Михаил Булгаков.
Ханский огонь
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Собачье сердце".
OCR spellcheck by HarryFan, 1 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
Когда солнце начало садиться за орешневские сосны и Бог Аполлон
Печальный перед дворцом ушел в тень, из флигеля смотрительницы Татьяны
Михайловны прибежала уборщица Дунька и закричала:
- Иона Васильич! А Иона Васильич! Идите, Татьяна Михайловна вас кличут.
Насчет экскурсий. Хворая она. Во щека!
Розовая Дунька колоколом вздула юбку, показала голые икры и понеслась
обратно.
Дряхлый камердинер Иона бросил метлу и поплелся мимо заросших бурьяном
пожарищ конюшен к Татьяне Михайловне.
Ставни во флигельке были прикрыты, и уже в сенцах сильно пахло йодом и
камфарным маслом. Иона потыкался в полутьме и вошел на тихий стон. На
кровати во мгле смутно виднелась кошка Мумка и белое заячье с громадными
ушами, а в нем страдальческий глаз.
- Аль зубы? - сострадательно прошамкал Иона.
- Зу-убы... - вздохнуло белое.
- У... у... у... вот она, история, - пособолезновал Иона, - беда! То-то
Цезарь воет, воет... Я говорю: чего, дурак, воешь среди бела дня? А? Ведь
это к покойнику. Так ли я говорю? Молчи, дурак. На свою голову воешь.
Куриный помет нужно прикладывать к щеке - как рукой снимет.
- Иона... Иона Васильич, - слабо сказала Татьяна Михайловна, - день-то
показательный - среда. А я выйти не могу. Вот горе-то. Вы уж сами пройдите
тогда с экскурсантами. Покажите им все. Я вам Дуньку дам, пусть с вами
походит.
- Ну, что ж... Велика мудрость. Пущай. И сами управимся. Присмотрим.
Самое главное - чашки. Чашки самое главное. Ходят, ходят разные... Долго
ли ее... Возьмет какой-нибудь в карман, и поминай как звали. А отвечать -
кому? Нам. Картину - ее в карман не спрячешь. Так ли я говорю?
- Дуняша с вами пойдет - сзади присмотрит. А если объяснений будут
спрашивать, скажите, смотрительница заболела.
- Ладно, ладно. А вы - пометом. Доктора - у них сейчас рвать, щеку
резать. Одному так-то вот вырвали, Федору орешневскому, а он возьми да и
умри. Это вас еще когда не было. У него тоже собака выла во дворе.
Татьяна Михайловна коротко простонала и сказала:
- Идите, идите. Иона Васильич, а то, может, кто-нибудь и приехал уже...
Иона отпер чугунную тяжелую калитку с белым плакатом:
УСАДЬБА-МУЗЕЙ ХАНСКАЯ СТАВКА
Осмотр по средам, пятницам и воскресеньям
от 6 до 8 час. веч.
И в половине седьмого из Москвы на дачном поезде приехали экскурсанты.
Во-первых, целая группа молодых смеющихся людей человек в двадцать. Были
среди них подростки в рубашках хаки, были девушки без шляп, кто в белой
матросской блузке, кто в пестрой кофте. Были в сандалиях на босу ногу, в
черных стоптанных туфлях; юноши в тупоносых высоких сапогах. И вот среди
молодых оказался немолодой лет сорока, сразу поразивший Иону. Человек был
совершенно голый, если не считать коротеньких бледно-кофейных штанишек, не
доходивших до колен и перетянутых на животе ремнем с бляхой "1-е реальное
училище". Да еще пенсне на носу, склеенное фиолетовым сургучом. Коричневая
застарелая сыпь покрывала сутуловатую спину голого человека, а ноги у него
были разные - правая толще левой, и обе разрисованы на голенях узловатыми
венами.
Молодые люди и девицы держались так, словно ничего изумительного не
было в том, что голый человек разъезжает в поезде и осматривает усадьбы,
но старого скорбного Иону голый поразил и удивил.
Голый между девушек, задрав голову, шел от ворот ко дворцу, и один ус у
него был лихо закручен, и бородка подстрижена, как у образованного
человека. Молодые, окружив Иону, лопотали, как птицы, и все время
смеялись, так что Иона совсем запутался и расстроился, тоскливо думал о
чашках и многозначительно подмигивал Дуньке на голого. У той щеки готовы
были лопнуть при виде разноногого. А тут еще Цезарь, как на грех, явился
откуда-то и всех пропустил беспрепятственно, а на голого залаял с
особенной хриплой, старческой злобой, давясь и кашляя. Потом завыл -
истошно, мучительно.
"Тьфу, окаянный, - злобно и растерянно думал Иона, косясь на незваного
гостя, - принесла нелегкая. И чего Цезарь воет. Ежели кто помрет, то уж
пущай этот голый".
Пришлось Цезаря съездить по ребрам ключами, потому что вслед за толпой
шли отдельно пятеро хороших посетителей. Дама с толстым животом,
раздраженная и красная из-за голого. При ней девочка-подросток с
заплетенными длинными косами. Бритый высокий господин с дамой красивой и
подкрашенной и пожилой богатый господин-иностранец, в золотых очках
колесами, широком светлом пальто, с тростью. Цезарь с голого перекинулся
на хороших посетителей и с тоской в мутных старческих глазах сперва залаял
на зеленый зонтик дамы, а потом взвыл на иностранца так, что тот
побледнел, попятился и проворчал что-то на не известном никому языке.
Иона не вытерпел и так угостил Цезаря, что тот оборвал вой, заскулил и
пропал.
- Ноги о половичок вытирайте, - сказал Иона, и лицо у него стало
суровое и торжественное, как всегда, когда он входил во дворец. Дуньке
шепнул: "Посматривай, Дунь..." - и отпер тяжелым ключом стеклянную дверь с
террасы. Белые Боги на балюстраде приветливо посмотрели на гостей.
Те стали подыматься по белой лестнице, устланной малиновым ковром,
притянутым золотыми прутьями. Голый оказался впереди всех, рядом с Ионой,
и шел, гордо попирая босыми ступнями пушистые ступени.
Вечерний свет, смягченный тонкими белыми шторами, сочился наверху через
большие стекла за колоннами. На верхней площадке экскурсанты,
повернувшись, увидали пройденный провал лестницы, и балюстраду с белыми
статуями, и белые простенки с черными полотнами портретов, и резную
люстру, грозящую с тонкой нити сорваться в провал. Высоко, улетая куда-то,
вились и розовели амуры.
- Смотри, смотри, Верочка, - зашептала толстая мать, - видишь, как
князья жили в нормальное время.
Иона стоял в сторонке, и гордость мерцала у него на бритом сморщенном
лице тихо, по-вечернему.
Голый поправил пенсне на носу, осмотрелся и сказал:
- Растрелли строил. Это несомненно. Восемнадцатый век.
- Какой Растрелли? - отозвался Иона, тихонько кашлянув. - Строил князь
Антон Иоаннович, царство ему небесное, полтораста лет назад. Вот как, - он
вздохнул. - Пра-пра-прадед нынешнего князя.
Все повернулись к Ионе.
- Вы не понимаете, очевидно, - ответил голый, - при Антоне Иоанновиче,
это верно, но ведь архитектор-то Растрелли был? А во-вторых, царствия
небесного не существует и князя нынешнего, слава Богу, уже нет. Вообще я
не понимаю, где руководительница?
- Руководительница, - начал Иона и засопел от ненависти к голому, - с
зубами лежит, помирает, к утру кончится. А насчет царствия - это вы верно.
Для кой-кого его и нету. В небесное царствие в срамном виде без штанов не
войдешь. Так ли я говорю?
Молодые захохотали все сразу, с треском. Голый заморгал глазами,
оттопырил губы.
- Однако, я вам скажу, ваши симпатии к царству небесному и к князьям
довольно странны в теперешнее время... И мне кажется...
- Бросьте, товарищ Антонов, - примирительно сказал в толпе девичий
голос.
- Семен Иванович, оставь, пускай! - прогудел срывающийся бас.
Пошли дальше. Свет последней зари падал сквозь сетку плюща, затянувшего
стеклянную дверь на террасе с белыми вазами. Шесть белых колонн с резными
листьями вверху поддерживали хоры, на которых когда-то блестели трубы
музыкантов. Колонны возносились радостно и целомудренно, золоченые
легонькие стулья чинно стояли под стенами. Темные гроздья кенкетов глядели
со стен, и, точно вчера потушенные, были в них обгоревшие белые свечи.
Амуры вились и заплетались в гирляндах, танцевала обнаженная женщина в
нежных облаках. Под ногами разбегался скользкий шашечный паркет. Странна
была новая живая толпа на чернополосных шашках, и тяжел и мрачен показался
иностранец в золотых очках, отделившийся от групп. За колонной он стоял и
глядел зачарованно вдаль через сетку плюща.
В смутном говоре зазвучал голос голого. Повозив ногой по лоснящемуся
паркету, он спросил у Ионы:
- Кто паркет делал?
- Крепостные крестьяне, - ответил неприязненно Иона, - наши крепостные.
Голый усмехнулся неодобрительно.
- Сработано здорово, что и говорить. Видно, долго народ гнул спину,
выпиливая эти штучки, чтоб потом тунеядцы на них ногами шаркали.
Онегины... трэнь... брень... Ночи напролет, вероятно, плясали. Делать-то
ведь было больше нечего.
Иона про себя подумал: "Вот чума голая навязалась, прости Господи", -
вздохнул, покрутил головой и повел дальше.
Стены исчезли под темными полотнами в потускневших золотых рамах.
Екатерина Вторая в горностае, с диадемой на взбитых белых волосах, с
насурьмленными бровями, смотрела во всю стену из-под тяжелой громадной
короны. Ее пальцы, остроконечные и тонкие, лежали на ручке кресла. Юный
курносый, с четырехугольными звездами на груди, красовался на масляном
полотне напротив и с ненавистью глядел на свою мать. А вокруг сына и
матери до самого лепного плафона глядели княгини и князья
Тугай-Бег-Ордынские со своими родственниками.
Отливая глянцем, чернея трещинами, выписанный старательной кистью
живописца XVIII века по неверным преданиям и легендам, сидел в тьме
гаснущего от времени полотна раскосый, черный и хищный, в мурмолке с
цветными камнями, с самоцветной рукоятью сабли родоначальник - повелитель
Малой орды Хан Тугай.
За полтысячи лет смотрел со стен род князей Тугай-Бегов, род знатный,
лихой, полный княжеских, ханских и царских кровей. Тускнея пятнами, с
полотен вставала история рода с пятнами то боевой славы, то позора, любви,
ненависти, порока, разврата...
На пьедестале бронзовый позеленевший бюст старухи матери в бронзовом
чепце с бронзовыми лентами, завязанными под подбородком, с шифром на
груди, похожим на мертвое овальное зеркало. Сухой рот запал, нос
заострился. Неистощимая в развратной выдумке, носившая всю жизнь две славы
- ослепительной красавицы и жуткой Мессалины. В сыром тумане славного и
страшного города на севере была увита легендой потому, что первой любви
удостоил ее уже на склоне своих дней тот самый белолосинный генерал,
портрет которого висел в кабинете рядом с Александром I. Из рук его
перешла в руки Тугай-Бега-отца и родила последнего нынешнего князя. Вдовой
оставшись, прославилась тем, что ее нагую на канате купали в пруду четыре
красавца гайдука...
Голый, раздвинув толпу, постучал ногтем по бронзовому чепцу и сказал:
- Вот, товарищи, замечательная особа. Знаменитая развратница первой
половины девятнадцатого века...
Дама с животом побагровела, взяла девочку за руку и быстро отвела ее в
сторону.
- Это Бог знает что такое... Верочка, смотри, какие портреты предков...
- Любовница Николая Палкина, - продолжал голый, поправляя пенсне, - о
ней даже в романах писали некоторые буржуазные писатели. А тут что она в
имении вытворяла - уму непостижимо. Ни одного не было смазливого парня, на
которого она не обратила бы благосклонного внимания... Афинские ночи
устраивала...
Иона перекосил рот, глаза его налились мутной влагой, и руки
затряслись. Он что-то хотел молвить, но ничего не молвил, лишь два раза
глубоко набрал воздуху. Все с любопытством смотрели то на всезнающего
голого, то на бронзовую старуху. Подкрашенная дама обошла бюст кругом, и
даже важный иностранец, хоть и не понимавший русских слов, вперил в спину
голого тяжелый взгляд и долго его не отрывал.
Шли через кабинет князя, с эспантонами, палашами, кривыми саблями, с
броней царских воевод, со шлемами кавалергардов, с портретами последних
императоров, с пищалями, мушкетами, шпагами, дагерротипами и пожелтевшими
фотографиями - группами кавалергардского, где служили старшие Тугай-Беги,
и конного, где служили младшие, со снимками скаковых лошадей
тугай-беговских конюшен, со шкафами, полными тяжелых старых книг.
Шли через курительные, затканные сплошь текинскими коврами, с
кальянами, тахтами, с коллекциями чубуков на стойках, через малые гостиные
с бледно-зелеными гобеленами, с карсельскими старыми лампами. Шли через
боскетную, где до сих пор не зачахли пальмовые ветви, через игральную
зеленую, где в стеклянных шкафах золотился и голубел фаянс и сакс, где
Иона тревожно косил глазами Дуньке. Здесь, в игральной, одиноко красовался
на полотне блистательный офицер в белом мундире, опершийся на эфес. Дама с
животом посмотрела на каску с шестиугольной звездой, на раструбы перчаток,
на черные, стрелами вверх подкрученные усы и спросила у Ионы:
- Это кто же такой?
- Последний князь, - вздохнув, ответил Иона, - Антон Иоаннович, в
квалегардской форме. Они все в квалегардах служили.
- А где он теперь? Умер? - почтительно спросила дама.
- Зачем умер... Они за границей теперь. За границу отбыли при самом
начале, - Иона заикнулся от злобы, что голый опять ввяжется и скажет
какую-нибудь штучку.
И голый хмыкнул и рот открыл, но чей-то голос в толпе молодежи опять
бросил:
- Да плюнь, Семен... старик он...
И голый заикнулся.
- Как? Жив? - изумилась дама. - Это замечательно!.. А дети у него есть?
- Деток нету, - ответил Иона печально, - не благословил Господь... Да.
Братец ихний младший, Павел Иоаннович, тот на войне убит. Да. С немцами
воевал... Он в этих... в конных гренадерах служил... Он нездешний. У того
имение в Самарской губернии было...
- Классный старик... - восхищенно шепнул кто-то.
- Его самого бы в музей, - проворчал голый.
Пришли в шатер. Розовый шелк звездой расходился вверху и плыл со стен
волнами, розовый ковер глушил всякий звук. В нише из розового тюля стояла
двуспальная резная кровать. Как будто недавно еще в эту ночь спали в ней
два тела. Жилым все казалось в шатре: и зеркало в раме серебряных листьев,
альбом на столике в костяном переплете, и портрет последней княгини на
мольберте - княгини юной, княгини в розовом. Лампа, граненые флаконы,
карточки в светлых рамах, брошенная подушка казалась живой... Раз триста
уже водил Иона экскурсантов в спальню Тугай-Бегов и каждый раз испытывал
боль, обиду и стеснение сердца, когда проходила вереница чужих ног по
коврам, когда чужие глаза равнодушно шарили по постели. Срам. Но сегодня
особенно щемило у Ионы в груди от присутствия голого и еще от чего-то
неясного, что и понять было нельзя... Поэтому Иона облегченно вздохнул,
когда осмотр кончился. Повел незваных гостей через биллиардную в коридор,
а оттуда по второй восточной лестнице на боковую террасу и вон.
Старик сам видел, как гурьбой ушли посетители через тяжелую дверь и
Дунька заперла ее на замок.
Вечер настал, и родились вечерние звуки. Где-то под Орешневым
засвистели пастухи на дудках, за прудами звякали тонкие колокольцы - гнали
коров. Вечером вдали пророкотало несколько раз - на учебной стрельбе в
красноармейских лагерях.
Иона брел по гравию ко дворцу, и ключи бренчали у него на поясе. Каждый
раз, как уезжали посетители, старик аккуратно возвращался во дворец, один
обходил его, разговаривая сам с собой и посматривая внимательно на вещи.
После этого наступал покой и отдых, и до сумерек можно было сидеть на
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг