостя, поджал обиженно губы. - Чего
рассматриваешь? Изменился?
Владька добродушно глядел на него. Пошевелил неопределенно пальцами в
воздухе.
- Есть маленько: живот, лысина, борода. И вообще...
- Зато ты, вижу, спортсмен-олимпиец. Здоровый дух в здоровом теле, -
беззлобно проворчал Юрий Иванович.
- Держу форму; гимнастика, бассейн, лыжи... - начал было не без гордости
гость, но хозяин насмешливо фыркнул.
- Образцово-показательный, значит? Ну-ну, - он язвительно глянул на
приятеля, заметил, что тот обиделся. Улыбнулся виновато, с деланной
скорбью. - А я вот, как видишь, подизносился. Почки пошаливают, печень
барахлит, мотор вразнос пошел... Потопали? - Сунул деньги в карман:
Владька, вроде, не кутила, не выпивоха, значит, можно обойтись бутылочкой
в кафе. - Обмоем где-нибудь встречу.
- Обмоем, конечно. Но в другой раз. Извини, я на машине, - приятель развел
руки и вдруг, радостно хлопнув в ладоши, вскрикнул: - Слушай, есть
отличная идея! Ты действительно не занят, действительно закончил работу,
действительно сейчас свободен?
- Как горный орел, - Юрий Иванович потянулся, выкинул в стороны крепко
сжатые кулаки. - Наконец-то отдохну от такой жизни! - Задрал бороду к
потолку, зажмурился. - Сегодня или завтра уезжаю к морю.
- Может, подождешь с морем? - весело попросил приятель. - Отложи, а?
Хочешь, через недельку вместе махнем, я отпуск возьму. А сейчас давай
отправимся-ка в Староновск.
- В Староновск? - Юрий Иванович приоткрыл один глаз, медленно опустил
руки. - С чего бы вдруг?
- Да не вдруг, не вдруг, - торопливо принялся объяснять Владька. - Я там
часто бываю. У нас в Староновске база - не база, нечто вроде лаборатории.
Аномалия в нашем городишке оказалась уникальная... Ну, это сложно и долго
объяснять. Говори - едешь?
- Вообще-то заманчиво, - неуверенно заулыбался Юрий Иванович. Тоска,
сжимавшая два дня сердце, поослабла с приходом одноклассника, а после
приглашения на родину и вовсе, кажется, исчезла. - А что? Можно, - он
задумчиво смотрел в окно. - Время для меня цены теперь не имеет. Неделей
раньше - неделей позже...
- Вот и отлично! - Владька сорвался с табуретки, запетлял по комнате. - Ты
после школы хоть раз был в Староновске?.. Вот видишь. Это же свинство! -
Он с силой опустился на кровать, подскочил разок-другой на пружинах. - Я
еще вчера хотел уехать, но вдруг, не знаю, с чего, вспомнил тебя. И так
мне паршиво стало, не поверишь. Да что же это такое, думаю, в детстве чуть
ли не друзьями были, живем в одном городе и не видимся... Да не бери ты
ничего, - взмолился, увидев, что Юрий Иванович сдернул с гвоздя серое
вафельное полотенце, - у меня все есть!
Юрий Иванович с сомнением рассматривал полотенце. Скомкал его, швырнул в
угол.
Подошёл к столу, отыскал в ящике клочок бумаги. Не слушая одноклассника,
написал, сосредоточенно сдвинув брови: "Ольга Никитична! Я уехал. Спасибо
Вам за все. Оставляю плату за комнату. И еще немного. Может, хватит, пока
жильца найдете. Вещами моими (пальто, шапка, свитер и пр.) распоряжайтесь,
как хотите. Не поминайте лихом, простите, если что было не так. Юр. Ив.".
Задумавшись, нарисовал жирную точку. Очнулся, вынул деньги. Отсчитал три
десятки. Поразмышлял. Добавил еще одну и положил их под записку.
- Так, кажется, все.
Владька бодро вскочил, одернул пиджак, повел плечами.
- Идем, - Юрий Иванович подтолкнул его в спину.
Вышел вслед за гостем. Но в дверях, зная, что все кончено, что впереди -
Черное море, что возврата нет, еще раз оглянулся и увидел вдруг комнатенку
свежими глазами, глазами человека, не замороченного бреднями, глазами
Владьки, например, и поразился, похолодел от стыда за нищету и убожество
своего жилья, покраснел от вида грязи, пыли, запущенности этой ночлежки, в
которой хозяйка первые дни пыталась наводить порядок, но была напугана
резким заявлением жильца не вмешиваться в его дела, и отступилась. Лицо
Юрия Ивановича болезненно сморщилось, отчего, мясистое, опухшее, стало
плаксивым.
- Ну и хлев, - прошептал Юрий Иванович и, неожиданно для себя, плюнул в
сторону письменного стола.
Развернулся, быстро вышел из дома.
На крыльце он с вызовом взглянул на приятеля, ожидая найти на лице
профессора сочувствие, сострадание, но тот улыбался безмятежно и
счастливо, не было ни самодовольства, ни жалости к неудачнику. Юрий
Иванович запер дверь и, подбрасывая ключ на ладони, спустился по
ступенькам. Владька, опережая, шмыгнул мимо, зашагал молодцевато к
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг