так. И мне не помешает. В общем-то, все равно, на что мне теперь жизнь?
Может быть, она и ни к чему, но прежде разберемся. Эю в обиду я не дам. Не
дождетесь, сволочи!
Глоток, этого достаточно. Теперь наружу.
Все серо, безвидно в сумерках. Эя тенью стоит там, где стояла, человек,
из которого вынули душу. И кто? Сородичи, близкие. Какая нелепая,
чудовищная, непостижимая магия! Наш век близок к тому, чтобы вдохнуть разум
в неживое, ее век, похоже, решил обратную задачу.
Что ж, поборемся. Вынуть-то душу вынули, а все-таки Эя вернулась ко мне.
Все-таки вернулась...
Я поднес стимулятор к ее губам. Она их не разжала. Зачем мертвецу пить?
Все верно. А зачем ему куда-то идти? Говорить? - Пей!
Робот повинуется приказам, Эя повиновалась. Глоток перехватил ей дыхание,
она закашлялась, согнулась пополам. Так, хорошо, мертвец не кашляет,
вегетативка не поражена, ну, маленькая, ну, сестричка, оживай, наша магия
посильней, психовит - это тебе не наговоры...
Я обнимал Эю, подбадривал, чувствовал, как под ладонями оживают мускулы,
как теплеет изнутри худое озябшее тело, как деревенелая кукла снова
становится человеком, могущественная психохимия исправно делала свое доброе
дело.
Потребуется ли еще внушение? Я вернулся к машине, достал запасную одежду
и стал натягивать ее на Эю, чтобы девушку не доконал ночной холод. Она
повиновалась, как ребенок, дышала мне в шею, казалось, безучастно принимала
заботу, но стоило мне отодвинуться, чтобы затянуть молнию на куртке, как она
рванулась, прижалась всем телом и, спрятав лицо на груди, заплакала молча,
безнадежно, потерянно.
- Ну что ты, что ты, - шептал я, гладя ее вздрагивающие плечи. - Все
обошлось, все хорошо...
- Я мертвая. - Она прижалась еще сильней. - Мертвая, мертвая...
- Глупости! - Я повернул ее лицо к себе. - Чушь! Ты дышишь, ты плачешь,
ты живая. Живая! Я тебя расколдовал, понятно?
- Нет. - Голос ее опять сник. - Ты не можешь. - Почему? Запинаясь, она
объяснила почему. И пока объясняла, из ее голоса уходила жизнь, лицо гасло,
она удалялась от меня, точно и не плакала вовсе, не искала помощи и
сочувствия, не была прильнувшим ко мне, как к матери или отцу, ребенком,
таким не похожим ни на прежнюю Эю-воительницу, ни на недавнюю Эю-робота. Не
все было ясно в ее словах, но кое о чем я мог бы и сам догадаться.
Родовое сознание - вот слова, которые объясняли многое, если не все.
Человек в отличие от многих других существ не способен долго и без ущерба
жить в одиночестве, этим он похож на пчелу или на муравья, ибо общество
столь же властвует над душой, как земное тяготение над телом. Это так же
верно для нас, как и для наших далеких предков. Вне общества посреди самых
райских кущ для нас расстилается незримая и неосязаемая, но не менее
страшная, чем любая Сахара, пустыня жизни. До нее не надо далеко идти, она
рядом, и только близость людей оградой встает меж ней и человеком. Но эта
ограда может быть и фасадом дворца, и стеной каземата. Причем сразу тем и
другим одновременно.
Для меня семьей было все человечество, для Эи - одно ее племя, и разница
здесь не только количественная. Для историков памятен тот испуг, который
возник в первые десятилетия научно- технической революции. Бездушная
техника, к которой человек привязан, не лишает ли она души его самого?
Роботизация - не роботизирует ли она человека? Не будет ли он
стандартизирован, как машина? Не превратится ли в винтик, серийно штампуемый
по всем правилам изощренной науки? Смятенному сознанию рисовались
бесконечные, от полюса до полюса, шеренги людей, запрограммированных, как
киберы.
Они не туда смотрели, эти встревоженные: то, что виделось им в грядущем,
находилось в прошлом. В том времени, где немногие приравнивали многих к
скоту, к предмету хозяйства и обихода, а это состояние повсеместно длилось
не век и даже не тысячелетие. Там же, где дело до этого не дошло, там было
другое. Свобода? Да, Эя, конечно же, не была рабой...
Она была членом родовой общины.
За пределами оазиса человека ждет жажда и смерть. За пределами рода может
не быть ни жажды, ни голода, все равно участь отщепенца трагична. Того, кто
надолго исчез и как-то сумел вернуться, род может счесть оборотнем,
мертвецом, для него не найдется ни еды, ни крова, там, где он был счастлив,
от него отшатываются мать и отец, дом, куда он из последних сил стремился,
отвергает его, как зловещего призрака. И что бы живой мертвец ни говорил, ни
делал, для него все бесполезно, он отторгнут и обречен, хуже чем прокаженный.
Это не правило, но и не исключение, это черта родового сознания, дичайшая
и нелепейшая для нас, вполне понятная для людей далекого прошлого. Одиночка
долго прожить не сможет, его погубит не голод, так хищники, не хищники, так
что-то еще, это всем известно, не раз подтверждено опытом, а раз так,
значит, после какого-то срока возвращается не человек, а дух. Нет жизни вне
рода! Нет и не может быть, как в гиблой, за чертой оазиса, пустыне. А дух
погибшего, оборотень, так же реален для древнего сознания, как вкрадчивый
ход змеи, как удар небесного грома. Оборотня надо заклясть и изгнать, чтобы
он увел с собой смерть, лишь так можно обезопасить род. Ну а в колдовское
заклятье каждый верит настолько, что внушение убивает не хуже яда.
Эя вернулась слишком поздно. Вдобавок, если я правильно понял, особую
роль сыграли зловещие обстоятельства ее исчезновения. Так или иначе род счел
Эю мертвецом. И она в это поверила. Не могла не поверить! Вот этого я
постичь не мог, хотя знал, что именно так должно быть, хотя сама Эя, еще
живая, еще говорящая, чувствующая, стояла передо мной в такой прострации,
что даже могущий поднять покойника психовит вызвал в ней лишь краткую
вспышку бодрости.
Но уж если это могучее средство оказалось бессильным... Моя наука могла
заменить кровь - всю, до последней капли, могла дать другое сердце, другие
глаза, но средства заменить психику я не знал. Неужели, ну, неужели эта
сильная, смышленая, своенравная малышка и прежде была лишь оболочкой
человека, маской, сквозь глазницы которой на меня смотрела не личность, а
родовая душа? Душа, которую вот сейчас племя вынуло с той же легкостью, с
какой мы вынимаем платок из кармана? Неужели все так просто, и в этом - вся
тайна психики, кажущаяся нам безмерной, как звездное небо над головой?
Нет, подумал я с мрачной решимостью, еще не все средства испробованы. Но
первоочередное сейчас не это...
- Ты меня слышишь, слышишь? - Да. - Ты видела Снежку? - Нет. - Узнала о
ней что-нибудь? - Да. - Она жива? - Нет. - Ее убили?! - Нет. - Сама умерла?
- Нет. - Так где же она? Что с ней? - Ее принесли в жертву. Я закрыл глаза.
Рука сама собой дернулась к разряднику. Спокойно, осадил я себя, спокойно.
Здесь нет извергов и убийц, здесь, на этой земле, есть только прошлое твоего
рода. - Где, когда и кому она принесена в жертву? - Дракону. - Какому
дракону?! - Тому, в горах. - За что?! - Так велел род. - Эя, ты можешь
объяснить? Что плохого сделала Снежка? Почему ее принесли в жертву? При чем
тут дракон?
- Дракон летал и жег. Дракона надо было умилостивить. Я вытер охолодевший
пот.
- Когда это случилось? - Вчера. - Дракон... как он выглядит? - Он ярче
солнца и страшнее пожара. - Дракон принял жертву? - Да. - Откуда ты знаешь?
- Он успокоился. - К нему можно подойти? - Нет. - Как же тогда... как же ему
доставили жертву? - Положили перед ним на скалу. - Живую? - Да. - Хватит!
Летим к дракону. Эя промолчала, ей было все равно. Она и отвечала, как
говорящий автомат. Так же безропотно она дала себя усадить в машину. Мне
тоже было уже все равно. Мы взлетели.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Видел ли я что-нибудь, когда машина проносилась над гребнем скал и черной
щетиной леса? Все было чужим и мрачным. Небо, лишенное привычных огней
внеземных поселений; сам наш полет над сумрачной в лунном свете землей;
дракон, к которому мы мчались и который издали давал о себе знать багрово
пульсирующим сиянием; мы сами, два безмолвных робота, которым уже все было
безразлично.
Багровое свечение разгоралось. Его источник был скрыт за гребнем
котловины, чьи угрюмые в складках теней утесы, приближаясь, все отчетливей
выступали из мрака. Я был в том состоянии, когда мне ничего не стоило с ходу
ринуться на любое, хоть из прошлого, хоть из будущего, чудовище, но испечься
в лаве, которая, очевидно, и полыхала за гребнем, - до этого я еще не дошел.
Прожекторами осветив склон, я осторожно замедлил ход и, приглядевшись,
выбрал среди скал удобную для посадки площадку. Эя на все смотрела так же
безучастно, как раньше, в ее темно неподвижных глазах глохли красноватые
мятущиеся из-за скал отблески. Она была не здесь, не со мной, если вообще
была. Я вышел один и, не поднимая головы, медленно, как приговоренный,
взошел на гребень.
Как описать то, что открылось за ним?
Я ждал, что внизу, у моих ног, окажется спокойно пламенеющая лава,
которую воображение соплеменников Эи наделило жизнью грозного в миг
извержения, все испепеляющего существа. В лицо точно дохнул жар и свет, но
до его источника было далеко. Вдоль всей продолговатой котловины, окаймляя
ее, мрачным блеском пылали скалы, так что небо над этим зубчатым венцом
казалось непроницаемо черным, предельным для самого света. Главный свет
исходил не от лавового озерца, которое тоже было, и не от его добела
раскаленных краев, а от того, что, касаясь береговых камней, висело над
маревом расплава.
Оно-то и было неописуемым. Бесформенный сгусток плазмы? Нет, оно имело
форму столь, однако, изменчивую, что ее не успевал зафиксировать глаз. А
может быть, просто непривычную. Оно, это огненное, размыто высящее,
пульсировало, как... Как что? Как бешено крутящийся хаос? Нет, в нем
угадывалась структура. Как вихревые, преобразующиеся друг в друга сгустки,
стяжения, кристаллы огня? Все это понятия человеческого опыта, они тут не
годились. То, что видели мои изнемогающие глаза, было и чистым светом,
сквозь толщу которого проглядывали дальние скалы, и клубящейся материей
солнц, и белой озаренностью алмазных, чередой протаивающих в глубине пещер,
всем этим сразу и чем-то еще. Излучаемый свет радужно кольцевал воздух,
плавно переливался из ярко-белого в голубизну, а затем, минуя промежуточные
цвета, желтел. Но скалы при этом неизменно отливали розовым и багровым, чего
вроде не должно было быть, если только сам воздух не приобрел иные
физические свойства.
То, что я видел, явно не соответствовало Земле, а возможно, и всей нашей
Вселенной. Дракон все-таки был, все-таки был... Ладонью притенив лицо, я
смотрел не отрываясь, и неясная поначалу догадка сменялась уверенностью. Это
был он - мой давний знакомый и враг. Никогда еще я не вглядывался в огневика
так спокойно, не рассматривал его в упор. Теперь меж нами не маячило
перекрестье прицела, а терять мне было решительно нечего. Здесь, под черным
небом прошлого, мы были одни. Вокруг неяркого по контрасту озерца лавы
сверкала кайма добела раскаленных камней, а мерном сиянии огневика мерцали
скалы, шевелились их черно-алые, уступами, тени, от тишины звенело в ушах.
Неизвестно, откуда берутся огневики... Они возникают в одном случае из
двух... Чем их больше, тем хроноклазм слабее... "Слушай, я, кажется,
догадался! В энергии, дело в энергии!"
Слова прозвучали так отчетливо, словно Феликс был рядом. Внезапная утечка
энергии из моего хроноскафа - вот он, ключ к пониманию!
Всюду и везде живое и неживое зависит от энергии, все участвует в ее
круговороте, отталкивается, поддерживается, тянется к ней, как трава к
солнцу, как частички железа к полюсам магнита. Сама наша эволюция повинуется
этому закону притяжения, вехами цивилизации были огонь, электричество, атом,
путь вел нас от скудных источников энергии ко все более разнообразным и
мощным. Слом времени - это тоже выброс энергии. Да какой! Быть может, для
огневиков перемещение во времени столь же обычное дело, как для нее
перемещение в пространстве, быть может, такова главная особенность их мира.
Пространство и время нераздельны, как частицы и волны материи, просто на
одном, пространственном берегу оказались мы, а на временном,
противоположном, развилось то, что породило огневиков. И вот крайности
сошлись. Огневиков приманила энергия хроноклазмов. Они ринулись к
сопряженным точкам прошлого и настоящего, как жаждущее водопоя стадо к
берегам реки, примерно половина оказалась там, другая половина здесь,
обычный статистический разброс, ничего другого. Так и железные опилки
распределяются меж полюсами магнита. Высосать, забрать все до капли, пока
энергия не рассеялась! А мы-то недоумевали, почему хроноклазмы далеко не так
разрушительны, как этого следовало ожидать... Мы не понимали, куда прут
огневики, почему они держатся кратчайшей прямой, а они спешили к месту
назревающего хроноклазма, чтобы заранее быть там, успеть поглотить, полнее
насытиться. Мы их останавливали, истребляли, а они, в сущности, спасали нас,
спешили ослабить, погасить еще только зреющую катастрофу.
Вот что скорее всего открылось Феликсу за минуту до боя.
Понятно, почему огневики кидались на нас, когда мы пускали в ход оружие:
энергия! Мы, сами того не подозревая, приманивали и". Приманивали, чтобы так
уничтожить, поскольку даже их способность поглощать энергию, конечно, имела
предел.
Возможно, поэтому они не успевали везде. Или их было слишком мало. Здесь,
в этих горах, произошло три хроноклазма. Первый перенес сюда Снежку;
очевидно, тогда и возник "дракон". Второй вырвал отсюда Эю. Третий... Третий
создан моим хроноскафом. Всякий раз это были ничтожные разломы, и всякий раз
ими пользовался огневик. Сконцентрированная в хроноскафе энергия, видимо,
тоже оказалась для него лакомым кусочком... Как же при этом он должен был
пугать соплеменников Эи!
Жар опалял лицо, и я прикрывался руками, не в силах отвести взгляд от дна
котловины, где покоился огневик. Многое мне еще не было ясно, но так не
бывает, чтобы природа сразу и полностью открывала все. Почему этот огневик
был здесь? Ждал ли он нового хроноклазма или, быть может, грелся у источника
подземного тепла? Был ли он чисто физическим образованием или все-таки
существом? А вдруг он представлял собой - томат иной, неведомой цивилизации,
которая таким способом пыталась смягчить катастрофу, вызванную, возможно, ее
собственным нерасчетливым действием?
Таков уж мир, что в нем возможно самое невозможное. Какая разница? Мое
знание уже ничего не могло изменить ни в судьбе человечества, ни в моей
собственной. Оно было бесполезно, как вся моя дальнейшая жизнь. Вне своего
времени я был, в сущности, тем же, чем Эя, - живым мертвецом.
Я думал, нет ничего хуже постигшего меня несчастья. Нет ничего хуже
гибели Снежки. Нет ничего хуже безвыходного одиночества. Оказывается, это
еще не предел. Сейчас я знал то, в чем нуждалось человечество, и не мог
ничего поделать.
Глаза терзал свет, но от этой боли было даже легче. Все равно я не мог
опустить взгляд. Вопреки всему я хотел видеть и знать. Зачем?
Я с усилием отвел взгляд. Оставалось сделать последнее: найти тело
Снежки. Эя не знала, была ли она брошена связанной или ее милосердно
столкнули с обрыва. Но, конечно, это произошло где-то неподалеку, палачи не
решились бы приблизиться к огневику, а до противоположного края котловины им
незачем было добираться.
Резь в глазах наконец утихла, я пошел вправо, приглядываясь к рдеющим
осыпям, склонам, темным провалам ложбин и расщелин. Однако вскоре путь
преградила скала, одинаково отвесная со всех сторон, так что сюда вряд ли
могла вести какая-нибудь тропинка. Я вернулся назад и двинулся влево.
Внезапный рев потряс тишину. Вздрогнув, я замер, даже не успев опустить
ногу. Ничто не изменилось в облике огневика, но крик без сомнения
принадлежал ему, и в этом протяжном реве мне почудилось не то боль, не то
тоска. Небо дрогнуло. Его чернота раскрылась, в ней ярко проступили
созвездия, чей рисунок мне был незнаком. Это были не наши звезды. Не наши
еще и потому, что некоторые горели зеленым, а зеленых звезд нет в нашей
Галактике. Все длилось мгновение. Небо сомкнулось, точно упало, стало таким
же глухим, как было. Снова грянула тишина, от которой звенело в ушах. Я
стоял, прижимаясь к скале. Был ли тот крик жалобой одинокого существа или
голосом мертвой материи? И что ответило ему?
Страшно пылали скалы, их багровый, уступами спускающийся книзу ад
по-прежнему был накрыт мрачным пологом ночи. Если существовал круг ада для
тех, кто слишком далеко забрел в неведомое, то он был здесь. Пересиливая
слабость, я шагнул дальше. Мною овладело желание спуститься и приблизиться к
дьяволу этих скал, сказать ему напоследок все, что я думаю о справедливости
этого мира, всех миров. Конечно, это было бессмысленно и глупо. В огневике
не было зла, как не было его в тех людях, которые погубили Снежку и Эю. И
все же, и все же!
Нелепое желание прошло так же быстро, как и нахлынуло. Я медленно, как
после болезни, обогнул выступ скалы. Из-под ноги брякнул камень, прыжками
покатился вниз. Машинально проследив его падение, я спустился в узкую,
коленом выгнутую расщелину и уже было хотел вскарабкаться на противоположный
склон, когда слева, из черной для моих ослепленных глаз тени, послышался
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг