- Врешь!
- Через два месяца. По состоянию здоровья, - авторитетно сказал
Митрошкин с уверенностью человека, отвечающего за свои слова. - Будет
новый. Молодой, наших лет, доктор в тридцать, членкор в тридцать два. На
той неделе прибывает пополнение - орава молодняка, из училища имени Холопа
Никишки, как всегда.
- Да-а... - сказал Панарин.
- Чему тут удивляться? - пожал плечами Шалыган. - Тим, Тарантул -
последний мамонт Поселка, последний динозавр тех времен, когда вначале
требовали результатов, а уж потом вскользь интересовались процентом
потерь.
"Интересно, сам-то ты из каких зверей будешь?" - подумал Панарин,
украдкой приглядываясь к Шалыгановым колодкам - был там и полный набор
орденов Галилея, и ленточка исключительно редко вручавшегося (особый вклад
и проявленные при этом) ордена Командора Беринга, и ленточка Звезды
Улугбека, которую Панарин видел впервые в жизни на живом человеке, и
ленточки, принадлежавшие регалиям, о которых Панарин вообще не имел
понятия. Чудит дедушка? Или нет?
- Вот тебе и выход, - сказал Панарин Клементине, чтобы уйти от загадок.
- Понаедут молокососы с твердыми моральными устоями, воссядет
тридцатипятилетний членкор, и все уладится.
В динамике заиграл горн, и публика в ожидании выхода новобрачных стала
строиться шпалерами.
- Тим!
Сзади стоял капитан Окаемов, румяный двадцатипятилетний детинушка,
начальник Отдела Безопасности - косая сажень в плечах, серебряные лары,
Боги-охранители, на погонах. Сейчас он выглядел странно - весь какой-то
мятый, взъерошенный.
- Что? - спросил Панарин.
- Пойдемте. Немедленно.
- Что случилось? - встревожилась Клементина. - Сегодня ведь нет
полетов.
- И не будет, не будет... - Окаемов бочком-бочком отходил, волоча за
собой Панарина. - Мы в клинику, человеку там плохо, начальство просит
позвать...
Капитан Окаемов был человек энергичный, неглупый и совестливый. Энергию
ему оказалось некуда приложить - его безопасники несли скучную службу в
качестве вахтеров и ночных сторожей, оцепляли при аварии посадочные полосы
да отволакивали в вытрезвитель подобранных в горизонтальном положении
пилотов. Как человек совестливый, капитан тяготился своей полуненужностью
и малозначимостью, отчего, по достоверным данным, частенько запирался
ночью в цейхгаузе Отдела, долго кушал водку (в бар он ходить стеснялся -
вдруг да обзовет кто дармоедом) и тихонько пел самому себе песни. Кончал
он обычно тем, что находил какой-нибудь дрын и порывался наружу - идти
драться с засевшими в Вундерланде драконами и чудо-годами. Тогда из
караулки приходил седой старшина Касторыч, по слухам, помнивший еще
легендарного надворного советника аэрологии Сперантьева, запускавшего
некогда над Вундерландом воздушные шары с наблюдателями, лихими усатыми
поручиками лейб-аэростатного его величества полка имени кесаря Рудольфа, и
баллоны с громоздкими ящиками фотографических камер. Касторыч показывал
начальству ядреный кулак с вытатуированным Коперником и, наплевав на
субординацию, осведомлялся: "А в рыло не хошь, салага"? Окаемов тогда
сникал, покорно делал кругом через левое плечо и засыпал в уголке, а
Касторыч укрывал его шинелью, ставил рядом чекушку, банку с малосольными
огурчиками и уходил на цыпочках читать по складам Лукиана и
Крыжановскую-Рочестер, до коих был большой любитель.
Как человек неглупый, Окаемов пытался искать выхода в самообразовании -
заочно учился на факультете прикладной философии и запоем читал в трезвые
периоды научно-популярную, научную и околонаучную литературу, всю подряд,
оптом, чохом и гамузом, по всем областям знания. Правда, ничего путного из
этого не вышло стараясь соответствовать высоконаучному учреждению, при
котором нес службу, Окаемов, что ни неделя, выдвигал завлекательные, но
абсолютно несостоятельные с научной точки зрения гипотезы о Вундерланде. В
общем, его любили как своего парня и оригинала. Но сейчас он явно не
собирался ошарашивать Панарина очередным измышлением, что-то другое...
Второй блок клиники густо оцепили безопасники и сотрудники Лаборатории
Встречи Случайностей. Прямо на газоне стояли машины ЛВС, шевелились
сложные антенны, трещали рации, бегали взад-вперед врачи. У крыльца,
распространяя запах спирта и оружейной смазки, возвышался Касторыч, держа
наперевес противотанковый гранатомет.
- Хоть ты исчезни! - рявкнул на него Окаемов.
- Не могу. Феномен, - с достоинством ответил Касторыч и не пошевелился.
- А ежели случился феномен, надо бдить.
Окаемов почти бежал перед Панариным, распахивая-стеклянные двери. У
палаты Славичека стояли четыре безопасника, с автоматами, не оттертыми
толком от смазки, и случайники с какими-то приборами.
- Входите. - Окаемов распахнул дверь.
- Ну и что?
Палата была пуста. Кровать разобрана, рядом с ней уныло повисли шланги
капельниц.
- Смотрите. - Окаемов подтолкнул его к висевшему на стене большому
квадратному зеркалу.
Панарин стоял вплотную к зеркалу, но не отражался в нем, и Окаемов не
отражался. Отражались разобранная кровать, капельница, медицинские
приборы, а Панарин с капитаном - нет. Там, в Зазеркалье, были Бонер и
Славичек. Славичек в пижаме сидел на постели и чистил апельсин, а Бонер, в
мятом летном комбинезоне, расхаживал по комнате, курил и горячо говорил
что-то. Славичек внимательно слушал, вставляя порой короткие реплики.
Панарин, не отдавая себе отчета в том, что делает, постучал кулаком по
холодному стеклу.
- Бесполезно, - сказал Окаемов. - Мы и стучали, и записки им
показывали. Друг друга мы не видим.
- Зеркало снимали?
- Адамян снимал. Зеркало как зеркало. Если отойти с ним в другой угол,
оно отразит все, как и полагается нормальному зеркалу. А здесь, на этой
стене - только они...
- Метроном Славичека? - спросил Панарин.
- То застучит, то молчит. - Окаемов схватил его за рукав. - Что же
получается? Они не умерли, они в Зазеркалье.
- Очень похоже, - сказал Панарин. - Увы, придется нам ограничиться
констатацией сего факта. Потому что больше ничего мы сделать не в
состоянии... Что еще?
- Содержимое тумбочки.
- А что там такого? Впрочем... Вы что имеете в виду?
- Вот это. - Окаемов развернул носовой платок и показал завернутый в
него талисман-гальку. Обычный обкатанный камешек в
желто-черно-бело-красную полоску, с просверленным отверстием, на шелковом
шнурке. У многих были такие, где-то их подбирали по Бог весть кем
заведенной традиции. У Панарина не было - никогда ему на пляже эти
"полосатики" не попадались.
- Ну и что?
- В палату его привезли абсолютно голого, вы же знаете правила - всю
одежду в таких случаях забирают на исследования. Персонал клянется, что
тумбочка была пуста. Посетителей к нему не пускали. Откуда талисман тут
взялся?
- Ну мало ли...
- А знаете что? - Окаемов глядел на него торжествующе. - А почему до
сих пор никто не додумался приложить его к уху?
- Куда?
- К уху, как раковину. Я вот попробовал, как та обезьяна с будильником
- помните, "В мире животных" показывали? Просто так, взял да и приложил.
Вы попробуйте сами.
Панарин пожал плечами и приложил камешек к правому уху. Окаемов
затаился, как мышка, тишина вокруг стояла гробовая.
Постепенно Панарин стал слышать - но не ушами, а как бы мозгом - словно
бы плеск морских волн, набегающих на песчаный берег, шелест легких шагов,
крики птиц. Словно бы флейта играла где-то на берегу, чистые, нежные
звуки, и кто-то смеялся, доносилась то ли песня без слов, то ли звуки
эоловой арфы...
- Слышите? - сказал Окаемов. - Слышите...
Он уже не спрашивал - утверждал.
- Вот что, - сказал Панарин. - Это я пока что заберу. (У Окаемова был
вид ребенка, внезапно лишившегося любимой игрушки.) Заберу. Есть кое-какие
предположения. Не беспокойтесь, в случае чего первооткрывателем будете
числиться вы...
- Значит, есть открытие? - Окаемов был на седьмом небе.
- Возможно, - сказал Панарин. - А вы никогда не слышали, что есть
открытия, которые следовало бы сразу закрывать? Нет? То-то... И уберите вы
вашу ораву, глупо, в самом деле...
- Сейчас уберу, это я сгоряча, от испуга...
Панарин козырнул и, стараясь не смотреть на зеркало, пошел к выходу. На
крыльце он задержался, помахал "полосатиком" на шнурке перед лицом
старшины Касторыча и спросил:
- Доводилось видеть?
Остекленевшие от запойного пьянства глаза старшины стали вовсе уж
страшными. Он приставил гранатомет к ноге, грохнув им о ступеньку, выкатил
глаза и тихо прошелестел:
- Ваше благородие, бросьте... Пропадете ни за что, как прапорщик
Ружич...
Что-то замкнуло у него в мозгах, вызывая неведомые Панарину ассоциации.
- Ты что, до тременса долакался, старинушка? - спросил Панарин. - Какое
я тебе благородие?
- Извиняюсь, ваше высокоблагородие, потому как - полковник вы...
Во всяком случае, в его бреде была своя логика.
- Младший унтер-офицер гайдроподержательной команды Малохатко на караул
встал! - отрапортовал Касторыч. - Ваше высокоблагородие, бросьте дрянь
эту, Богом прошу, до пекла доведет, оглянуться не успеете... Ружич тоже
смеялся.
- Над чем? - спросил Панарин.
Касторыч выкатывал глаза и дрожал всем телом. Видя, что толку от него
не добьешься, Панарин отобрал гранатомет и забросил в кусты. Потом махнул
ближайшим безопасникам и в нескольких словах обрисовал ситуацию.
На Касторыча навалились со всех сторон и, превозмогая отчаянное
сопротивление, поволокли в сторону первого блока, куда обычно
препровождали допившихся до белой горячки. Он выдирался, иногда попадал
кому-нибудь по уху, но безопасники висели на нем, как лайки на медведе. Он
сдался и заорал:
- Влеките, игемоны! Ваше благородие, опомнитесь, Ружич и Вольский вон
тоже... А потом?
За кучей сцепившихся тел захлопнулись стеклянные двери первого блока,
Панарин пожал плечами и направился к калитке. Мимоходом он, оглянувшись
по-воровски, открыл дверцу ближайшего фургончика Лаборатории Встречи
Случайностей и взял с пола плоский серебристый чемоданчик
экспресс-анализатора. Выскользнул в калитку и сразу завернул за угол.
"Значит, вот так, - думал он. - Уходит Адамян. Уходит эпоха. Ну,
предположим, эпоха не уходит, потому что уходит один лишь Адамян, но все
отныне будет не так, все станет чуточку иначе. Непьющие пилоты,
кафе-мороженое напротив бара, молодой директор... ну, предположим, до
шелеста белых крыльев еще далеко, много воды утечет в Реке..."
Он спешил к себе в коттедж окраинными улочками, чтобы не столкнуться с
трезвой свадебной процессией и не оказаться в нее затянутым. Догадки не
оформились окончательно - так, колыхались зыбкие туманные контуры - но
услышанные от Касторыча фамилии он когда-то где-то слышал уже...
Он вошел в свой коттедж, в тщательно прибранную, насквозь стандартную
комнату. Улыбалась с цветного плаката разухабиста зарубежная красотка в
купальнике из рыболовной сети, на письменном столе размеренно стучал
голубой метроном.
Панарин погрузился в книжные завалы и часа через полтора нашел
обтрепавшийся томик, изданный лет восемьдесят назад. Лет пять уж как его
не открывал.
Как всякое грандиозное и протяженное во времени предприятие, аэрология
обросла за годы своего существования легендами, преданиями, бредовыми
вымыслами, апокрифами и полумистическими откровениями. К которому из
жанров относилась изданная еще при старой орфографии книжка, установить
было бы затруднительно. Автор, корреспондент какой-то бульварной
газетенки, старательно собрал анекдоты, слухи, сплетни из жизни обитателей
Поселка (именовавшегося тогда Сьянсбургом) и выпустил их в свет под
названием "Будни королей воздуха".
Панарин стал читать и странице на пятидесятой натолкнулся на искомое.
Историю о том, как однажды поручик Бельский, отпетая головушка, любитель
прекрасного пола и воздушных выкрутасов, якобы ухитрился приземлиться в
Вундерланде, собрал там пригоршню цветных камешков и сделал из них
ожерелье для своего предмета воздыхании, некоей певички Илоны, в
Сьянсбурге гастролировавшей. Восхищенная редчайшим подарком, певичка Илона
вскорости вознаградила поручика за его храбрость самым приятным образом,
что вызвало лютую зависть и злобу прапорщика Ружича, соперничавшего с
поручиком относительно певички Илоны. Надравшись в тот же вечер в
офицерском собрании, Ружич стал кричать, что поручик Бельский - записной
враль и шарлатан, что в Вундерланд он вообще не летает, а кружит где-то
поодаль, пока не налетает нужное время, что камешки эти он подобрал в
окрестностях Сьянсбурга и жестоко облапошил доверчивую красавицу. Поручик
Бельский заехал прапорщику Ружичу в ухо и оборвал с него погоны. Назначен
был суд офицерской чести, запахло дуэлью, но, недотерпев до начала суда,
ранним утром прапорщик Ружич появился на летном поле, целясь из браунинга,
заставил аэродромную команду заправить его аэроплан и громогласно заявил,
что отправляется в Вундерланд набрать настоящих тамошних камней и навсегда
посрамить жулика Бельского. Видя его состояние, дежурный офицер и команда
не осмелились препятствовать, заправили бак и крутанули винт. "Ньюпор"
Ружича, ведомый похмельными руками, взлетел, кренясь вправо-влево - и
навсегда исчез в рассветной дымке над синими горами. А вскоре грянула
первая мировая, всем стало не до Вундерланда, в вихре событий и перемен
затерялись и поручик Бельский, и заезжая певичка Илона, и все остальные...
Такая вот история. Панарин не взялся бы сейчас оценивать ее
достоверность. Он знал одно - "полосатики" не могли быть подобраны в
окрестностях Поселка...
Кое-какой навык у него был, и он уверенно нажал несколько клавишей,
перевел три рычажка и сунул снятый со шнурка "полосатик" в круглое
отверстие на серебристой панели экспресс-анализатора. И почти сразу же
дурным мявом взвыла сирена, по голубому экрану дисплея побежала красная
строка: "Тревога! Тревога! Тревога!" Панарин хлопнул ладонью по клавише, и
сирена смолкла, но дисплей продолжал работать.
"Полосатик" был из Вундерланда. Никаких сомнений. В домах десятков
пилотов лежали, висели у них на шее камни из Вундерланда. Разговор о их
происхождении как-то никогда не возникал. Теперь ясно, что те, кто _знал_,
вовремя обходили скользкую тему. А это означало...
Панарин глянул на голубой метроном, украшенный золотым альбатросом. Кто
помнит, когда появились метрономы? Да никто не помнит, даже Шалыган ничего
не сказал, а этот вопрос не принадлежит к тем, от которых он уклоняется.
Просто мы знаем, что метрономы останавливаются, когда погибает их хозяин.
Собственно, мы не знаем - нам так сказали. Давным-давно, не упомнить уж и
когда. И мы выросли, возмужали с этим чужим утверждением, и сейчас только
спохватились, что никакими доказательствами оно не подкреплено. Случалось
несколько раз, что после смерти пилотов их метрономы находили
остановившимися. Ну и что? Можно подыскать множество других объяснений, но
мы подобны австралийским аборигенам, искренне считающим, что в том-то и
том-то разрисованном камне заключена их душа. Как вообще могло произойти,
что мы, люди технотронного века, дипломированные специалисты, атеисты,
материалисты, поверили, будто наша жизнь связана со стучащим приборчиком?
Потому только, что так утверждает Президент Всей Науки - скучно и
многословно?
Панарин рывком поднялся. Честно говоря, ему было страшно, но он собрал
в кулак всю волю, всю силу духа, непропитую пока что решимость и смелость.
И остановил метроном. Блестящая стрелка с грузиком замерла,
отклонившись вправо. И ничего особенного не произошло, вообще ничего не
произошло, метроном молчал, а Панарин оставался живехонек и невредим.
Поборов оцепенение, брезгливо, словно дохлого мыша, он взял метроном за
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг