Кир Булычев.
Глаз
-----------------------------------------------------------------------
Журнал "Химия и жизнь".
OCR & spellcheck by HarryFan, 10 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
Когда Борис Коткин заканчивал институт, все уже знали, что его оставят
в аспирантуре. Некоторые завидовали, а сам Коткин не мог решить, хорошо
это или плохо. Он пять лет прожил в общежитии, в спартанском уюте комнаты
45. Сначала с ним жили Чувпилло и Дементьев. Потом, когда Чувпилло уехал,
его место занял Котовский. Дементьев женился и стал снимать комнату в
Чертанове, и тогда появился Горенков. С соседями Коткин не ссорился, с
Дементьевым одно время даже дружил, но устал от всегдашнего присутствия
других людей и часто, особенно в последний год, мечтал о том, чтобы гасить
свет, когда захочется. Он даже сказал Саркисьянцу, что вернется в Путинки,
будет там преподавать в школе физику и биологию, а Саркисьянц громко
хохотал, заставляя оборачиваться всех, кто проходил по коридору.
Коткин не ходил в походы и не ездил в стройотряд. На факультете к этому
привыкли и не придирались: он был отличником, никогда не отказывался от
работы, собирал профсоюзные взносы и отвечал за Красный Крест. А на все
лето Коткин непременно ехал в Путинки - его мать ослепла, она жила одна,
ей было трудно, и ему нужно было ей помочь.
У них с матерью была комната в двухэтажном бараке, оставшемся от
двадцатых годов. Барак стоял недалеко от товарной станции. Раньше мать
преподавала в путинковской школе, потом вышла на пенсию, и у нее не было
больше родных, кроме Бориса.
Как и в школьные времена, мать спала за занавесочкой, спала тихо, даже
не ворочалась, словно и во сне боялась обеспокоить Бориса. За окном
перемигивались станционные огни и гулкий голос диспетчера, искаженный
динамиком, распоряжался сцепщиками и машинистами маневровых паровозов.
Мать вставала рано, когда Коткин еще спал, одевалась, брала палочку и
уходила на рынок. Она полагала, что Боре полезнее пить молоко с рынка, чем
магазинное. Боря прибирал комнату, приносил от колонки воды и все время
старался представить себе, какова мера одиночества матери, зримый мир
которой ограничивался воспоминаниями.
А мать никогда не жаловалась. Возвращаясь с рынка или из магазина, она
на секунду замирала в дверях и неуверенно улыбалась, стараясь уловить
дыхание Бориса, убедиться, что он здесь. Она иногда говорила тихим
учительским голосом, что ему надо пореже приезжать в Путинки, он здесь зря
теряет время, мог бы отдыхать с товарищами или заниматься в библиотеке.
Если ты на хорошем счету, не стоит разочаровывать преподавателей. Они ведь
тоже люди и разочарование переносят тяжелее, чем молодежь. Матери часто
приходилось разочаровываться в людях, но она предпочитала относить это за
счет своей слепоты: "Мне надо увидеть выражение глаз человека, - говорила
она. - Голосом человек может обмануть. Даже не желая того".
Ей нравилось, что Коткин увлечен своей биофизикой, она помнила
когда-то, давно еще, сказанную им фразу: "Я буду хоть сто лет биться, но
верну тебе зрение". Она считала, что до этого дня не доживет, но
радовалась за других, за тех, кому ее сын возвратит зрение. "А помнишь, -
говорила она, - когда ты еще в седьмом классе обещал мне..."
В феврале, когда Коткин был на пятом курсе, мать неожиданно умерла.
Коткину поздно сообщили об этом, и он не успел на похороны.
Аспирантура означала еще три года общежития. Замдекана, бывший
факультетский гений Миша Чельцов, которого слишком рано начали выпускать
на международные конференции, сочувственно мигал сквозь иностранные очки и
обещал устроить отдельную комнату.
- Сделаем все возможное, - говорил он. - Все от нас зависящее.
Но пока свободных отдельных комнат в общежитии не было.
Весной, в конце марта, Коткин был на факультетском капустнике. Он
устроился в заднем углу, поближе к двери, чтобы уйти, если станет скучно.
Рядом сидела Зина Пархомова с четвертого курса. Ей было весело, и она с
готовностью смеялась, если это требовалось по ходу действия. Потом
оборачивалась к Коткину и удивлялась, почему он не смеется. Коткин
улыбался и кивал головой, чтобы показать, что он с ней согласен: очень
смешно. Осенью они работали вместе на субботнике на овощной базе - там
были горы капустных кочанов, их надо было грузить на конвейер, который
увозил кочаны к шинковальной машине. Коткин запомнил, как Зина все время
хрустела кочерыжками и говорила, что в них ужасно много витамина "це". У
нее было овальное, геометрически совершенное лицо и белая кожа. Она,
единственная на факультете, не расставалась с косой и закручивала ее
вокруг головы венцом. В тот вечер коса лежала на груди, и это было
красиво.
- Вы помните, как мы капусту разбирали? - спросила Зина в перерыве
между номерами.
- Помню, - сказал Коткин.
- А сейчас встретились на капустнике, - сказала Зина, - смешно?
Коткин не сразу понял, что в этом смешного, он вообще плохо понимал
каламбуры. Зина смотрела на него заинтересованно, как на зверюшку в
зоопарке. Хуже нет, чем увидеть себя отраженным в чужих глазах - как в
зеркале, когда невзначай пройдешь мимо, взглянешь, неподготовленный к
встрече с ним, и удивишься, до чего же ты некрасив. Растерянный взгляд
серых глазок под рыжими бровями. Тонкий, будто просвечивающий, и красный
на конце нос. А рот и подбородок от другого, совсем уже маленького
человека.
Коткин отвернулся и стал смотреть на сцену, где двигали стулья.
Какой-то широкий парень обернулся из переднего ряда и сказал:
- Зина, гарантирую билет на "Комеди Франсез".
- Спасибо, Гарик, - ответила Зина. - Мне достанут. А как же Светлана?
И они вместе засмеялись, потому что у них были общие тайны.
- Простите, - сказал Борис. - Разрешите. Я выйду.
- Куда вы? - спросила Зина. - Сейчас оркестр будет. Они такие лапочки.
Коткин поднялся и ждал, пока Зина пропустит его, стараясь не
встретиться с ней глазами.
Потом он курил в коридоре, у лестницы, и никак не мог уйти домой. В
общежитие возвращаться не хотелось, а ничего иного придумать он не мог. Он
глядел на ботинки. Ботинки за день запылились, и правый треснул у самого
ранта.
- Коткин, у меня создалось впечатление, что я вас прогневила. Так ли
это?
Рядом стояла Зина.
- Что вы, что вы, - сказал Коткин. - Мне пора идти.
Два года назад в него влюбилась одна первокурсница, умненькая и
старательная. Она даже стала собирать, как и Коткин, марки с животными,
показывая этим родство их душ. Но первокурсница была некрасива и робка, и
его мучило, что это подчеркивает его собственную неприглядность. Коткин
был с ней вежлив, но прятался от нее. Скоро об этом узнали на курсе и над
ним смеялись. Коткин хотел бы влюбиться в значительную, яркую девушку,
такую, как Пархомова. Но он понимал крамольность такой мечты и красивых
девушек избегал.
- Над чем вы сейчас работаете? - спросила Зина. Она спросила это, чуть
понизив голос, словно это была тайна, сродни тайнам той среды, где достают
билеты на "Комеди Франсез".
- Разве вам интересно? - спросил Коткин. Он не хотел обидеть ее этим
вопросом, он просто удивился.
- Нет, - сказала Зина, глядя на Коткина в упор. - Разумеется, это мне
недоступно. Куда уж мне, серой и глупой.
Дня через два, встретив Бориса в коридоре, Зина Пархомова улыбнулась
ему как хорошему знакомому, хотя в этот момент разговаривала с подругами.
Подруги захихикали, и потому Коткин отвернулся и быстро прошел мимо, чтобы
не ставить Зину в неудобное положение.
Избежав встречи с Зиной, Борис минуты три оставался в убеждении, что
поступил правильно. Но когда эти минуты прошли, он понял, что должен
отыскать Зину и попросить у нее прощения.
Ночь Коткин провел в предоперационном трепете. К утру он настолько
потерял присутствие духа, что взял из тумбочки соседа градусник и держал
его минут двадцать, надеясь, что заболел. Вышло 36,8. Днем на факультете
Коткин несколько раз видел Зину, но издали и не одну, пришлось ждать ее на
улице, после лекций. Он не знал, в какую сторону Зина идет из института, и
спрятался в подъезде напротив входа. В подъезд входили люди и смотрели на
Коткина с подозрением, а он делал вид, что чем-то занят - завязывал шнурок
на ботинке, листал записную книжку, ему казалось, что Зина уже прошла
мимо, и он прижимался к стеклу двери, глядя вдоль улицы.
Зина вышла не одна, ее провожал широкий парень, они пошли налево, и
после некоторого колебания Коткин, проклиная себя, последовал за ними. Он
шел шагах в пятидесяти сзади и боялся, что Зина обернется и решит, что он
следил за ней. Так они дошли до угла, пересекли площадь, и Коткин дал
слово, что, если они не расстанутся тут же, он уйдет и никогда больше не
приблизится к Зине. Зина и ее знакомый не расстались на углу, а пошли
дальше, Коткин за ними, отыскивая глазами следующий ориентир; после
которого он повернет назад. Но он не успел этого сделать. Неожиданно Зина
протянула широкому парню руку и направилась к Коткину.
- Здравствуй, - сказала она. - Ты за мной следил. Я очень польщена.
- Нет, - сказал Коткин. - Я просто шел в эту сторону и даже не видел...
- И что ты хотел мне сказать? - спросила Зина, улыбаясь.
- Ничего, - сказал Коткин и попытался уйти.
Зина положила ему на плечо красивую руку.
- Борис, - сказала она, - ты не очень спешишь?
- Я хотел попросить у вас прощения, - сказал Коткин. - Но так неловко
получилось...
Они были в кино, потом Коткин проводил Зину на Русаковскую и Зина
показала ему окна своей квартиры.
- Я тут живу со стариками. Но отцу дают назначение в Среднюю Азию. Он у
меня строитель. Так что я останусь совсем одна.
Коткин сказал:
- А у меня только мать...
- Она там? В твоих Путинках?
- Да, - сказал Коткин, - там. Она в феврале умерла.
На следующей неделе Зина пригласила Коткина на концерт аргентинского
виолончелиста. Коткин не понимал музыки, не любил ее, он занял у
Саркисьянца двадцать рублей и купил себе новые ботинки. У консерватории
люди спрашивали лишний билет, и он понял, что занимает чужое место, -
лучше бы уткнуться сейчас в кляссер с марками, но он был благодарен Зине
за внимание к себе, незаслуженное и потому стеснительное. Он старался не
глядеть на ее четкий профиль и думал о работе.
В апреле Зина еще несколько раз бывала с Коткиным в разных местах, он
запутался в долгах, но отказаться от встреч не мог. Иногда Зина просила
Коткина рассказать, над чем он работает, но ему казалось, что все это ей
не совсем интересно. И сам он, такой некрасивый и неостроумный, ее
интересовать не мог - в этом Коткин был уверен. Саркисьянц поймал его в
коридоре и спросил:
- Зачем кружишь голову такой девушке?
- Я не кружу.
- Она что ли за тобой ухаживает? Весь факультет поражен.
- А что в этом удивительного? - озлился вдруг Коткин.
Еще больше смутила Коткина черноглазая Проскурина. Она была лучшей
подругой Зины, и оттого Коткин готов был простить ей перманентную злость
ко всему человечеству, вульгарные наряды и громкий, пронзительный хохот.
Проскурина ехала с Коткиным в метро. Она сказала:
- Конечно, это не мое дело, но ты, Борис, не обольщайся. Как подруга я
имею право на откровенность. Ты меня не выдашь?
- Нет, - сказал Коткин.
- Она тебя не любит, - сказала Проскурина. - Никого она не любит.
Понял?
- Нет, не понял.
- Когда поймешь, будет поздно. Мое дело предупредить муху, чтобы
держалась подальше от паутины, - сравнение Проскуриной понравилось, и она
захохотала на весь вагон.
- У нас чисто товарищеские отношения, - сказал Коткин. - Я отлично
понимаю, что Зину окружают куда более интересные и яркие люди...
- Молчи уж, - перебила Проскурина. - Яркие личности... а что ей с этих
ярких личностей? Распределение будущей весной.
Коткин забыл об этом разговоре. Ему было неприятно, что у Зины такая
подруга. Забыл он о разговоре еще и потому, что после него долго, почти
месяц, не виделся с Зиной. Здоровался - не более. Зина увлеклась
аспирантом с прикладной математики и сказала Коткину:
- Пойми меня, Боря, я не могу приказать сердцу.
Так все и кончилось. Коткин сдал госэкзамены и засел за реферат. Миша
Чельцов, замдекана из гениев, убедил его, что науке нет дела до настроений
Коткина. Борис расплачивался с долгами, много читал, работал, потому что
любил свою работу.
В августе Зина вернулась с юга. Проскурина сообщила Коткину, что она
ездила с тем аспирантом, но поссорилась. Зина увидела Коткина в пустой,
раскаленной библиотеке и от двери громко сказала:
- Борис, выйди на минутку.
Коткин не сразу понял, кто зовет его, а когда увидел Зину, испугался,
что она уйдет, не дождавшись, и бросился к двери, задел книги, и они упали
на пол. Ему пришлось нагнуться и собирать их, книги норовили снова
вырваться, и он думал, что Зина все-таки ушла. Но она ждала его. Ее волосы
выгорели и казались совсем белыми.
- Как ты без меня существовал? - спросила она.
- Спасибо, - ответил Коткин.
- А я жалею, что поехала. Такая тоска, ты не представляешь. Ты что
делаешь вечером?
Коткин не ответил. Он смотрел на нее.
- Надо поговорить. А то ты, наверное, сплетен обо мне нахватался.
Извини, что отвлекла тебя.
Зина ушла, не договорившись, где и когда они встретятся.
Коткин сдал книги и поспешил вниз.
Искать ее не пришлось. Она сидела на скамье в вестибюле, вытянув
длинные бронзовые ноги, а возле нее стояли два программиста из ВЦ,
наперебой шутили и сами своим шуткам смеялись. Коткин остановился у
лестницы, не зная что делать дальше; а Зина увидела его и крикнула:
- Боренька, я тебя заждалась.
Она легко вскочила со скамьи и поспешила ему навстречу, забыв о
программистах.
Они сидели на веранде кафе в Сокольниках, вечер был душный и влажный,
словно собиралась гроза. Гроза собиралась каждый вечер, стояла засуха.
Коткин никогда бы не смог разыскать столика на переполненной веранде, но
Зина нашла столик и даже два стула. Коткин принес пиво, и Зина спросила:
- У тебя есть деньги, Боря?
Они пили пиво, Коткину было немного грустно, потому что этот вечер
никогда уже больше не повторится. Зина рассказывала ему о том, как было
скучно в Коктебеле, хотя за ней ухаживал один известный поэт, и как она
разочаровалась в прикладном математике, и Коткин со всем соглашался, и
оттого тоже было грустно, словно они жили в разных мирах, она на Земле, он
- на Марсе, или словно он был крепостным, а она - принцессой. Потом Зина
предложила уйти, и они долго ходили по темным аллеям и искали свободную
скамейку. Зина взяла Коткина за руку, у нее были теплые, мягкие пальцы,
она была одного роста с Коткиным, но казалась выше, потому что была
статная и не горбилась.
Они сидели на скамейке, и Зина сказала:
- Боря, можно быть с тобой откровенной?
Коткин испугался, что она станет говорить о том аспиранте или о
каком-нибудь поклоннике, за которого она собралась замуж, и будет
спрашивать совета.
- Ты все еще живешь в общежитии?
- Да.
- Понимаешь, какое дело... Только ты надо мной не смейся, ты же знаешь,
как я к тебе отношусь. Мои старики уехали на Нурек. Наверное, лет на пять.
Пока отец не построит там свою плотину, он ни за что не вернется. А может,
он вообще там останется. Ты слушаешь?
- Слушаю.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг