Следовало пережить 5 марта.
Пережить - значит выиграть партию в игре, где ставка - Россия.
Окно выходило на площадь, было раннее утро - даже бездельников и
зевак на площади еще не было - соберутся через час-другой.
Перелом в судьбе должен был свершиться именно сегодня. Все, что
делалось дальше - по мере свободы и инициативы, - было задумано другими, и
славу тоже делить с другими. Когда приехавший якобы на отдых генерал
Жанен, соглядатай Клемансо, воодушевляясь, слушал планы Колчака и по карте
следил за воображаемыми движениями флота и десантов к Константинополю, он
делал вид, что заслуга в этом плане принадлежит именно деятельности и
энергии Александра Васильевича, но тот-то знал, что решения принимаются
даже не в Петрограде - скорее в Париже.
Сегодня будет не только испытание его силы и умения управлять людьми,
но и его стратегического чутья.
В России два флота - Балтийский и Черноморский. Остальное - флотилии,
не стоящие упоминания. Даже если они называются Тихоокеанским флотом, так
и не пришедшим в себя после Порт-Артура. Балтийский флот вроде бы главный
- под боком императора, на виду. Но всю войну простоял на якорях. Кроме
экипажей субмарин да тральщиков, мало кто нюхал порох. Флот без цели -
флот, наверняка уже разагитированный социалистами, готовый к слепому
бунту, и в будущем - страшная опасность для порядка в государстве - за три
года безделья и мужеложства по кубрикам и гальюнам из балтийских моряков
создались отряды черных убийц. Об этом Александр Васильевич говорил Жанену
и Ноксу, старался убедить их. Но союзные представители только вежливо
кивали, не давая себе труда задуматься. Согласился только генерал
Алексеев, но станет ли он реально главковерхом - одному Богу известно.
На Черном море он, Александр Васильевич, сознательно и
последовательно проводил в жизнь разработанную программу. У него была
великая цель, цель настоящего флотоводца и вождя - отнять у Турции
проливы. То, что не удалось князю Олегу, удастся Александру Колчаку. Этой
идее Колчак был предан с момента своего вступления в командование
Черноморским флотом и до последнего дня на этой должности. В отличие от
десятков куда более заслуженных и высоких чинами генералов и адмиралов,
князей и министров, Александр Васильевич отлично понимал, что страна
движется к пропасти и единственное, что может остановить ее от падения, -
это победа в войне. Победа спишет все - после побед революций не бывает. И
если удастся выиграть эту гонку - они толкают к пропасти, а мы оттягиваем
оттуда, - будет спасена империя. Империя, республика - не суть важно, хоть
Колчак и не считал себя демократом, рассуждая, что демократия хороша для
европейских стран, где хабеас корпус и прочие законы о личности уже
пятьсот лет как существуют и любой швейцарец скорее поставит яблоко на
головку сорванцу, чем поступится свободой. В России нужна твердая рука.
Рука, которая приведет к порядку, потому что даже в Англии сначала был
Вильгельм-завоеватель, а лишь через много лет - парламент.
Поэтому Александр Васильевич завел на флоте строгие порядки и
поддерживал их неуклонно, добиваясь одного: матрос должен быть сыт, но
занят, занят так, чтобы ни минуты свободной, чтобы отработал - только
спать! Но сыт.
Флот был поделен на отряды. Отряды поочередно уходили в крейсерство,
до самых турецких и болгарских берегов, несли охранение, проводили
стрельбы. Как только возвращались в Севастополь, тут же начиналась
погрузка боеприпасов и угля, уборка и ремонт - и так до следующего выхода
в море. Матросы редко выходили на берег - это объяснялось войной. И не
бунтовали. И даже не было среди них столько агитаторов и недовольных, как
в пятом году, когда восстал "Князь Потемкин". Правда, Александр Васильевич
был не столь наивен, чтобы полагать, будто на флоте все идеально и что
Севастополь, бастион порядка, устоит в море бунтов, готовых охватить
Россию. В частности, адмирал с опаской поглядывал на город, где словно
тифозные микробы вылезали на свет мастеровые многочисленных морских и иных
фабрик и мастерских, запасники и резервисты, а также солдаты береговых
частей. Так что водораздел проходил не только между Севастополем и
Россией, но и внутри Севастополя - между флотом и берегом.
Печальный инцидент с мичманом Фоком, хоть и был улажен, на самом деле
ничего еще не решал. Вечером Колчаку доложили, что в городе происходят
аресты лиц, коих подозревают в немецком происхождении. В городе
подготовлены манифестации. Именно завтра и следует противопоставить
анархии порядок.
Чепуха, чепуха... Александр Васильевич все стоял у окна, не замечая,
как течет время. Всю жизнь он презирал Романовых, всегда надеялся на то,
что скоро они исчерпают свою карму и падут, потому что веревки, которыми
привязаны эти гири к ногам народа, уже сгнили. И уж кого-кого, но
Александра Васильевича нельзя было заподозрить в приспособлении к
обстоятельствам. Милая, ласковая, талантливая Аня Тимирева может
подтвердить, что еще в конце прошлого года он писал ей, "что готов был
приветствовать революцию, которая установила бы республиканский образ
правления, отвечающий потребностям страны". Он был искренен - он всегда
был искренен с возлюбленной. Но не всегда договаривал до конца. Колчак был
убежден, что России нужен республиканский строй, чтобы он успел ворваться
в Дарданеллы и прибить свой червонный щит к вратам Царьграда: красный цвет
- цвет власти.
Придется стать паладином революции - раз уж нет иных на эту
должность. Еще несколько дней назад даже для себя самого эти мысли были
табу - запечатаны семью печатями. А сегодня? Сегодня можно спокойно и
трезво взвесить шансы на будущее основных деятелей России. Сила человека
определяется не только и не столько его способностями и амбициями, как той
поддержкой, на которую он может рассчитывать. Корнилов популярен в армии,
в ее правом крыле, но за исключением ударного полка не имеет частей,
непосредственно ему подчиненных и верных. Рузский и Брусилов - штабные
полководцы, скорее исполнители, чем вожди. Вице-адмирал Максимов,
командующий Балтийским флотом? Он ничем не командует... А вожди
политические? Лидеры эсдеков - говоруны либо темные лошадки, скрывающиеся
по Ментонам и Базелям, - вряд ли у них есть поддержка более чем нескольких
сот таких же заговорщиков. Эсеры - Чернов? Спиридонова? Крестьяне могут
клюнуть на их призывы отдать землю, но крестьянство - слишком расплывчатая
категория. В России оно ни на что не способно, кроме вспышек слепого
бунта. Остаются правые. Дума. Родзянко. Милюков. Гучков. О либералах вроде
Львова и Керенского можно и не думать - они ничтожны...
Как ни поверни - в России нет лица, имевшего бы организованную и
дисциплинированную поддержку, подобную той, что имеется у Колчака в
Черноморском флоте. У Колчака. Он думал о себе в третьем лице,
отстраненно, будто читал книгу о жизни великого человека... А не поздно?
Тебе сорок семь, Александр Васильевич, у тебя неладно со здоровьем, в тебе
нет того задора и силы, как десять лет назад.
Но отказаться от исторического шанса спасти Россию, повернуть ее
историю в спасительном направлении - значит не выполнить предначертания
судьбы, а за это судьба жестоко отомстит.
- Жребий брошен, - сказал Александр Васильевич вслух и оглянулся - не
слышит ли кто. Но он был в кабинете один.
Александр Васильевич взял со стола колокольчик. Звон его был
мелодичен, но проникал за много стен. Адъютант тут же появился в дверях.
- Все ли в порядке? - спросил Колчак.
- Как вы приказали, Александр Васильевич, - ответил адъютант.
- Через час?
- В десять ноль-ноль, - сказал адъютант.
В десять ноль-ноль утра 5 марта вице-адмирал Колчак и прочие высшие
чины Севастополя и Черноморского флота закончили слушать литургию,
совершаемую в Николаевском соборе епископом Сильвестром. После этого
процессия крестным ходом двинулась от собора на Нахимовскую площадь, к
Графской пристани.
Здесь уже были выстроены для парада сводные команды кораблей,
запасной полк, а также отряды гимназистов и реалистов. Народу собралось
множество. Хоть о параде стало известно лишь в восемь утра, но народ в
городе уже несколько дней ждал какого-то большого праздничного события,
которое было бы достойно революции и душевно бы соответствовало ей.
Именно потому Колчак и устроил парад с молебном и оркестрами.
Инициатива в решениях должна была исходить от него, потому что в ином
случае нашлись бы желающие взять власть в свои руки.
Мартовский день выдался солнечный, даже припекало. Зеленая трава
выбивалась на косогорах и на бульваре... Солнце отражалось в воде, и было
весело.
Там же, на Графской пристани, епископ Сильвестр отслужил молебен во
славу народного революционного правительства и всего российского воинства.
Затем, когда священнодействие закончилось, он позволил адмиралу перейти к
следующему этапу праздника.
Александр Васильевич пошел вдоль строя матросов и солдат,
останавливаясь, и громко, высоким, пронзительным, слышным по всей площади
голосом, выкрикивал:
- Народному правительству - ура! Верховному главнокомандующему - ура!
Матросы, солдаты, а особенно гимназисты весело и дружно подхватывали:
"Уррра! Уррррааа..."
Завершив обход войск, Александр Васильевич поднялся на ступени
Морского собрания, откуда и принял парад. Оркестр играл церемониальный
марш, части с различной степенью выучки разворачивались и проходили по
площади мимо адмирала. Колчак стоял на шаг впереди остальных генералов и
офицеров, держа ладонь под козырек черной фуражки. Тонкие губы были тесно
сжаты.
Обывателям, которых накопилось уже несколько тысяч, зрелище парада
было по душе. Многие стояли, украшенные красными бантами и розетками, над
толпой виднелись два или три красных флага. Но ни Колчак, ни иные лица,
принимавшие парад, никаких бантов и ленточек себе не позволяли - тем более
что пока и не было указаний из Петрограда по части дальнейшей судьбы
армейского церемониала.
Когда последний отряд реалистов, сопровождаемый оркестром, прошел
мимо собрания и площадь опустела, если не считать зрителей, не спеша
расходившихся по домам, потому что было уже около часа и пора обедать,
Колчак обратился к стоящим ближе прочих генералу Веселкину и епископу
Сильвестру и произнес благодушно:
- Кажется, мы успели.
Глупый Веселкин хохотнул, не поняв, чего же успели, и сказал:
- Пора, пора, желудок пищи просит!
И сам захохотал.
- Свой долг перед революцией мы сегодня выполнили, - заметил ехидный
Сильвестр, и остальные вокруг засмеялись.
- Впрочем, вы правы, - позволил себе улыбнуться Колчак. - Мы
заработали обед. Революционерам уже поздно начинать демонстрации.
Он был уверен, что достаточно долго отвлекал внимание горожан и
нижних чинов.
В час уехали обедать к Веселкину, полагая, что праздником революция
завершилась. Но не учли, в том числе и умный Александр Васильевич, что
дальнейшие события могут включать иных участников, вовсе не тех, что
прошли парадом или отхлопали в ладоши.
Пока шел обед, сложилась иная ситуация.
Бухта была буквально наполнена шлюпками, катерами, яликами, баркасами
- шло первое воскресенье после революции, и если в будний день матроса
можно заставить красить палубу или грузить уголь, воскресный день - святое
дело, отдых. На то есть закон и порядок.
Всю неделю матросы на кораблях питались слухами и случайными
новостями. Все жаждали узнать - что же случилось. Ведь если революция -
это нас касается или нет?
Матросы сходили на Графской пристани, встречали знакомых из других
команд и экипажей, мало кто спешил на свидание - наступал день политики, а
не любви. Даже для самых от политики далеких, даже не знавших, что такое
политика, новобранцев.
Обычно матросы, сходя на берег, на Графской пристани или Нахимовском
не остаются - зачем маячить на глазах у начальства? Они переходят туда,
где тише, - на Исторический бульвар, а то в Татарскую слободку или на
Корабельную сторону, к полуэкипажу.
К полуэкипажу тянулось больше всего народу. Там, на громадном плацу,
окруженном казармами, и оставались. В полуэкипаже народ самый
осведомленный, они не грузят уголь, к ним попадают газеты - они на берегу.
Почему-то Александр Васильевич, который все старался предусмотреть,
объединяющей роли полуэкипажа не учел, как не учел и святости воскресного
дня. Впрочем, если бы учел - может быть, задержал бы течение революции в
Севастополе на день-два. А потом все равно колесо судьбы, катившее по
России, взяло бы свое - и закрутило бы и Севастополь, и Черноморский флот,
и весь Крым так же, как это случилось во всех других городах и гарнизонах.
Часам к трем во дворе полуэкипажа скопилось несколько тысяч человек -
большей частью матросов. Но было немало солдат и портовых рабочих. Чтобы
ощутить силу, хотелось быть вместе со своими. И когда своих стало много,
потом очень много - ощущение силы пронизало весь плац. Ораторы, которые
поднимались на большие ящики, стащенные на середину плаца, сначала
говорили то, что узнали из газет, - говорили о Петрограде. Но вскоре
оказалось, что революция имеет иное понимание - кто-то первый вдруг
выкрикнул:
- А у нас революции нету! Ее адмиралы в кармане держат!
Толпа радостно загудела - эти слова были важнее, чем то, каков состав
Временного правительства в Петрограде.
Ораторы выстроились в очередь. Толпились, спешили сказать. Всех
слушали, если недолго. Ораторы произносили слова, которые можно говорить
жене или другу, но вслух, для всех, с трибуны их никогда не произносили и
не думали, что будет возможно.
К невозможному в политике человек привыкает за несколько минут. Шок
короток - как, неужели это и мне можно? На глазах рождаются ораторы,
никогда ранее не витийствовавшие за пределами своего кубрика, а
оказывается, вполне приемлемые ораторы, потому что куда лучше Гучкова или
Шульгина отражают желания тех тысяч, что стоят вокруг разинув рты,
слушают, удивляются сопричастности к великим делам.
- На улицах городовые как при царе!
И царь уже далекое историческое прошлое, хоть и прошло-то три дня,
как его скинули.
- А политических еще из тюрем не выпустили! Куда это годится?
И уже в углу плаца собрались, создают комиссию по освобождению
заключенных.
И наконец кто-то, солдат, выкрикивает самую крамолу:
- Вызвать сюда Колчака! Пускай ответит народу, что это делается!
Эта крамола пришлась по душе - потому что иначе получался тупик.
Говорили о безобразиях друг другу - и никто не слушал. Значит, все так и
останется? А вот если вызвать Колчака, если сказать ему всю правду,
командующий послушает, и что-то произойдет.
Никто на плацу еще не понимал, что само обращение к Колчаку как к
инстанции, которая обязана распоряжаться, принимать меры и командовать,
подразумевает подчиненность этой массы людей адмиралу. Никто еще не
решался объявить себя или себе подобных инстанцией решающей - себе
подобные оставались пока просителями.
В той части толпы, что была ближе к казармам, произошло возмущение,
словно по ней пробежала волна - центром волны был невысокий человек в
черной фуражке - его выталкивали толпой к трибуне и, наконец, выбросили на
ящики. Человек оказался капитаном первого ранга со странной фамилией
Гсетоско, который служил командиром полуэкипажа и по требованию активистов
только что говорил по телефону с адмиралом Колчаком, который вернулся в
Морской штаб после обильного веселкинского обеда. Александр Васильевич сам
взял трубку...
Каперанг Гсетоско говорил сбивчиво, был напуган, хотя Колчак знал его
за рассудительного, спокойного человека. Он произносил "митинг",
"президиум", "представители", и Александр Васильевич старался не показать
раздражения и в то же время внушить собственной выдержкой спокойствие
растерянному каперангу.
- Передайте членам президиума, - говорил Александр Васильевич тихо, а
Гсетоско тут же повторял слова набившимся в комнату людям, - что я поручаю
вам, господин капитан первого ранга, ознакомить публику с текущими
событиями и положением дел в столице. Сам же я занят неотложными делами и
не смогу приехать.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг