- Ну, и что вы обо всем этом думаете? - спросил я.
- Ничего пока, - сказал Бородач. - Мы как следует разберем все "за" и
"против", свяжемся с Ламстом, потому что без него не обойтись. Попробовать
безусловно стоит. Те, кто пробовал до вас, не знал того, что знаете вы...
Кати проводила меня до комнаты отдыха.
Не зайди она туда следом за мной, ничего бы и не было, наверное, но она
зашла, и полумрак, как это всегда бывает, действовал подбадривающе, внушая
хорошее такое ощущение свободы и вседозволенности, - поскольку мы взрослые
люди, должны трезво смотреть на некоторые вещи, и точно знаем, чего
хотим...
Я обнял ее, и получилось неловко, потому что она стояла ко мне боком.
Она не пошевелилась, я повернул ее лицом к себе и попытался поцеловать,
успел только наклониться к ее лицу, а в следующее мгновение уже спиной
вперед летел на диван, и взорвавшаяся под ложечкой граната разлетелась на
миллион острых крючков, раздиравших живот и перехвативших дыхание.
Она не ушла и не зажгла свет, за это я был ей благодарен. Не хватало
только моей физиономии при ярком свете и чтобы она ее видела.
- Ну зачем же так? - спросил я, когда крючков поубавилось. Заехала бы
по физиономии, как принято в цивилизованных странах. Что я вам - дверь?
Стучит каждый, кто хочет.
- У меня такая реакция, - сообщила она чуточку виновато и присела
рядом.
- Реакция, - пробурчал я. - Что, мне следует извиняться?
- Да ладно уж.
- Как вы великодушны...
- Обиделся?
- Ерунда. По сравнению с тем, что бывало...
Ну да, взять хотя бы тот сволочной пустырь на окраине Мадраса. Или
пансионат "Олимпия". Или облаву в той чертовой деревеньке. Что ж, били и
хлестче. Но что касается оплеух - я не привык к отпору, честно говоря. Я
не был нахалом, но и к отпору не привык.
- Ты только пойми меня правильно... - сказала она.
- Понял.
- Ничего ты не понял.
- Разве?
- Не понял, - сказала Кати. - Ты не думай, что я такая уж недотрога или
холодная. Я не хочу, чтобы было так, как у нас обычно бывает - этак
мимоходом... Ты не думай, я к тебе хорошо отношусь, но ты ведь не станешь
врать, будто любишь меня, правда?
- Правда, - сказал я.
- Вот видишь. А по-другому я не хочу. Не обижайся. - Она положила мне
руку на плечо, и ее пальцы наткнулись на тот шрам. - Это откуда?
- Упал с велосипеда.
- Знаю я твои велосипеды... - Она не убирала руку. - И вообще, то, что
ты о себе думаешь, мне не нравится.
- Интересно, что это я о себе думаю? - спросил я уже благодушно.
- Угадать?
- Валяй.
- Так... Мне кажется, ты давно и кропотливо вылепил свой образ. Он тебе
доставляет удовольствие - мужественный инспектор, делающий трудное и
опасное дело, а бабы - низшая раса, неполноценные создания, и ничего они
толком не понимают.
- Ну-ну, дальше... - Благодушия у меня убыло.
- Ты внушил себе, что ты - бесчувственный, холодный человек, одержимый
своей службой, и боишься себе признаться, что это наносное, маска, фальшь,
что ты обыкновенный человек, а не запрограммированная на выполнение
спецзаданий кукла, в глубине души тебе хочется и...
- Хватит!
- Угадала? - По-моему, она улыбалась.
- А я не люблю, когда меня угадывают.
- Предпочитаешь оставаться загадочным?
- Я к этому привык.
- И не тяготит?
- Иди-ка ты спать.
- Не хочется что-то. - Она меня определенно поддразнивала. - С тобой
так интересно разговаривать... Мне интересно тебя угадывать.
- А зачем?
- Может, удастся тебя перевоспитать.
Я расхохотался.
- Девочка, - еле выговорил я, - крошка, лапонька, что это ты несешь?
Кто это будет меня перевоспитывать? Это я вас должен перевоспитывать...
Она отодвинулась, как-то нехорошо напряглась, и я почувствовал, что
задел в ней что-то этими словами, обидел, хотя ничего обидного сказать не
мог. То же самое я говорил им сегодня вечером, и они не были обижены или
задеты...
- Так, - сказала Кати прозрачным звенящим голосом. - Раскрылся
все-таки... Мы недочеловеки, и ты можешь вертеть нами как хочешь, но никто
из нас не смеет учить тебя - высшее существо?
Она не хотела, чтобы я видел ее слезы, рванулась к двери, но я поймал
ее за локоть и прижал к себе. Осторожно погладил по щеке:
- Ну, успокойся. Какой может быть разговор о недочеловеках?
- Отпусти!
- Черта с два, - сказал я. - Я было подумал, что ты чуть ли не
колдунья-телепатка, а ты, оказывается, обыкновенная глупая девчонка.
Плакать и то умеешь. Ты меня не так поняла, честное слово. Видишь ли, я -
взрослый человек с устоявшимися привычками, со сложившимся характером, и
не двадцатилетней девчонке меня перевоспитывать. Знала бы ты, какие люди
пытались меня перевоспитывать - полковники, майоры, даже один генерал, они
дьявола могли перевербовать и заставить работать на бога, а со мной не
справились... Так что извини, но не тебе...
- Ты еще скажи, что я гожусь тебе в дочки.
- Увы, нет. Не такой я старый, да и в нынешней ипостаси ты меня вполне
устраиваешь.
- Ты так уверен, что я...
- Ты в судьбу веришь?
- А ты?
- Черт ее знает, - сказал я. - Иногда верю, иногда нет.
- Значит, ты считаешь, что мы...
- Ох, ничего я не знаю.
Мы стояли лицом к лицу в полумраке.
- Хочешь, я скажу, чего ты боишься?
- Сам знаю, - сказал я. - Я боюсь в тебя влюбиться.
- Почему?
- Потому что это многое разрушит во мне, то, во что я давно привык
верить.
- Ты себе нравишься?
- Да, - сказал я сухо.
И тут же подумал: врешь, дружок. Ни от кого в наше время не требуют
полного самоотречения от всего человеческого. Просто-напросто в МСБ
существует группа людей, в открытую бравирующих своим холостячеством,
замкнутостью от всякой лирики, и вы, капитан, к этой группе активно
принадлежите. Если копнуть поглубже, выяснится, что специфика работы, на
которую вы постоянно ссылаетесь как на один из главных аргументов, играет
не такую уж большую роль. Просто-напросто мы - такие люди, которым никто
не нужен, только мы сами. Лучше всего мы чувствуем себя наедине с собой, и
невозможно представить, что другой человек, особенно женщина, окажется нам
нужна так же, как мы нужны себе. Мы в это не верим. Нам и так хорошо. А
если окажется, что не так уж и хорошо, мы стараемся запихнуть эту мысль
поглубже в закрома памяти, похоронить без музыки и навалить сверху
каменюку с соответствующей эпитафией, четко отрицающей погребенное. И мы
охотно позволяем встревоженным единомышленникам бороться за нас, главное -
чтобы никто не догадался, что и нам может быть плохо одним...
Не знаю, кто из нас первым шагнул к другому. Я целовал ее так, как не
целовал ни одну женщину, а потом она мягко, но непреклонно высвободилась и
ушла, и я знал, что удерживать ее нельзя. Ушла, оставив мне пустую комнату
и темноту за окном. Я включил свет, достал из шкафчика железную кружку и
смял ее в лепешку, врезав по ней ребром ладони по всем правилам ахогато.
Вот это я умел, это у меня отлично выходило...
По черному небу прополз золотой треугольник и исчез в золотом цветке
вспышки.
Я плюхнулся на диван - спать решительно не хотелось. Кончиком пальца
потрогал шрам. Шрам как шрам, я о нем и думать забыл, как не станешь
думать о своем ухе - ухо оно и есть ухо, всегда при тебе. Часть тела.
Шрам - это Бразилия, Сальвадор. Это когда мы с Кропачевым прекрасным
лунным вечером ввалились в здание крохотной адвокатской конторы, которая
только днем была честной адвокатской конторой. Ночью там занимались совсем
другими делами. Нам предстояло побеседовать по душам с хозяином о многих
важных вещах, но вместо одного хозяина мы наткнулись на пятерых
молодчиков. Молодчики ужасно обрадовались, что нас только двое, а их,
гадов, целых пятеро, но в течение следующих десяти минут мы
аргументирование доказали им, что грубая сила и профессионализм - вовсе не
одно и то же. Кропачев потом удивлялся, как много, оказывается, можно
сломать в комнатке, где стояли три стула, два стола да ветхое бюро,
которым я вразумил самого нахального из пятерки.
Вот это я умел - каратэ, капоэйра, ахогато, из семизарядного навскидку
в гривенник за сто шагов левой ногой, на одном колесе через пропасть по
жердочке...
Я никогда не любил Достоевского. Уважал, как положено уважать классика,
но не любил. Бешеный, истовый самоанализ, каким занимаются его герои,
выводил меня из себя. На дворе стоял двадцать первый век, и я считал, что
современному человеку незачем производить внутри себя археологические
раскопки. Может быть, эта неприязнь была еще одной защитной реакцией.
Теперь мне приходит в голову, что кое-кто понимал это и раньше...
В прошлом году я провожал на задание Дарина. В аэропорту, как обычно,
было шумно и многолюдно, мы стояли у перил, и разговаривать было не о чем,
потому что все важное мы давно обговорили, а о пустяках говорить не
хотелось. Когда объявили его рейс, Дарин вынул из сервьетки толстый том -
Достоевский.
Думаю, это был намек. Дарин уже тогда что-то угадал, но его не
спросишь, ни о чем больше не спросишь - он не вернулся, вышел из самолета
в большом далеком городе, сел в такси и исчез. Такое еще случается даже
теперь.
А Достоевского я так и не прочитал. Сначала, вернувшись домой, бросил в
ящик стола, позже, когда Дарин пропал без вести, извлек книгу и поставил
на полку как память о друге, но прочитать так и не прочитал. Тогда мне еще
не приходило в голову подступать со скальпелем к собственной душе, тогда
еще не было острова сто тридцать пять дробь шестнадцать, и я полагал, что
все экзамены позади, а те, которые еще предстоят, касаются только
привычных задач контрразведки, входят в круг служебных обязанностей...
8
Меня трясли за плечо и твердили, что пора вставать. Разлепив глаза, я
увидел над собой здоровяка в пятнистом комбинезоне и хотел было по
привычке бежать неизвестно куда, но вовремя вспомнил, что с Командой у
меня отношения наладились.
- В чем дело? - спросил я, промаргиваясь.
- Капитан Ламст вас ждет.
- А где...
- Они уже там, поторопитесь.
Я быстренько засупонился ремнями кобуры, натянул куртку и пошел за
провожатым, наступив спросонья в коридоре кошке на хвост. На улице нас
ждал вездеход, тот самый, на котором я удирал от карьера, и это повергло
меня на недолгие философские размышления о превратностях судьбы.
Мы промчались по безлюдным утренним улицам и приехали в то здание,
откуда грузовики отправлялись в карьер. Я сразу узнал это место. Во дворе
меня ждали капитан Ламст и Отдел Исследований в полном составе. У ворот,
на вышках, у входа в гараж стояли автоматчики, а на плоской крыше - два
пулемета. Выпрыгнув из машины, я увидел странную картину - через двор
автоматчики быстро провели десятка два своих связанных коллег. Мелькнула
мысль, что привидевшаяся во сне стрельба вовсе не привиделась. Размолвка?
Я подошел и поздоровался. Они ответили. В глазах Ламста было какое-то
новое выражение.
- Начнем? - спросил я. - Сколько их у вас?
- Человек двадцать, - ответил Ламст. - То есть штук?
- Человек, - сказал я. - Кошек по штукам считают, вы мне это бросьте.
Кстати, как понимать это шествие? - Я кивнул на связанных, которых как раз
водворяли в подвал.
- Небольшие внутренние разногласия, - сказал Ламст. - Утром у нас
были... события. Мы обсуждали вашу информацию.
- Что, все вместе?
- А почему я должен был скрывать это от них? Кое-кто стал возражать -
убеждения, личные причины... - Он болезненно поморщился. - Я не хотел
доводить до оружия, но иначе не получилось... Ну, пойдемте? Очень мне не
хочется вас туда пускать, обеспечить вам безопасность никак невозможно.
- Ничего, на авось... - сказал я наигранно лихо.
Мы вошли в здание, прошли по короткому коридору без окон и остановились
перед железной дверью с массивным засовом и волчком. Стоявшие возле нее
двое автоматчиков посмотрели на меня настороженно и тревожно.
- Как будем страховать, капитан? Ведь никакой возможности нет.
- Разговорчики, - сказал я. - Отпирайте.
Они откинули взвизгнувший засов. Я взялся за ржавую скобу, но Ламст
удержал за рукав и тихо, совсем тихо спросил:
- Вот то, что я с ними дрался, это ТЕ или я сам?
- Вы сами, Ламст, - сказал я и потянул на себя тяжеленную дверь.
Уровень пола камеры был ниже уровня пола коридора, и вниз вела
деревянная лесенка в три ступеньки. Окон нет, на бетонном потолке лампа в
решеточке. Дверь захлопнулась за моей спиной с тягучим скрежетом.
Они медленно вставали с топорно сработанных нар, собирались в тесную
кучку, не отрывая от меня глаз, выражавших самые разные чувства, а я никак
не мог решиться шагнуть вниз. Их было человек двадцать.
Я ждал. В любой толпе есть вожаки.
- Ну, что молчишь? - спросил высокий человек в мешковатом драном
свитере, стоявший как-то наособицу. - Кто такой? Где взяли?
- Нигде, - сказал я, спустился по сырым ступенькам и подошел к нему
вплотную. - И я не ваш, в смысле не из леса. Я вообще не ваш.
Сейчас же трое зашли мне за спину. Теперь все они зашевелились,
обступая меня полукругом.
- Чего смотришь, бери его за глотку...
- Цыц! - не оборачиваясь, бросил высокий, и злобный шепоток мгновенно
утих. - Зачем тогда явился?
- Поговорить, - сказал я и двинулся прямо на них. Они расступились,
обескураженные таким нахальством. Я прошел к нарам, сел, закурил и сказал,
глядя, как они молча надвигаются:
- Тихо, прыткачи! Кто-нибудь умеет водить машину?
- Ну а если и умеет? - спросил высокий.
- Тем лучше, - сказал я. - Там, у двери, стоит грузовик, садитесь и
отправляйтесь на все четыре стороны, куда вам там нужно.
Момент для броска был ими безнадежно упущен. Человек может смириться с
чем угодно, только не со смертью. Сначала в их глазах, на их лицах
появилось удивление, потом надежда, разжимались кулаки, толпа-монолит
распадалась на отдельных людей, охваченных жаждой неба и дыхания. Я сидел
и курил.
- Как это понимать? - спросил высокий.
- Буквально, - сказал я. - Так найдется водитель?
- Я умею! - крикнул кто-то.
- Новая провокация, - сказал второй. Но, судя по тону, ему страшно
хотелось, чтобы его немедленно переубедили.
- Кто там вякает насчет провокации? - громко спросил я. - Иди сюда,
если не боишься.
Его торопливо вытолкнули в первый ряд.
- Значит, провокация? - сказал я. - А позвольте спросить, с какой
целью?
- Выследить наши деревни.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг