баварцев упала странная болезнь. Все они ходили бледные, белые как смерть.
Они уже ничего не хотели, а были сонные и злые как осенние мухи. "Где тот
дом, в котором умирают?" - спрашивали они один у другого. Им указывали на
белый дом с белыми колоннами и белым крыльцом Они входили туда, садились
рядом со своими мертвыми товарищами... которых кто-то складывал в отменном
порядке... Не смейтесь, это истинная правда! Садились, курили трубки и
умирали, а потом их кто-то складывал одного на другого. Как сухие дрова...
И когда в этот дом уже нельзя было войти, так много, там было умерших,
тогда шесть тысяч баварцев построились в походную колонну и с барабанным
боем и с развернутыми знаменами прошли по мосту через Двину и свернули на
виленскую дорогу. "Дезертиры!" - кричали им. "Нет, мы идем в Баварию",-
отвечали солдаты. И никто не решился их останавливать, потому что они
уходили с оружием, а лица у всех у них были белые, глаза безумные. Баварцы
не боялись смерти..
(Да, странная была история. Тот дом с колоннами стоит и по сей день, в нем
никто не живет.- майор Ив. Скрига).
Чико молчал и смотрел на Мадам, Мадам смотрела на сержанта, а тот...
- И все-таки война пошла мне на пользу,- с грустной улыбкой признался
Дюваль.- Когда я уходил служить Директории, то и представить не мог, что
наша земля такая большая. Я шел по ней восемнадцать лет, дошел до Москвы;
солдаты кричали: "Вот он, край света!" - Но я-то уже знал, что царские
фельдъегери по полугоду скачут на восточную окраину империи и обратно и
что в Сибири еще и не слышали о нашем походе. Когда я лежал в лазарете, то
как-то подумал: зачем я так долго воюю, куда мне столько земли? Мне нужно
ведь совсем немного... А если бы задело чуть повыше, тогда и вовсе: два
шага в длину и приклад в ширину... Но самое страшное -это другое, Мадам.
Что если кончится война? Вот я и люблю вспоминать о своем винограднике, но
это неправда! Я уже не смогу там работать, я знаю, он мне надоест за
неделю. Что делать? Я знаю лошадей, но в конюхи, пусть даже к императору,
я ж не пойду! Я видел всю Европу, я могу...- Тут сержант сам себе
улыбнулся и все же сказал: - Могу обучать географии. Однако же Мадам не
улыбнулась в ответ, а только с грустью посмотрела на Дюваля.
- А что?! - продолжал сам над собой насмехаться сержант. - Вот завтра же в
ближайшем селении я соберу всех детей и скажу: "Друзья мои, в Польше..."
Мадам, не удержавшись, усмехнулась.
- Что с вами? - удивился сержант.
- Так, ничего. Но это не Польша, здешние земли зовутся Литвой.
- Да-да, конечно, я просто запамятовал, - согласился сержант.
- Однако литовцы здесь не живут.
- Но, простите...
- Русские называют местных жителей поляками, поляки - русинами. Да и по
вероисповеданию здешний народ не католик и не православный. Здесь живут
униаты.
- Никогда не слыхал!
- А Костюшко?
- Тот самый Костюшко, который столь славно воевал с русскими, а после...
- Отказался служить Наполеону, - подсказала Мадам.- Так вот, тот самый
Костюшко был крещен по униатскому обряду. Уния в переводе с латыни
означает единство, однако единства не было и нет в этой несчастной стране.
- Так, значит, и учитель из меня тоже не выйдет, - сказал сержант. - Ну
что ж, остается одно: воевать.
И Дюваль замолчал. Чужая, непонятная страна: Литва, где нет литовцев, где
формируют легионы добровольцев для Великой Армии и в то же время лес полон
партизан... Сержант вздохнул, рассеянно глянул в сторону... и резко
придержал Мари - совсем неподалеку он увидел свежие следы конного отряда.
Следы эти вели по направлению к видневшейся неподалеку лощине.
А из лощины тянулся дым от костра. Отряд остановился.
- Это казаки, - уверенно сказал Чико.- Великая Армия давно уже идет пешком.
- Нет-нет! - возразил ему Франц, еще раз внимательно принюхался и добавил:
- Это вовсе не русская кухня.
А Мадам, внимательно посмотрев на следы от подков, сказала:
- - Это местная шляхта. Чико, подай-ка мне вон ту бумагу.
И действительно, из сугроба торчал уголок бумаги, покрытой печатным
текстом.
Чико нехотя сошел с лошади и вытащил бумагу из-под снега. Бумага оказалась
довольно-таки сохранившейся газетой. Неаполитанец повертел ее и так и сяк,
но, ничего не поняв, протянул находку Мадам.
Мадам стряхнула с газеты снег, прочла название:
- "Курьер литовский"...- пробежала глазами по заголовкам, улыбнулась и
стала читать, по ходу переводя на французский: - В шесть часов утра
началась канонада. Вскоре битва стала всеобщей... Так, дальше... В восемь
часов утра все неприятельские позиции были взяты, все редуты захвачены, и
артиллерия наша была поставлена полукругом по холмам... Неаполитанский
король... И русские были окончательно разбиты. Число одних только убитых и
раненых насчитывает от сорока до пятидесяти тысяч. Армия императора
Наполеона потеряла 2500 убитыми и втрое больше ранеными... Ну?! - И Мадам
вопросительно посмотрела на своих спутников.
- Держу пари, что это сказано о битве под Москвой! - воскликнул Чико.
- Вы угадали,- согласилась Мадам.
- Но...- начал было сержант.
- Читайте!
Дюваль отмахнулся. А добродушный Франц, взволнованный близким обедом,
поспешил напомнить:
- Мы голодны, сержант. Газета нас не накормит.
- Ну что ж,- согласился сержант.- Тогда...
- Постойте!-торопливо воскликнула Мадам и удержала Дюваля за локоть.
Сержант ослабил поводья и вопросительно посмотрел на Мадам.
- Вы забываете, что лето миновало,- сказала, успокоившись, Мадам,- и
вместо союзников мы рискуем встретить врагов.
Сержант посмотрел на Мадам, на солдат. Возможно, Мадам и права, возможно,
нужно быть осторожнее, всю жизнь осторожнее - не отправляться в армию, не
садиться на лошадь, не знаться с Оливье, отказаться от черной кареты...
Все к черту, все, все, все!
- Мадам,- сержант поправил саблю.- Мои солдаты голодны, я отвечаю за них
головой. И за вас в том числе. Не беспокойтесь, все будет в самом лучшем
виде. Вперед! - Ив необъяснимой досаде Дюваль пнул шпорами по лошадиным
ребрам.
И отряд - вслед за Мари - бодрым шагом направился к лощине...
Где пятеро вооруженных дворян сидели у костра, а неподалеку .стояли лошади
все как на подбор неожиданных, авосъ-мастей. Сержанта это не удивило - еще
летом он заметил, насколько в здешних краях любят лошадей редких окрасов.
Итак, лошади сержанта не интересовали. А вот что касается их владельцев...
Один из них - без шапки, но с залысинами - сидел, запахнувшись в
просторную волчью шубу, и подбрасывал в костер какие-то бумаги. Видимо,
это он и потерял "Курьер литовский", ибо возле человека в волчьей шубе
кроме бумаг лежала и кипа газет.
Рядом со сжигавшим бумаги сидел сорокалетний улан из корпуса Понятовского.
Улан был пьян до остекленения, однако же держался молодцом. Тут был и
молодой человек, судя по мундиру, младший офицер Литовской конной гвардии
генерала Конопки.
(Сия гвардия за месяц до того была рассеяна под Слонимом, а сам Конопка
взят в плен. Потери с нашей стороны - один казак.- майор Ив. Скрига).
И еще двое: пятидесятилетний толстяк и совсем еще юноша, одетые в
невиданную доселе форму - синие мундиры и синие же рейтузы, оранжевые
шарфы и аксельбанты, черные кивера с желтыми и белыми кокардами.
При виде белых кокард сержант вспомнил детство, роялистов, и поморщился,
но Мадам объяснила ему:
- Это жандармы.
- Жандармы? Откуда?
- Великое княжество Литовское. Новообразованные части.
М-да, странная страна... Сидевших пятеро. Их тоже пятеро... И Дюваль
уверенно направил лошадь к костру.
Там наконец заметили солдат. Улан что-то коротко объяснил, человек в
волчьей шубе поднялся навстречу гостям и, не обращая на Дюваля ни
малейшего внимания, торопливо и восторженно заговорил по-польски, затем
что-то спросил. Мадам поджала губы и промолчала. Но человек не унимался -
сняв несуществующую шляпу, он манерно расшаркался и продолжал, елейно
улыбаясь... Мадам покраснела и, не сдержавшись, резко ответила. Человек в
волчьей шубе от души засмеялся.
Тогда уже не выдержал сержант. Он встал в стременах и спросил:
- Мадам, он оскорбил вас?!
Мадам отрицательно покачала головой. О чем был этот краткий разговор, она
так никогда и никому не сказала. Ну а тогда...
- Отвечайте! - потребовал сержант и потянулся за саблей...
Мадам ответила:
- Он говорит... Он говорит... Встреча столь неожиданна...- и замолчала.
Сержант был голоден, солдаты тоже. Наглец, вне всякого сомнения, сказал
непотребную глупость. Сейчас сержант раз валит его надвое, те четверо
подскочат от костра и прикончат, кого-то из его солдат они непременно
прикончат... Сержант, не опуская сабли, посмотрел на человека в шубе. Тот
подчеркнуто низко поклонился гостям и сказал на довольно-таки сносном
французском:
- Милости прошу к нашему скромному столу, господа, обед с минуты на
минуту. Рад приветствовать героев непобедимой армии.
Слова эти весьма походили на злую насмешку, однако продрогшие солдаты не
обратили на это ни малейшего внимания и поспешили к костру. Сержант же
по-прежнему оставался в седле.
- Шарль,- шепнула Мадам,- простите его, я вас умоляю. Сержант нахмурился.
- Я сама виновата,- продолжала Мадам.- Когда-нибудь вы все поймете.
Сержант не ответил.
Тогда Мадам сошла с лошади; человек в волчьей шубе любезно - отнюдь не
паясничая - поцеловал ей руку и усадил на лучшее место. Мадам с улыбкой
обернулась...
И сержанту ничего не оставалось иного, как покинуть седло. Когда же он
пристроился к костру, то человек в волчьей шубе бросил в огонь очередную
стопку бумаг и сказал:
- Вот она, ирония судьбы: я, я вынужден губить в огне не тленное печатное
слово! Простите, господа, но мы еще не представились. Вот рядом со мной
сидит бывший легионер, а ныне надпоручик Ян Героним Тарашкевич.
Улан с трудом кивнул головой, а человек с залысинами продолжал:
- Герой Венеции, Санто-Доминго и Сарагосы. Но судьба, увы, судьба!
Еще одна связка бумаг полетела в костер, обещанной еды не подавали, а
залысый как ни в чем не бывало продолжал:
- Пан Юзеф Вержбицки, ревнитель старины и почти что ни слова
по-французски. Пан Юзеф!
Пожилой жандарм огладил гетманские усы и сказал:
- Пан вахмистр, мое почтение.
- Сержант, месье,- поправил Дюваль.
- Сержант,- согласился жандарм. А залысый уже представлял дальше:
- Пан Анджей Смык, племянник князя Пузыны, нашего подкомория... Извините,
подпрефекта. У нас же теперь все на корсиканский манер: не подкомории, а
подпрефекты, не поветы, а департаменты...
Но тут пан Смык, тот самый литовский конный гвардеец, перебил говорившего:
- Не забывайтесь, пан Бродовски!
- Совершенно верно, Бродовски, Игнатий Бродовски, ваш покорный слуга, -
представился наконец человек в волчьей шубе.- Учитель словесности минской
правительственной гимназии. На время второй польской войны поставлен
редактировать "Минскую газету",- и с этими словами он указал на кипу
газет.- Вот мы и представились. Ах да, совсем забыл! Пан Кшиштоф Кукса, -
и Бродовски указал на юного жандарма. - Чистая душа, высокие помыслы, ни
слова по-французски.
Юный жандарм с любопытством смотрел то на сержанта, то на Мадам. Сержант
строго глянул на него, а уж затем скупо представил солдат, о Мадам сказал
лишь, что это Мадам, и более не прибавил ни слова.
Мадам как всегда привлекла всеобщее внимание, но шляхта проявляла
деликатность и вопросов себе не позволяла.
Зато голодный Чико, не получивший в свое время шляхетского воспитания,
скромно спросил у Бродовского, не найдется ли у господ хозяев шести
чашечек кофе без сливок.
- Кофе? - участливо переспросил Бродовски и стал рыться в бумагах.-
Кофе...- Найдя нужную бумагу, он, как дальнозоркий, взял ее на отлет и
зачитал: - "А посему повелеваю... по две осьмины ржи и по две осьмины
овса, по два гарнца ячменных или гречневых круп, по два гарнца гороха, по
два пуда соли и соломы". Нет, про кофе здесь ничего не сказано.
Мадам улыбнулась, шляхта переглянулась в замешательстве и промолчала. Один
лишь гвардеец Смык не выдержал.
- Бродовски! - возмутился он.
- А что? - наигранно удивился редактор "Минской газеты".- Я, между прочим,
читал правительственную бумагу. Поставки для Великой Армии! - И с этими
словами бумага полетела в огонь.
Смык недобро глянул на Бродовского и сказал, обращаясь к солдатам:
- Не беспокойтесь, господа. Обед поспеет с минуты на минуту. Ждем человека
из Винеции.
- Венеции? - удивленно переспросил Чико.
- Ви-неции,- поправил Смык.- От слова "вино". Тамошний хозяин, пан Шабека,
весьма и весьма хлебосольный господин.
- А поставок Великой Армии он так и не исполнил,- вставил Бродовски,- вот,
пожалуйста...- И он потянулся к бумагам, но Смык удержал его.
- Ну как хотите,- согласился Бродовски, и еще одна пачка бумаг полетела в
костер.- Ах, какое было лето! Прекрасное лето! Император начал вторую
польскую войну, но, правда, старых границ не восстановил. Зато было
объявлено об образовании Великого Княжества Литовского с голландцем во
главе. Мы все кричали: "Разделим победную славу первого в мире героя!" И
устраивали балы и карнавалы. И отказывались идти в армию, и всячески
увиливали от поставок. А русские...
- Да-да! А русские вели себя как герои! - подхватил пан Смык,- Дворяне
сдавали в армию негодных к хлебопашеству крестьян и требовали возместить
убытки за потравленные поля. Купечество взвинтило цены на оружие и
амуницию. Комендант Бобруйской крепости под страхом смерти запретил
вооружать окрестных крестьян, а в Пензенской губернии взбунтовались
новобранцы: они захватили оружие и пошли бить бояр заодно с французами.
Они...
(Нет, не могу больше слушать, вырываю две страницы!- майор Ив. Скрига).
Хозяева костра были возбуждены до предела; казалось, еще немного, и они
схватятся на саблях. Один лишь улан оставался спокоен; и так же спокойно
он вступил в разговор:
- Что и говорить, мы оба хороши, сосед соседа стоит. Но вот что я вам
скажу: двести лет назад гетман Жолкевски стоял под Москвой, и русские,
дабы избавиться от нас, призвали на помощь шведов. Шведы побили
Жолкевского и заодно отхватили у русских весь север вплоть до Новгорода.
- Ну а потом? - спросил Вержбицки.
- Потом история повторилась у нас,- сказал Бродовски.- Пришел корсиканец,
и мы стали гражданами игрушечной державы, указы которой дают так много
тепла!- И Бродовски протянул озябшие руки поближе к огню.
- Побойтесь бога, господин Бродовски! - пригрозил ему Смык.
- Кого? - переспросил редактор. Смык вскочил на ноги и выхватил саблю.
Вержбицки довольно крякнул и сказал что-то по-польски. Да так, что юный
пан Кукса тотчас побледнел. Да и бывший легионер Тарашкевич только внешне
оставался спокоен.
Французы - те посчитали за лучшее не вмешиваться. Мадам прищурилась...
А пан Бродовски как ни в чем не бывало продолжал рыться в бумагах. Мельком
глянув на Смыка, он взял мелко исписанный листок, разгладил его на колене
и сказал:
- Чем ссориться, я лучше прочту вам копию своей последней корреспонденции
в "Курьер литовский",- и редактор зачитал: - "Две соединенные армии,
Молдавская генерала Чичагова и армия генерала Витгенштейна, были разбиты
под Борисовым на Березине 28 ноября. Великой Армии досталось в этом бою 12
пушек, 8 знамен и штандартов, а также от восьми до десяти тысяч пленных...
Его императорское величество Наполеон находится в вожделенном здравии!"
Солдаты переглянулись, сержант хотел было сказать... да не успел - Смык
бросился на Бродовского. Тот увернулся, подхватил саблю и стал в позицию.
Вержбицки и Тарашкевич, нещадно ругаясь по-польски, тоже повскакали с мест
и обнажили оружие.
Еще мгновение, и шляхта тешилась на славу.
Перепуганный Кукса крикнул что-то невнятное и кинулся было разнимать
товарищей, но тут же полетел в сугроб.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг