Криминальный советник из Франкфурта, ехавший в купе со своей женой
Гертрудой, а также агент в Кельне, который спешил по перрону вслед за
социалистами, и знать не знали об Ульянове-Ленине и мало представляли себе
значение российской революции. Зато были уверены в том, что английские
агенты буквально наводнили Германию, и потому были на страже и следили -
не попадется ли агент в их поле зрения.
Ленин и Платтен подошли к газетному киоску. Платтен расплатился за
газеты - сюда уже поступили газеты с севера Германии и даже из Голландии и
Дании. Не отходя от киоска, Владимир Ильич разворачивал газеты, отыскивая
сообщения из России. Одно из сообщений заставило его выругаться понемецки
сквозь стиснутые зубы.
- Тише! - прошипел Платтен, оборачиваясь и с недовольством замечая
совсем рядом молодого человека в сером пальто и с определенным наклоном
головы, что выдавало его принадлежность к секретной полиции.
- Что тише? - ответил Владимир Ильич. - Что тише? Знаете ли вы, что
Керенский назначен военным министром? Не сегодня-завтра он объявит себя
диктатором!
- О, камрад Ленин, - сказал Платтен громким шепотом. - Вы же -
глухонемой швед!
- Я - глупый швед! - ответил Ленин, игнорируя предупреждение Карла. -
Если не случится чуда, я опоздал! К тому же нас никто не слышит.
- Простите, - сказал кельнский агент, подходя ближе и давая рукой
сигнал Гансу Фридриху Розенфельду, чтобы тот возвращался к поезду. - Но вы
ошибаетесь. Я вас слышал. И вам придется снять вещи с поезда и
проследовать за мной в управление.
Ленин взмахнул руками, пытаясь изобразить речь глухонемого, но агент
лишь устало улыбнулся, как положено улыбаться героям, завершившим трудную
и опасную операцию по обезвреживанию группы английских шпионов.
* * *
16 марта 1917 года Ялтинский совет направил телеграмму в
Севастопольский Центральный Военный исполнительный комитет (ЦВИК), в
котором говорилось, в частности, следующее:
...Имеются также сведения, что великий князь Николай Николаевич,
подавший в отставку с поста главнокомандующего, на который он был
назначен Временным правительством, и поселившийся вновь в своем
имении Чаир, а также бывшая императрица Мария Федоровна ведут
совещания с великими князьями. Агентами Совета установлено, что
совещания проходят, в частности, в комнате, не имеющей окон, в имении
гражданки бывшей императрицы, о чем нам сообщил убежавший из имения
лакей Иванов Петр. Позавчера состоялся съезд заговорщиков на даче
предводителя дворянства Попова, где находится скрытый радиотелеграф,
которым великие князья подают сигнал крейсеру "Гебен". Гражданка
бывшая императрица вместе с подозрительными лицами совершает
таинственные поездки в черном автомобиле. Связь с германским военным
командованием поддерживает житель Ялты граф Тышкевич...
Александр Васильевич Колчак положил это донесение, переданное ему из
ЦВИКа полковником Верховским, на стол в адмиральской каюте "Императрицы
Екатерины", где он держал свой флаг. Сам же Александр Васильевич быстро
ходил по каюте - шаги съедались толстым ворсом ковра, останавливался на
секунду у раскрытого иллюминатора, резко поворачивался - кидал издали
убийственный взгляд на бумагу, лежавшую на столе. Подходил к ней,
намереваясь разорвать, но не рвал, а замирал у двери, где рядом с
Верховским стоял Коля Беккер, он же мичман Берестов.
- Ну ведь идиоты? - вкрадчиво, будто и в самом деле хотел узнать, так
ли это, спросил Колчак у Верховского. - Мария Федоровна во главе заговора!
Как вам это нравится?
Верховский сочувственно склонил голову. Но не более. Он знал, что
положение адмирала шатко - неизвестно было, что решат в Петрограде.
Севастопольский совет был адмиралом недоволен, потому что тот никак не
желал признавать революцию. То есть формально он ее признавал и присягнул
Временному правительству, но не скрывал того, что на первом плане для него
остается победа над германскими варварами и их турецкими союзниками, а это
может быть достигнуто лишь путем укрепления боевого духа войск и флота, то
есть строжайшей дисциплиной, которой, оказывается, мешают митинги и
шествия. Совет же, независимо от того, что думал каждый член его в
отдельности, зависел от настроений береговых частей и матросов экипажей. А
те с каждым днем все менее желали побеждать Германию и соблюдать
дисциплину и все менее любили строгого учителя. Полковник же Верховский
хотел сберечь голову и желательно пост, даже если это было связано с
нелояльностью к Колчаку.
Коля Беккер в отличие от Верховского глубоким искренним вздохом
выразил полное согласие с Колчаком. Беккеру было нечего терять, зато он
был многим обязан Александру Васильевичу. И только ему. Ведь именно
вице-адмирал, умевший ценить преданность и еще более находчивость, после
инцидента во время митинга вызвал к себе прапорщика Берестова и предложил
ему перейти на флот с повышением в чине и пребывать далее для особых
поручений при особе командующего. Карьера Беккера, сделавшая столь скорый
и неожиданный скачок, приобрела новые очертания. Ведь за три года
прозябания в Феодосии в крепостной артиллерии он поднялся всего-навсего от
вольноопределяющегося до прапорщика. Здесь же за неделю он стал мичманом
флота, сшил себе мундир у хорошего портного, и, когда Колчак увидел его
впервые в штабе, он несколько секунд, несмотря на свою замечательную
зрительную память, никак не мог сообразить - кто же этот знакомый ему
высокий, стройный мичман.
- Берестов? - сказал он, с некоторым вопросом, потом уже без вопроса.
- Берестов Андрей Сергеевич! Вы рождены для морской формы.
За прошедшие дни Беккер пытался вжиться в структуру морского штаба,
что было нелегко сделать, а Колчак ему ничем не помогал, полагая, что
щенки учатся плавать, только будучи скинуты в воду. В ином случае пловца
не получится. Разумеется, у новых коллег Беккера не было к нему никакого
расположения. Беккер попал в свиту, которую его новый знакомец
капитан-лейтенант Сидоренко, человек, принадлежавший к обидчивой породе
украинских националистов, называл сворой. Он должен был ждать поручений,
тогда как каждый из прочих людей, окружавших Колчака, имел свое дело,
занятие или основания для безделья. Впрочем, последних было мало - они
быстро пропадали, если острый взгляд адмирала выхватывал их из толпы, как
трутня из роя пчел.
- Мы не можем игнорировать этот глупейший донос, - сказал Александр
Васильевич, совершив еще один круг по каюте. - Потому что от нас именно
этого и ждут. Мы игнорируем донос, копия его летит, если уже не улетела, в
Петроград, где у нас с вами немало врагов.
Верховский кивнул, соглашаясь с тем, что у адмирала много врагов, а
Коля вскинул голову, изящно устроенную на высокой шее, потому что оценил
слово "мы", сказанное адмиралом.
- И это именно сейчас, когда наша настоящая работа идет полным ходом
и достаточно мелочи, чтобы все погубить.
Верховский кивнул, показывая, какая работа их объединяет с адмиралом,
но Коля кивнуть не посмел, потому что в святая святых его не допускали.
- Не сегодня-завтра из Петрограда посыплются панические телеграммы, -
уверенно сказал Колчак. - У них тоже на шее сидит совет, и они еще больше
нас боятся потерять власть. Меня в худшем случае отправят в Соединенные
Штаты закупать оружие или консультировать по минному делу, а им придется
идти в отставку... если не на эшафот.
- Достаточно послать туда доверенного человека, - сказал Верховский,
- чтобы он установил на месте, кто лжет.
- Вот это, господин полковник, - Колчак остановился напротив
Верховского и кончиками сухих пальцев взял его за пуговицу на груди, -
было бы роковой ошибкой. Мы должны откликнуться на этот грязный и глупый
донос, словно свято верим в каждое его слово. Мы соберем, причем гласно,
все возможные комиссии, советы и союзы! Бейте в барабаны, полковник!
- Слушаюсь, - неуверенно отозвался полковник и совершил незаконченное
движение плечами, будто собирался уйти, не двигаясь с места.
- Сегодня же с копией письма делегировать представителей Совета и
ЦВИКа в Петроград к Керенскому! Включить в комиссию самых серьезных
дураков Севастополя. Остальные должны создать грандиозную комиссию.
Грандиозную. Но совершенно секретную. Эта комиссия совершенно тайно должна
будет обследовать резиденции всех Романовых и близких к ним лиц. Секретно,
Верховский. Так, чтобы весь Крым знал и смеялся. Теперь вы все поняли?
- Теперь я все понял, - улыбнулся Верховский улыбкой гимназиста,
догадавшегося, что корень из четырех - два.
- Идите. А вы, мичман Берестов, задержитесь на минутку. У меня будет
к вам другое задание.
- Ну и как у вас дела? - спросил Колчак, усаживаясь в кресло и
показывая Беккеру на соседнее. Садясь, адмирал нажал какую-то невидную для
Беккера кнопку, потому что тотчас же отворилась дверь и вошел матрос в
белой блузе с подносом, на котором стояли две рюмки, хрустальный графин с
коньяком и черная пузатая бутыль.
- Рюмку коньяка, лейтенант? - спросил Колчак, показывая движением
руки поставить поднос на столик.
- Благодарю вас, - сказал Коля.
"Что ему нужно от меня? Конечно, не исключено, что адмирал нуждается
в преданных людях - достаточно заглянуть в исторические труды, чтобы
понять - ни один великий полководец не входил в историю, не окружив себя
заранее верными маршалами. Именно умение отыскать этих будущих соратников
и есть главная черта таланта покорителя вселенной".
- А я побалуюсь виски, - сказал адмирал, сам наливая себе из черной
бутылки, и в Коле возникла жгучая зависть и обида - обида была от той
легкости, с которой Колчак, видно, берегший виски, а коньяк имевший в
избытке, не удосужился предложить рюмку - одну маленькую рюмочку Коле.
"Жалко, - неожиданно подумал Коля, - жалко, что у меня нет собаки, я бы
приходил домой и ее бил", - и он улыбнулся этой детской и очень правильной
мысли.
- Вы хотели что-то сказать? - спросил Колчак.
- Нет, ваше превосходительство.
- Давайте договоримся, Коля, - сказал Колчак, - когда мы на людях - я
принимаю только формальное обращение мичмана к вице-адмиралу. Но здесь,
вдвоем, без свидетелей... Ваше здоровье.
Коля поднял рюмку и заметил, как дрогнула его рука.
Адмирал назвал его Колей. Это не было галлюцинацией.
- Допивайте, допивайте, - сказал Колчак добродушно. - В такое трудное
время доверие - основная связь между людьми. Все остальное слишком опасно
- ни страх, ни деньги не могут обеспечить длительную преданность -
преданность в страшные дни всеобщего предательства. Доверие! А доверие
должно быть взаимным!
- Вы не спрашивали меня...
- Зачем? Чтобы заставить тебя лгать? А так твоя маска оказалась
прозрачной, и контрразведка полковника Баренца за полдня узнала о тебе
столько, сколько ты знаешь о себе сам.
Коля хотел подняться, но Колчак уловил движение, сказал жестко:
- Сиди. Умел врать, умей и слушать. Почему взял документы Берестова?
- Он мне сам их дал, ваше превосходительство!
- Меня зовут Александром Васильевичем, и наш уговор я не отменял.
Когда же он успел их тебе дать?
- Я видел его перед бегством. Перед бегством в Румынию. Он хотел,
чтобы я передал их его тете. Но тетя умерла, а документы остались у меня.
- Он жив?
- Нет, он погиб. Я бы не посмел взять бумаги живого человека.
- Бунтовщиков испугался?
- Как я могу доказать каждому пьяному матросу, - сказал Коля, - что я
такой же русский, как он?
- Разумно. Но чтобы больше мне не лгать. Никогда. Ты хочешь еще
что-то сказать?
- Нет, Александр Васильевич.
- Почему ты оказался в Севастополе? Почему дезертировал?
- Здесь тоже делаются дела, Александр Васильевич. Вы смогли бы
провести такие дни в феодосийской глуши?
- Я действую иначе. Виски хочешь?
- Нет, спасибо.
- Ты неглуп. Ты догадался, что это моя последняя бутылка. Не посылать
же авизо в Одессу? Ладно, Беккер... или фон Беккер?
- Просто Беккер.
- Разумеется, просто - вариант с "фон" годился только до войны. Мне
надо, чтобы ты немедленно выехал в Ай-Тодор. Знаешь, где это?
- Разумеется.
- Поедешь туда инкогнито. Отвезешь мое письмо вдовствующей
императрице. Оно никому не должно попасть в руки. Только императрице. От
этого зависит судьба России, которая тебе, Коля, не должна быть
безразлична.
- Когда выезжать? - Коля поднялся.
- Немедленно.
Коля добрался до Ай-Тодора с ветерком; на штабном моторе. Шоффер,
немолодой матрос Ефимыч, был неразговорчив. Когда за Байдарскими воротами
дорогу впереди перегородило овечье стадо и пришлось простоять минут пять
на людной дороге, шоффер откинул полу бушлата, расстегнул деревянную
кобуру маузера и так сидел - рука на рукояти. Видно, имел приказ охранять
пассажира.
За Байдарскими воротами поехали вниз, из тумана и холода,
спускавшегося с гор, в весеннюю теплынь моря. Проехали Симеиз, и Коля
вспомнил далекое лето, Лидочку - милую, смышленую ялтинскую девочку,
ставшую спутницей несчастного Андрюши. Коле было искренне жалко Андрея -
ничего против него он, разумеется, не имел и, сложись обстоятельства
иначе, рад бы отдать руку за своего товарища. Впрочем, он ничего плохого
Андрею и не сделал - тому не стоило суетиться и слушаться Ахмета. Ахмет...
вот еще одна потеря. Где он? В Стамбуле?
Дворец императрицы в Ай-Тодоре, который она делила со своим
племянником Александром Михайловичем, был скромен, и густая растительность
тем более скрадывала его размеры. Коля хлопнул себя по груди, проверяя, на
месте ли письмо. Он делал это уже сотый раз за дорогу, и грудь немного
побаливала. Потом поправил синие очки - как у слепого. Это он сам
придумал, чтобы его случайно не узнали по дороге. Автомобиль проехал
открытые ворота, остановился у подъезда. Шофер поднялся по ступенькам и
позвонил в звонок. Дверь долго не открывали.
Сидя в автомобиле, Коля достал из коробки на сиденье фуражку, надел
ее вместо кепи, что было на нем для конспирации, снял синие очки, положил
их во внутренний карман.
Дверь во дворец открылась - пожилой лакей в красной, обшитой желтым
басоном ливрее высунулся из нее, испуганно спросил:
- Вам чего?
- Господин офицер от командующего флотом к императрице! -
отрапортовал шоффер неожиданно громко и четко. Коля и не подозревал, что у
него такой голос.
- Ну и слава Богу, - сказал лакей. - Пускай господин офицер внизу
подождут.
Он приоткрыл дверь шире, чтобы разглядеть автомобиль и Колю в нем.
Вид его удовлетворил, дверь раскрылась еще шире, и лакей стал виден весь.
На нем были черные штиблеты и белые чулки.
Коля, думая, что на него смотрят из окон, легко и изящно выскочил из
авто и прошел к двери, на ходу расстегивая львиные головы - застежку
черного плаща.
Он передал плащ лакею - бакенбарды висели у того по щекам, как брыли
дога. Лакей аккуратно подхватил плащ, но так и остался с ним в руках,
словно забыл, что надо делать дальше.
В прихожей было холодно, словно не топили, и сыро. По лестнице
спустилась горничная в белом передничке и наколке.
- Я слышала, слышала, Жан, - отмахнулась она, видя, что лакей хочет
объяснить. - Пойдемте за мной, господин офицер.
Горничная была миниатюрная, точеная и очень чистенькая. Коля подумал,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг