сила, красота гармонично сложенного тела, гибкая пластика движений. Но дело
было не только в ужасающем обилии нищих, больных, полуголодных, не только в
быстром и всеобщем старении, которое так безжалостно уродовало людей
прошлого, что при виде повальной, годам к пятидесяти, дряхлости нас брала
оторопь. Различие оказалось куда более глубоким и тонким, оно коренилось в
сознании. Шаткость психики, мгновенный переход от униженной покорности к
ярости, от молитв к жестокостям, от трезвой, в быту, рассудительности к
безумию фанатизма - вот что потрясало сильнее всего.
Не верилось, что это наше, исторически близкое, прошлое. Что люди,
лобызающие руку свирепого хозяина, падающие ниц перед раскрашенными досками
и статуями, сбегающиеся на публичные пытки и казни, как на праздник, - наши
не столь уж далекие предки. Да как же все это вышло и утряслось за немногие
столетия, которые разделяли нас? Не усилиями же редких мудрецов и
подвижников! Что могли одиночки?..
Все преобразуется согласно законам социального развития, события движутся
поступками людей, вот этих, никаких других. Чего- то мы не успели или не
смогли разглядеть в тех толпах, знание исторических закономерностей не
наполнилось живым содержанием, мы содрогнулись - и только.
Во многом, как мне кажется, это и предопределило наше решение все и всех
изолировать Барьерами.
А ведь если вдуматься, то еще вопрос, кто и от чего должен был
содрогнуться. Все предки, начиная с этой девочки из палеолита, вправе были
спросить нас: вы-то, умудренные и могучие, вы-то как могли дойти до жизни
такой, что уже в который раз поставили под удар само будущее земли?!
На лестнице мое движение затормозилось, ибо с верхней площадки в плотном
кольце свиты спускался Горзах. Его круглая костлявая голова мелькала в им же
созданном водовороте движения лиц, поверх то и дело просверкивал быстрый,
физически ощутимый взгляд его маленьких, глубоко посаженных глаз. Нисходя по
ступеням, Горзах одновременно слушал, просматривал бумаги и отдавал
распоряжения. Говорил он не повышая голоса, тем не менее его слова легко
перекрывали шум. "Понятно, действуйте!.. В этой схеме есть уязвимое звено -
вот здесь... Пустяки, человек может все, даже то, чего он не может, - если
хочет... Промедление - худшее из решений, отстраняйте тех, кто этого до сих
пор не понял!.. Что? Ну, это закон бутерброда; спокойно намазывайте другой
кусок, вот и все..."
То, что делал Горзах, было верхом организаторского мастерства. Его мысль
с ходу проникала в суть любого вопроса, сверкала, как остро заточенный
клинок, мгновенно рубила узелки проблем. Секунда - решение, секунда -
решение, так без устали, словно играючи, и непреодолимое вдруг становилось
преодолимым, темное просветлялось, сомнительное оказывалось бесспорным,
неуверенность сменялась решительностью, каждый словно получал заряд бодрящей
энергии. Молодые, вроде меня, смотрели на Горзаха с обожанием.
Я прижался к стене, пропуская свиту великого Стабилизатора, который
сейчас, подобно Атланту, удерживал на плечах весь накренившийся мир. Все мы
его поддерживали, но на широкие плечи Горзаха, конечно, ложилась наивысшая
ответственность.
Проходя, он еще успел кивнуть мне. Трудное это было мгновение, но все
обошлось - Горзах ни о чем не догадался и тут же перевел взгляд.
Пространство за ним очистилось, я взбежал и свернул в коридор. Пронесло!
Не было дозорного, который после разведки не поспешил бы к Хрустальному
глобусу. Ни на что не опираясь, он висел в центре зала, где некогда пировали
рыцари и копоть факелов еще темнела на стенах. Мягкий, льющийся изнутри свет
выделял все складки материков, все западинки океанских равнин, изгибы
хребтов, над которыми прозрачно голубела вода, а к югу и северу, сгущаясь,
белели поля вечных льдов. Только при взгляде на Хрустальный шар общее
положение дел становилось по-настоящему зримым.
Ко мне, едва я направился к шару, устремился кибер с каким- то аппетитным
блюдом в клешне манипулятора. Многие вот так перекусывали на ходу, но мне
сейчас было не до этого, я досадливо отмахнулся, и кибер так же бесшумно,
как и возник, исчез в чреве огромного камина.
Облик Хрустального шара мало изменился за последние сутки. Земной шар
казался изъязвленным. Ало горели оспины глубоких провалов времени, которых,
к счастью, было немного, хотя никто не мог понять, почему. Преобладала
желтая, розовая, оранжевая сыпь. Лихорадило все континенты, планету трясло
от полюса до полюса.
Я легко отыскал место, где только что побывал. Так, едва заметное
желтоватое пятнышко...
- Любуешься?
В дверях, чуть наклонив голову и улыбаясь, стоял Алексей Промыслов,
просто Алексей, длинный, нескладный, зеленоглазый, рыжеволосый. Похоже, что
никакие события в мире не могли стереть с его продолговатого лица эту слегка
ироническую усмешку.
"Мы, рыжие, все такие, - любил он пояснять. - Потому и уцелели в обществе
нормальноволосых". И самый близкий друг почему-то не мог назвать его Алешей;
он, сколько я его знал, а знал я его с детства, всегда и для всех был
Алексеем.
- Что нового? - вырвалось у меня.
- А что может быть нового? - Он рассеянно взглянул на шар. Красноватые у
Алексея были глаза, невыспавшиеся, и говорил он, словно позевывая. - Все
обычно. Природа жмет на человечество, на нас, теоретиков, жмет Горзах, мы
жмем на природу, так все и уподобляется кусающей собственный хвост змее.
- Мало на вас жмет Горзах!
- А ты ему подскажи что-нибудь из опыта прошлого... На хлеб и воду
посадить, например. Очень, говорят, способствует медитации, и как раз в духе
Горзаха. С него станется...
- Что ты взъелся на Горзаха? Он свое дело знает.
- Кто спорит! Отличный руководитель. Только он человек из другого века.
- Как это? - А так. Тебе никогда не приходило в голову, что можно
родиться не в своем веке? Скажем, Леонардо да Винчи или Роджеру Бэкону куда
более соответствовала бы наша эпоха. Ну, а Горзах... - Алексей вяло помахал
рукой. - Он прирожденный полководец. Войн нет, нашел себе другое применение.
Природовоитель, специалист по кризисным ситуациям. Что, однако, было у нас
до сих пор? Микростабилизация отдельных участков геосфер, доосвоение Марса,
вакуум-полигоны и тому подобная рутина. И вот, наконец, дело по плечу!
Всемирная катастрофа. Тут надо действовать масштабно, решительно, если
потребуется, беспощадно, и лучше Горзаха здесь трудно кого-нибудь сыскать.
Ум, опыт, воля, энергия, авторитет! Все правильно, все неизбежно, шторм
требует беспрекословного повиновения капитану, иначе все пойдем ко дну. Но,
милый, тем самым психологически мы скатываемся в далекое прошлое. Вот кто ты
теперь? - Как кто? Дозорный наблюдатель, разведчик. - Солдат ты, мой милый,
солдат. А Горзах - фельдмаршал. И я солдат. Ничего другого сейчас быть не
может. Но мы-то но привыкли, мы из другого теста. А Горзах знает, кем мы
обязаны стать, и лепит нас железной рукой. Опять же все правильно, только
восторгаться здесь нечем, а кое-кто уже восторгается Горзахом, видит в нем
надежду, оплот, чуть не спасителя. Короче, в нашем сознании ожили и
наливаются соком свеженькие пережитки прошлого. Хотя это неизбежно, ликовать
мне почему-то не хочется.
- Ты преувеличиваешь. Наша мораль, традиции, воспитание, психосимбиоз...
- Знаю. И тем не менее. Мне здесь видней. Ладно, у тебя-то как?
Я отделался парой общих фраз. Алексей тотчас уловил неладное, но не
сказал ничего, наоборот, сменил тему, заговорив о работе своих теоретиков.
Им приходилось несладко, ибо если с деятельностью Горзаха связывалась
надежда предотвратить худшее, то от теоретиков ожидали кардинального
решения. А что они могли сделать за короткий срок? Положим, они быстро
выявили связь между последней серией опытов по трансформации космического
вакуума и внезапным нарушением структуры времени. Ну а дальше? Каким
способом можно было прекратить эти "времятресения", когда целые куски
настоящего проваливались в бездны прошлого, а на их место выпирали совсем
другие эпохи?
Действие опередило предвидение. На этом человечество уже много раз
обжигалось, и нам даже казалось, что впредь ничего подобного случиться не
может. Однако случилось.
Может быть, так, хотя Алексей был несколько иного мнения. Случайную
ошибку предвидения он считал глубоко закономерной. Мы всегда окружены
неведомым, говорил он. Мы всегда знаем гораздо меньше, чем следовало бы
знать. Иначе не может быть, потому что никогда, ни при каких обстоятельствах
мы не способны достичь абсолютного, решительно во всех областях знания. Этот
краеугольный вывод диалектического материализма так же верен в нашем
столетии, как и в девятнадцатом, когда он был впервые сделан. Отсюда
следует, что любое движение вперед всегда сопряжено с риском и никакое
предвидение не гарантирует полную надежность. А цена ошибок растет. "Чем
дальше в лес, тем крупнее волки, - добавлял он, переиначивая старинную
пословицу. - А волков бояться - на печке лежать. Ну, а на печке лежать -
бока отлежать. У нас, понимаешь, просто нет выбора".
В глубине души Алексей был пессимисто-оптимистом, сколь ни
противоестественно такое сочетание. Пессимистом, потому что не слишком верил
в свободу воли и полагал, что обстоятельства повелевают нами с той же
жестокостью, с какой давление и температура обращают воду в лед или в пар.
Оптимистом же он был потому, что не видел в этой зависимости ничего
страшного, ибо "кто предупрежден, тот вооружен" - это во-первых, а
во-вторых, условия, в которых мы оказываемся, все более зависят от нашей
собственной деятельности. Поэтому не надо быть дураками, только и всего.
Логически он тут противоречил сам себе. Он это признавал, но ничуть не
смущался, поскольку считал, что всякая новая, прежде неведомая нам истина
обязательно парадоксальна, а так как подобных истин должно быть бесконечно
много, то без парадоксов и противоречий в рассуждениях не обойтись и не сюит
из-за этого нервничать - все объяснится в свое время или несколько позже.
- Вообще, - говорил он, щурясь на глобус, - так ли уж очевидно, что всю
эту катавасию вызвали опыты с вакуумом? "После этого" не обязательно
"вследствие этого", сие было известно задолго до расцвета наук. Приходится
думать над параллельными вариантами. Тебе известно, откуда взялись огневики
и что они такое?
- Если бы! - Я махнул рукой. - Но при чем тут огневики?
- Они не вписываются ни в какую картину прошлого Земли. И еще.
Хроноклазмы есть, время крошится, а причинность какой была, такой и
осталась. Не странно ли? Добавлю, что хроноклазмы... какие- то они все
аккуратные.
- И что же?
- Так, небольшая бредовая идея... Помнишь историю Суэты? Конечно, я ее
помнил. Кто же ее не знал? Безжизненная, вполне заурядная планета у Ригеля.
Она перестала быть заурядной после того, как исчезла. Совсем. Вторая
экспедиция не обнаружила Суэту. Ее не было на орбите, ее не было нигде. Там,
где она прежде находилась, осталось лишь облачко пыли, словно планету слегка
обдули, прежде чем взять, как это делают с предметом, который слишком
залежался на полке.
- Не понимаю, какая тут связь, - сказал я.
- Возможно, никакой. - Алексей стоял, покачиваясь на носках, и
рассматривал светящийся хрусталь земного шара, словно прикидывая, можно ли
его обернуть платочком и сунуть в карман. - Но, видишь ли, я кое-что
сопоставил. Исчезало ли что-нибудь и в Солнечной системе? Да. Мы за
последнее время распылили не один астероид.
- Верно. - Я попытался уловить дальнейший ход его мысли. - Мы
виртуализируем астероиды, а кто-то подобным образом проэкспериментировал с
Суэтой? Логично, только ведь это давняя гипотеза.
- Есть и кое-что новое... - В немигающих глазах Алексея дрожал теплый
отсвет Хрустального шара. - Понимаешь, те опыты с вакуумом, которые мы сочли
первопричиной хроноклазмов, в них, строго говоря, не было ничего
принципиально нового. Мы трижды все перепроверили - ни-че-го! Рутина,
стандарт, обыкновенность. Откуда же такие последствия?
- Чашу переполняет капля...
- Ты дослушай! Гибель Суэты, как и полагается, вызвала в вакууме своего
рода ударную волну. Так? Так. Рассуждаем дальше. Волна возмущений, само
собой, катится со скоростью света, тогда как наши звездолеты опережают свет.
В результате мы заранее узнаем о гибели Суэты и обретаем возможность сложить
дважды два. Но не делаем этого, ведь все произошло так далеко от нас. Что
нам Ригель, это же за тридевять земель! А ударная волна меж тем
приближается. Все как в задачке для твоих детишек. Расстояние до Ригеля
известно, скорость известна, время исчезновения Суэты можно прикинуть;
спрашивается, когда примерно волна должна была докатиться до нас? Прикинь-ка
в уме...
Я прикинул, и мне стало не по себе. Получалось, что волна возмущения
накрыла нас где-то перед катастрофой!
- Ты уверен?! Алексей слабо пожал плечами. - Пока я уверен в одном. До
сих пор мы жили и действовали так, будто кроме нас во Вселенной нет никого.
Мы, как последние идиоты, убедили себя, что контакт между цивилизациями
ограничен посылкой сигналов или материальных тел. А он может быть косвенным,
опосредованным, вот в чем штука... Боюсь, что этого до поры до времени не
учитывают и другие цивилизации. Слепота космического эгоцентризма. Делаю,
как мне удобно, что хочу, то и ворочу, о других и мысли нет... так поступаем
мы, и ту же ошибку, возможно, допустили те, у Ригеля. С той разницей, что их
эксперименты пограндиозней. Они, надо думать, приняли должные - с их точки
зрения должные! - меры предосторожности и бабахнули подальше от своего дома.
А тряхнуло нас. - Но почему же тогда... - Почему пострадали именно мы? Да
потому, очевидно, что больше нигде не экспериментируют с вакуумом. В
установках что-то, вполне возможно, вошло в резонанс, усилило слабые
колебания - и пошла цепная реакция!
- Слушай... - Волнение сорвало меня с места, ноги сами понесли вокруг
Хрустального шара. - Слушай, ведь это очень серьезно! Тут цепь косвенных
доказательств... Ты говорил с Горзахом?
Взгляд Алексея стал сонным. Сколько лет я его знал, а все равно он
частенько ставил меня в тупик. Только что гневался, доискивался до
первопричин, объяснял, - и вот равнодушный взгляд из-под полуприкрытых век,
откровенное выражение скуки, едва сдерживаемая зевота.
- Все знают те, кому это необходимо знать, - пробормотал он. - Все может
оказаться простым совпадением... Или чем-то совсем иным. Огневики-то почему
и откуда? Ты с ними сталкиваешься, пригляделся бы. Может, они того,
посланы... Засланы...
Он качнул рукой и, сутулясь, побрел к двери. Я не стал его удерживать,
это было бесполезно, уж таков Алексей. При всех обстоятельствах он
чувствовал себя свободным, как ветер, возможно, это-то и позволяло ему так
раскованно мыслить.
Напоследок он все-таки обернулся.
- Кстати, уверен ли ты, что Горзаху моя идея придется по вкусу?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Если Алексей хотел меня сразить, то он своего добился. Казалось, под
черепом, сопя и толкаясь, зашевелилась добрая семейка ежей, которым срочно
потребовалось свести счеты друг с другом.
Это было уже чересчур, мне вполне хватило бы и утренних переживаний.
Настолько чересчур, что я бессмысленно воззрился на закопченные стены,
которые, надо полагать, видывали и блеск оружия, и свадебные пиры, и
придворные интриги, а теперь равнодушно смотрели на, может быть, и
неглупого, но вконец обалдевшего парня в тяжелой амуниции хроноразведчика.
Сколько подобных парней, должно быть, стояло в этом темном и обширном зале!
"Хватит!" - прикрикнул я на себя. Алексей ни секунды не тратит на пустое,
ничего не говорит просто так, но часто впадает в ошибку, предполагая в
собеседнике равноценный ум, и потому смысл его слов остается темным. Все,
как в построениях иного гениального математика: "Из данного преобразования
со всей очевидностью вытекает, что..." - и все промежуточное, для него и в
самом деле очевидное, пропущено, а ты изволь прыгать через пропасть. Ну что
же, ну что ж... Время есть, сейчас все спокойно обдумаем, авось, прояснится.
Ничего я не успел обдумать. - Конечно, где он еще может быть?
Этот голос я бы узнал из тысячи, и, хотя судьба свела меня с Феликсом
Текао совсем недавно, на душе сразу полегчало. Карие, с золотистым ободком,
глаза Феликса смотрели мягко, даже застенчиво, но я-то знал, сколь неполно
это впечатление. Та сила, которую излучал Горзах, была и в моем командире,
только в его присутствии вас не пронизывал ток нервной энергии. При
знакомстве с Феликсом почему-то ни у кого не возникало вопроса, умен ли этот
человек, красив ли, добр; иное поглощало внимание - редкость характера. Ведь
характер потому легко прочитывается, что душевные качества сочетаются не как
попало и наличие одного предполагает присутствие другого, либо родственного,
либо, наоборот, полярного свойства. Но есть маловероятные, даже, казалось
бы, запрещенные сцепления; вот они-то как раз и составляли склад Феликса.
Глубокая и постоянная самоуглубленность противоречит открытости, рационализм
ума враждебен художественной эмоциональности, всегдашняя задумчивость
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг