- Неужто не заляжет, нажравшись? - сказал Платон сквозь зубы и вдруг
натянул поводья. - А вот там, что это? Ей-Богу, вижу, вашбродь!
Но Сабуров и сам видел уже сквозь деревья: там, впереди, на лугу
шевельнулось что-то зеленое - не веселого цвета молодой травы, а угрюмого
болотного. У неширокого ручья паслась пятнистая коровенка, а неподалеку...
А неподалеку замер круглый блин аршинов трех в поперечнике и высотой
человеку - ну, под мужское достояние, не выше. По краю, по всей окружности
блина чернели непонятные комки, числом с дюжину, меж ними другие, синие,
раза в два больше (этих с полдюжины), а в середине опухолью зеленело
вздутие с четырьмя горизонтальными черными щелями, и над ними, на самом
верху вздутия - будто гроздь из четырех бильярдных шаров, только шары
алые, в черных крапинках. Сабурова вновь замутило - так неправилен,
неуместен на зеленом лужку под утренним солнышком, чужд всему окружающему
был этот живой страх, словно и впрямь приперся из пекла.
- Ну, такого можно и в шашки, - горячо прошептал Платон. - Лишь бы
только кони не понесли. Покромсаем, ей-бо, курву!
- Ты погоди, - так же горячечно шепнул Сабуров. - Чем-то же оно
хватало...
На лугу колыхнулся блин, множество ножек, сокращаясь-вытягиваясь,
понесли его вперед со скоростью быстрым шагом идущего человека, и
коровенка, только сейчас заметив это непонятное создание, глупо взмыкнула,
вытаращилась, задрала вдруг хвост, собираясь припустить прочь.
Не успела. Взвихрились черные комки, оказавшись щупальцами аршин в пять
каждое, жгуты превратились в широкие ленты, и весь пучок оплел корову,
сшиб с ног, повалил, синие комки тоже взвихрились щупальцами, только эти
были покороче и потолще, кончались словно бы змеиными головами, только
безглазыми - длинные пасти открыты, и зубов там не перечесть. Рев
бедолажной животины вмиг затих. Чудище принялось жрать.
Сабуров не выдержал, перегнулся с прядавшего ушами коня - все,
съеденное и выпитое с утра, рванулось наружу. Рядом то же самое
происходило с Платоном.
- Ну, видел? - прохрипел Сабуров. - Куда его в шашки...
- Ах ты ж, с-сука!
Платон соскочил с коня - как ни разъярен был, а сообразил, что
непривычный, нестроевой конь выстрелов над ухом испугается и понесет.
Пробежал десяток шагов до крайних деревьев, обернулся:
- Коней держите, вашбродь, мне с винтовкой сподручнее!
До чуда-юда в самом деле было шагов двести - от сабуровских револьверов
толку никакого. Сабуров крепко ухватил поводья. Урядник приложился.
Целился недолго. Выстрел.
Чудо-юдо содрогнулось, зашипело - пуля явно угодила в цель, но
непохоже, чтобы нанесла урон. Алые, в черных крапинках шары заколыхались,
стали подниматься - словно со страшной скоростью вырастали алые цветы на
зеленых стеблях, вот стебли уже не короче аршина. Шары качались, будто
приглядывались, принюхивались - дьявол их ведает, как правильно, -
мотались в разные стороны, и вдруг все вытянулись в одном направлении - к
ним, господи боже!
- Урядник, назад! - крикнул Сабуров.
Но урядник клацнул затвором берданы, досылая патрон. Выстрел. Должно
быть, Платон целил в те шары, да промахнулся. Черные и синие щупальца одно
за другим отрывались от раскромсанной коровьей туши, чудище зашипело,
сокращая ножки, словно злилось, что его члены так неповоротливы. Тогда
только урядник с разбегу запрыгнул на коня, перехватил его поводья у
Сабурова, и они поскакали назад, пронеслись с полверсты, оглянулись -
никто не преследовал. Натянули повода, и кони остановились неохотно, после
недолгого противоборства всадникам.
- Ну, видел? - спросил Сабуров. - Нет, саблями не выйдет. Никак ты к
нему вплотную не подступишься. Разделается вмиг. Хреновые из нас Добрыни
Никитичи, Платоша, не про нас это Змеище Горынище...
Лицо Платона стало остервенелым до крайности:
- Так что ж делать, подскажите, вашбродь! По шарам бить разве что...
- Одно и остается, - сказал Сабуров. - А ты заметил - ведет оно себя
так, словно в него сроду не стреляли, не сразу и сообразило, что
остерегаться следует. Непуганое...
- Господи ж ты, Боже мой! - взвыл урядник. Его конь всхрапнул и
дернулся. - Ну откуда оно на нашу голову взялось, почему непуганое? Не
должно его быть, не должно, в мать, в Христа, во всех святителей,
вперехлест через тын! Не должно!
- Да ори не ори - а оно есть, - мрачно сказал поручик Сабуров. - И либо
мы ему выхлестнем гляделки, либо оно нас, как ту коровенку... Положение
хуже губернаторского во всех рассмотрениях. Пешком подходить - не успеем
ничего сделать. Верхом - на лошадей надежды мало, не строевые. Чересчур
часто его обстреливать - смотришь, поумнеет, раскинет, что к чему...
Засада нужна. А каким образом?
Их тревожные мысли нарушил стук копыт, и незадачливые ратоборцы
повернули головы. Трое, нахлестывая лошадей, скакали напролом, спрямляя по
целине торную изгибавшуюся дорогу, - снова голубые вездесущие мундиры,
ярыжки. Но все же это была организованная вооруженная сила, имевшая прямое
отношение к властям, сообразил поручик, дал шенкеля своему коньку,
вымахнул наперерез, закричал:
- Стойте!
Кони под жандармами взрыли копытами землю, запрокидываясь от резко
натянутых поводьев на дыбы. Ствол карабина дернулся было в сторону
поручика, но тут же опустился к луке. Поручик усмотрел знакомую щучью
харю, и сердце упало, на душе стало серо, мерзко.
- Па-азвольте заметить, что вы, господин поручик, будучи вне строя, тем
не менее имеете на поясе револьвер в кобуре, что противоречит уставу, -
сказал Крестовский, словно бы ничуть не удивившийся неожиданной встрече. -
А второй револьвер, заткнутый за пояс, и вовсе противоречит всем уставам,
к тому же табельным оружием не является. Где ваша фуражка, наконец?
Поручик невольно схватился за голову и фуражки на ней не обнаружил -
Бог знает, где осталась и когда уронил. Но не время пикироваться. Он
заспешил, захлебываясь словами, подъехавший урядник вставлял свое, оба
старались говорить убедительно и веско, но чуяли - выходит сумбурно и
несерьезно.
- Так, - сказал ротмистр Крестовский. - Как же, уже слышал, слышал,
чрезвычайно завлекательные побрехушки... Оставьте, поручик. Все это -
очередные происки нигилистов, скажу я вам по секрету. Никаких сомнений.
Вам сие незнакомо, а мы научены служебным опытом: все эти поджоги, слухи о
самозваных царевичах, подложные его величества грамоты, золотыми буквами
писанные, теперь вот чудище выдумали... А цель? Вы, молодой человек, не
задумались, какая цель преследуется? Посеять панику, дабы взбунтовать
народонаселение против властей и государя императора. Позвольте мне, как
человеку опытному и облеченному доверием, рассеять ваши заблуждения. Цель
одна - мутить народ да изготовлять бомбы. Знаем-с! Все знаем! Кто, что и
когда! На сей раз не уйдет!
Он выдернул из-за голенища сапога свернутую карту и с торжеством потряс
ею перед носом поручика. Сунул обратно - небрежно, не глядя, поторопился
разжать пальцы - и карта, скользнув по безупречно начищенному голенищу,
туго облегавшему ногу, упала на землю. Поручик на это не указал - он
подумал, что им с Платоном иметь карту местности необходимо, а стрюк
перебьется и так - коли ему по службе положено иметь собачий нюх.
Сочтя, очевидно, тему исчерпанной, ротмистр обернулся к своим нижним
чинам:
- Галопом марш!
И они тронулись, не обращая внимания на крики поручика с Платоном, -
забыв недавнюю стычку и ненависть к Щучьей Морде, Сабуров орал благим
матом, не боясь, что его примут за умалишенного, и Платон ему вторил -
иначе нельзя было, на их глазах живые души, хоть и сыскные, да
православные, какие-никакие, а соотечественники мчались, не сворачивая,
прямехонько к невиданной опасности. В их воплях уже не осталось ничего
осмысленного - животные кричали нутром, остерегая соплеменников перед
хищником.
Но - бесполезно. Три всадника скакали, не оборачиваясь, и вот уже
исчезли за деревьями голубые мундиры, вот уже стук копыт стал глохнуть...
и тут окрестности огласились пронзительным воплем, бахнул выстрел, страшно
закричала лошадь, донесся крик, уже непонятно, кем исторгнутый, конем или
человеком. И наступила тишина.
Они переглянулись и поняли друг друга - никакая сила не заставила бы их
сейчас направить коней к тому месту. Платон шевельнул бледными губами:
- Упокой Господи...
Поручик развернул мятую двухверстку - неплохие карты имелись в
отдельном корпусе, следовало признать. Даже ручей нанесен, что протекает
неподалеку отсюда. Три деревни, проезжий тракт. И верстах в пяти от места
их нынешнего нахождения обозначен отдельно стоящий дом, обведенный синим
карандашом. Дом у самых болот.
- Вот туда мы и отправимся, - сказал Сабуров.
Платон спросил одними глазами: "Зачем?"
А поручик и сам не знал в точности. Нужно же что-то делать, а не
торчать на месте, нужно выдумать что-то новое. Похоже, в том именно доме и
живет барин, обозревающий небеса, - что предполагает наличие некоторого
образования, известной учености. А разве помешает им, записным строевикам,
исчерпавшим всю чисто военную смекалку, в их безнадежном положении
образованный астроном? Вдруг и нет. К тому же была еще одна мыслишка, не
до конца продуманная, но любопытная...
Дом был каменный, обветшавший изрядно, облупленный, весь какой-то
пришибленный, как мелкий чиновник четырнадцатого класса, у которого в
кармане ни копейки в момент гнетущего похмелья. Три хилых яблоньки - это,
очевидно, остатки сада. Служб нет и в помине, только заросшие травой
фундаменты, одна конюшня сохранилась - они пригляделись и сделали вывод,
что конь тут есть.
Они шагом проехали к крыльцу, где бревно заменяло недостающую
полуколонну, остановились. Прислушались. Дом казался пустехоньким, как
заброшенная гусаром в угол пустая бутылка. Зеленели сочные лопухи,
поблизости звенели осы.
- Тс! - урядник поднял ладонь.
Поручик и сам почувствовал - что-то изменилось. Тишина с лопухами,
солнцем и осами стала напряженной, как перед атакой в конном строю. Кто-то
наблюдал за ними из-за пыльных стекол, и отнюдь не с добрыми помыслами.
Слишком часто на них смотрели поверх ствола, чтобы они сейчас ошиблись.
- Ну, пошли, что ли? - сказал поручик и мимоходом коснулся рукоятки
револьвера за поясом.
Платон принялся спутывать лошадей, и тут зазвучали шаги. Молодой
человек в сером сюртуке вышел на крыльцо, спустился на две ступеньки, так
что от поручика его отделяли еще четыре, и спросил довольно сухо, будто
они были его назойливыми кредиторами:
- Чему обязан, господа?
"Недружелюбен он, - подумал поручик, - а в захолустье всегда, наоборот,
рады любому случайному гостю. Ну, мизантроп, быть может, дело
хозяйское..."
Он поднял было руку к козырьку, но спохватился, что фуражки на нем нет,
и жест получился неуклюжим:
- Белавинского гусарского полка поручик Сабуров. Старший урядник
Нежданов сопутствует. С кем имею честь, с хозяином сего имения?
- Господи, какое там имение... - одними уголками рта усмехнулся молодой
человек. - Вынужден вас разочаровать, если вам необходим хозяин - он в
отъезде, вы имеете дело с его гостем.
А ведь он не назвался, подумал поручик. Неужели только потому, что
невежлив?
Они стояли, как истуканы, откровенно разглядывая друг друга, и наконец
неприветливый гость, обладавший тем не менее манерами хозяина, нарушил
неловкое и напряженное молчание:
- Господа, вам не кажется, что вы выглядите несколько странно? Простите
великодушно, если...
- Ну, что вы, - сказал поручик Сабуров. - Под стать событиям и вид...
Словно турецкая граната ослепительно лопнула перед его глазами, и он
заговорил громко, не в силах остановиться:
- Роста высокого, сухощав, бледен, глаза голубые, белокур, бороду
бреет, в движениях быстр, может носить усы на военный манер...
Полностью отвечавший этому описанию молодой человек в сером оказался в
самом деле куда как проворен - в его руке тускло блеснул металл, но еще
быстрее мелькнул сверху вниз приклад винтовки "Бердана N_2", и револьвер
покатился по ступенькам вниз, где поручик придавил его ногой. Платон насел
на белокурого, сшиб его с ног и с большой сноровкой стал вязать поясом,
приговаривая:
- Не вертись, ирод, янычар обратывали...
Поручик не встревал, видя, что подмоги не требуется. Он поднял
револьвер - паршивенький "веблей-патент", - оглядел и спрятал в карман
брюк. Декорации обозначились: палило солнце, звенели осы, на верхней
ступеньке помещался связанный молодой человек, охраняемый урядником, а
шестью ступеньками ниже - поручик Сабуров. Картина была самая дурацкая.
Поручик вдруг подумал, что большую часть своей двадцатитрехлетней жизни он
провел среди военных, а людей всех прочих сословий и состояний, вроде вот
этого бешено зыркающего глазищами, просто-напросто не знает, представления
не имеет, чем они живут, чего хотят, что любят и что ненавидят. Он
представился себе собакой, не умеющей говорить ни по-кошачьи, ни
по-лошадиному, - а пора-то вдруг настала такая, что все, живущие в доме,
должны меж собой договориться...
- Нехорошо на гостей-то с револьвером. Гость, он от Бога, - сказал
Платон связанному. - Нешто мы в Турции? Ваше благородие, ей-богу, о нем
голубые речь и вели. За него вас тогда и приняли, царство ему небесное,
ротмистру, умный был, а дурак...
- Да я уж сам вижу, - сказал поручик. - А вот что нам с ним делать,
скажи на милость?
- А вы еще раздумываете, господа жандармы? - рассмеялся им в лицо
пленник.
- Что-о? - навис над ним поручик Сабуров. - Военных балканской кампании
принимаете за голубых крыс?
- Кончайте спектакль, поручик.
И хоть кол ему на голове теши - ничего не добились. Пленный упрямо
считал их переодетыми тружениками третьего отделения. Потерявши всякое
терпение, матерились и трясли у него перед носом своими бумагами - он
ухмылялся и дразнился, попрекая бездарной игрой. Рассказывали все, как
есть, про разгромленный постоялый двор, жуткий блин со щупальцами, нелепую
и страшную кончину ротмистра Крестовского с нижними чинами отдельного
корпуса - как об стенку горох, разве вот в глазах что-то зажигалось.
Тупик. Как в горах - шагали-шагали и уперлись рылом в отвесные скалы, и
вправо не повернуть, и слева не обойти, нужно возвращаться назад, а время
идет, солнышко к закату клонится...
- Да в тую самую богородицу! - взревел Платон. - Будь это басурманский
"язык", он бы у меня давно запел, как кот на крыше, а так - что с ним
делать? Хоть ремни ему со спины режь - в нас не поверит!
Ясно было, что так оно и есть, - не поверит. Нету пополнения, выходит,
и не будет, игра идет при прежнем раскладе с теми же ставками, где у них -
двойки против козырей... Помирать придется, вот что.
- Ладно, - сказал поручик, чуя страшную опустошенность. - Развязывай
его, и тронемся. Время уходит. А еще образованный. Что стал? Выполняй
приказ!
Развязали пленника и в молчании взгромоздились на коней. Поручик,
отъехав, зашвырнул в лопухи "веблей" и не выдержал, крикнул с мальчишеской
обидой:
- Подберешь потом, вояка! А еще нигилист, жандармов он гробит! Тут
такая беда...
В горле у него булькнуло, он безнадежно махнул рукой и подхлестнул
коня. Темно все было впереди, и умирать не хочется, и отступать нельзя
никак, совесть заест; и он не сразу понял, что это ему кричат:
- Господа! Ну, будет! Вернитесь!
Быстрый в движениях нигилист поспешал за ними, смущенно жестикулируя
обеими руками. Они враз повернули коней, но постарались особенно не
суетиться - чтобы не выглядеть такими уж просителями.
- Приношу извинения, господа, - говорил быстро человек в сером сюртуке.
- Обстоятельства жизни... Постоянно находиться в положении загнанного
зверя...
- Сам себя, поди, в такое положение и загнал, - буркнул Платон. -
Неволил кто?
- Неволит Россия, господин казак, - сказал нигилист. - Вернее, Россия -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг