ты это знаешь. Одними трупами пассажиров они не обойдутся, будут еще
жертвы. Неужто эти остолопы не понимают, какая мина тикает возле каждого
из них? Кто понимает, а кто и нет - вот в чем фокус... Отлично, этим надо
суметь воспользоваться. Этим нужно воспользоваться во что бы то ни стало.
Вот и прекрасно, а теперь спать. Сосредоточься на воспоминаниях
детства, это помогает".
Бревенчатый домик, тепло нагретой земли под босыми ногами... Пыль,
мягкая как подушка. Скрип неторопливой телеги... Если бы кто-нибудь шепнул
ему тогда, что с ним будет, он бы просто не понял, этот смуглый
исцарапанный парнишка, Андрюша Полынов... К черту, не думай об этом, думай
о хорошем. О том, как они выходили ловить падающие звезды... Нельзя!
Нельзя вспоминать небо, каким оно было когда-то. Нет больше на земле изб,
телег, босоногих ребят, не подозревающих, что их будущее прочно связано со
звездами. Отсечено временем, невозвратимо; они - первое поколение,
которому уже не дано вернуться в страну детства и найти ее неизменной. Они
родились в мире, меняющемся слишком быстро. Они сами этому способствовали
как могли, задыхаясь на бегу, мечтая о будущем, настигая его. И глупо
сожалеть, что их короткая жизнь вместила целые эпохи, изменения, бывшие
прежде уделом нескольких неторопливо тянущихся веков. Они построили совсем
неплохой новый мир, и не о чем жалеть, не надо, нельзя.
Вскрикнула во сне... Нет, не проснулась. Молодость. Какая она теперь?
Он не всегда их понимает, молодых, хотя он вовсе не стар. Странно, что
Крис понятна ему, ведь их разделяют годы, воспитание, национальность,
взгляды. Или обстоятельства убрали шелуху, и открылось то вечное,
постоянное, что соединяет поколения всех уголков земли? Должно быть, так.
Однако он хорош. Бойцы, герои в такой ситуации такими не бывают. Если
верить соответствующим романам, конечно. Те железные; они не устают, они
действуют, стреляют, побеждают. Их не мучает бессонница, они не размышляют
над связью поколений, моральные проблемы решаются ими с завидной
легкостью. Хотел бы он сейчас быть таким. Чтобы уснуть хотя бы...
Следующий день, однако, не принес заключенным ничего нового. И
следующий за ним тоже. О них словно забыли. Трижды в день - с завтраком,
обедом и ужином - появлялся кто-нибудь из бандитов. Всегда вдвоем, ни
слова в ответ на попытки Полынова заговорить с ними. Телевизор выключили,
и оба пленника как будто очутились на необитаемом острове. Полное
неведение, тишина и спокойствие угнетали, и Полынов подозревал, что не
трогают их сознательно. Впрочем, его это не слишком волновало: если космос
чему-нибудь и обучил его, так это умению ждать не расслабляясь. Он
беспокоился только за Крис, но она сама угадала опасность раньше, чем он
ожидал, да так, как он и предвидеть не мог.
- Они решили нас взбесить бездельем, кажется, - выпалила она после
того, как они битый час впустую обсуждали шансы на спасение, уже начиная
повторяться. - И я чувствую... Не хочу больше слышать о пиратах. Их нет.
Надо придумать, как сделать, чтобы я и вы о них забыли. Вот.
Она вдруг нахмурилась. Полынов уже привык к мгновенной смене выражения
ее лица, к быстрым поворотам ее настроения, но сейчас на него в упор
смотрела незнакомая дикарка, испуганная неожиданной мыслью.
- Конечно... - с трудом проговорила она, - я слышала, самое простое,
когда мы... когда нас... Ну, чтобы я обняла вас! Не могу... Ну,
понимаете... без... без всего... Дура же, знаю, завтра и этого может не
быть, многие и просто так это делают, подруги надо мной смеялись еще там,
на Земле, но... но...
- Глупышка, - тихо сказал Полынов, поняв, - глупышка... - Ему
захотелось погладить девушку, как гладят плачущего ребенка, но он боялся
встать, чтобы не спугнуть ее. - Выбрось из головы эту муть. Никогда нельзя
делать того, чего не хочешь, никогда, даже если это кажется нужным, даже
когда обстоятельства берут за горло, даже если убедишь себя... Скверно
получается. А мы еще будем жить - долго, назло всему. Я знаю. У меня так
было, когда...
И он внезапно для себя стал рассказывать то, что он не рассказывал
никому; то, как было с ним однажды, когда двое ждали неизбежной, казалось,
смерти, а он был молод; то, что он потом вспоминал со стыдом, хотя никто
ни в чем не смог бы его обвинить, даже если бы желал. Никто, кроме
совести. Крис слушала - внимательно, освобожденно, кивая головой:
"Понимаю, понимаю..." Потом облегченно сказала:
- Я думала, со мной одной такое... Боялась, что ты не поймешь и
подумаешь: "Вот дура".
- Всем кажется, что с ним одним бывает такое, - вздохнул Полынов,
успокаиваясь. - Только не все поступают одинаково. Некоторые берут медь
вместо золота из страха, что золота не будет. А потом бывает поздно. И я
успел частичку себя разменять вот так... Знаешь, Крис, - вырвалось у него,
- когда я в твои годы читал великих писателей, по-настоящему великих,
изображенные ими страдания души иногда ужасали меня, иногда вызывали
недоумение, иногда забавляли. Но я не чувствовал своей близости к ним.
Мучается Гамлет. Интересно, но какое отношение это имеет ко мне? Ведь это
было давно и с другими, сейчас не те времена, да и я не Гамлет. Я так
думал чистосердечно, и знаешь, это ощущение моей отрешенности от душевных
мук других приподнимало меня. Я сверху вниз смотрел на всех этих гамлетов,
дон-кихотов, карамазовых. Не знаю, чего здесь было больше: инстинкта,
оберегающего от потрясений, нравственной слепоты или желания быть
неуязвимым. Ты понимаешь?
- Кажется.
Крис задумалась, рассеянно теребя прядь волос.
- Нет, не совсем. Не хочу, чтобы жизнь была такой, как в этих книгах.
Так переживать - это жутко!
- Не более жутко, чем наше положение.
- Но ведь мы не страдаем так... ну, как у Достоевского.
- Может быть, потому что мы проще, примитивней, железобетонней, чем у
Достоевского? Или цельней?
- Не знаю... Все это так сложно и трудно. Я бы не могла так. Читая
Достоевского, я радуюсь, что это не со мной. Я эгоистка?
- Нет, пожалуй, здесь не то.
- А что же?
- Я и сам себя спрашиваю: что же? Я вот почти уверен, что предводитель
наших пиратов читал больших писателей. А он подлец и убийца. И он не
человек, потому что он не видит себя в других.
- Может, он отнесся к литературе как к вымыслу?
- Возможно, что для многих это спасительная мысль. Что не литература
следует за жизнью, а жизнь за литературой. Так проще и уютней. Надо лишь
запретить, уничтожить, сжечь вредные книги, и жизнь тотчас станет простой,
ясной...
- И бесчеловечной.
- И бесчеловечной. Но первопричина не в этом, а в общем строе
воспитания. В том, какая связь объединяет людей. В классовых отношениях,
это основа.
- Классовые отношения? Это я понимаю плохо. Есть хорошие люди, есть
плохие. Дураки и умные. Люди с совестью и без. Богатые и бедные? Чем
богатые - сердцем, умом, деньгами? Это важно.
- Конечно, важно. Но пока есть хозяева, есть рабы, верно? Пока один
может приказать другому: "Думай так, а не иначе, поступай так, как я
хочу", - рабская психология неистребима, так?
- Я не люблю догм, а у вас все разложено по полочкам: это правильно,
это неправильно, это хозяин, это раб, это уничтожить, а то пусть живет...
- Крис, я забыл, что в ваших колледжах проходят курс "коммунизма".
- Как ты можешь думать, что я верю всяким глупостям! - Глаза Крис
яростно сверкнули. - Это я сама так считаю! Один человек не равен другому,
нет этого в жизни, нет, и полочек тоже нет, и хватит об этом, весь мир на
этом помешался! Слышать не хочу!
"Да, - подумал Полынов, - самое трудное, чтобы тебя понимали правильно.
Когда человек слышит только самого себя, тут и появляются полочки, ящички,
этикетки. Как в аптеке: здесь яд, здесь лекарство... Нет, в аптеке знают,
что всякое лекарство - это яд и яд - лекарство, все зависит от того, как,
чем и в каких дозах пользоваться. А вот он сказал очевидную вещь, истину,
и в ответ возмущение, восстание души, столь созвучной ему, казалось бы.
Плохой он психолог, все мы никудышные психологи, нам учиться и учиться, а
мы вместо этого торопимся учить. Потому что некогда, потому что надо
спешить, потому что другие учителя не ждут, - выходи на бой какой ты есть,
ничего другого не остается. И, сомневаясь в своих силах, борись, будто
сомнения тебе чужды, иначе все увидят твою слабость и тогда - конец".
- Ежик, спрячь иголки, - просительно сказал Полынов.
Крис фыркнула, улыбнулась, опять фыркнула и теперь уже рассмеялась.
- Я говорила, что у меня скверный характер, - в ее голосе слышалась
гордость. - Но я больше не буду ежиком, буду пай-девочкой. Расскажи о
себе.
Она подперла подбородок кулачком.
"Не хочу ее воспитывать, - сказал себе Полынов. - Хочу смотреть, как
она жмурится и смеется, как она лежит, как молодо каждое ее движение, как
непосредственно и красиво все, что она делает. Ведь больше в жизни у меня
скорей всего ничего хорошего не будет. Вообще ничего не будет. Совсем".
Лежа на спине и закрыв глаза, Полынов стал вслух вспоминать. Он снова
видел злополучный марсианский песчаный прибой, его обжигали пламенеющие
ураганы Венеры, фантомы Меркурия опять плясали за стеклом вездехода, он
снова тонул в ужасном болоте Терра Крочи. Он сам удивлялся тому, что
пережил, это казалось невероятным, он много раз должен был погибнуть и вот
же цел, как ни странно.
Он приоткрыл глаза, искоса взглянул на Крис. Она слушала, как дети
слушают сказку, - приоткрыв рот, и трудно было поверить, что недавно она
спорила о вещах, от которых у стольких мудрецов болит голова. Полынов
почувствовал, как к нему возвращается уверенность.
Дни заключения тянулись долго, но пролетели они быстро. И когда
вошедший охранник, не тратя слов, кивнул Полынову на дверь, обоим
показалось, что они ничего не успели сказать друг другу. Оба вздрогнули от
неожиданности, хотя ожидали этого каждую минуту.
Крис вскочила босиком, ткнулась лбом ему в грудь, порывисто обняла,
неумело мазнула губами по щеке.
- Ты вернешься, - глухо сказала она. - Вернешься.
Полынов притянул ее за плечи.
- Хорошо.
Охранник цинично захохотал.
Полынов шел, подняв голову, по коридору, пустому, как и салон, который
они миновали. Там больше не гремела музыка, тени танцующих не скользили в
зеркалах. Там, среди небрежно сдвинутых стульев, поселилось молчание. С
прилавка бара исчезли бутылки; полки - как вымело, лишь яркая этикетка от
ликера подрагивала на голой доске в токе воздуха, словно пытающаяся
взлететь бабочка. Чавкающий звук магнитных присосок замирал при каждом
шаге встревоженным шепотом.
- Налево, - даже охранник командовал вполголоса.
Полынов свернул к рубке. Из нее вышел какой-то человек.
- Бергер! - Полынов узнал пилота.
Тот споткнулся. Полынов видел, как покраснела его шея.
- Бергер!
- Но-но, не велено, - лениво сказал охранник, но Полынов уже поравнялся
с Бергером.
Пилот отвел взгляд и торопливо зашептал:
- Тактика требует... Соглашайтесь, соглашайтесь... Они настроены
решительно, но объективно... Мы должны держаться вместе.
Он ускорил шаг, втянув голову в плечи. Это было так непохоже на
прямолинейного швейцарца, что Полынов приостановился.
Толчок в спину заставил его очнуться.
Как и тогда, на двери рубки горела рубиновая надпись: "Посторонним вход
воспрещен". Полынов переступил порог.
Как и в тот раз, в рубке было полутемно, тлели лишь фосфоресцирующие
шкалы приборов. Мощность обзорного экрана была доведена до предела, и в
рубку заглядывали тысячи немигающих звезд, собранные посредине в
искрящийся жгут Млечного Пути.
Кресло первого пилота повернулось, и Полынов увидел Гюисманса. Звездный
свет освещал длинный костлявый лоб, тонкий нос, запавшие щеки, оставляя в
темноте провалы глазниц. Второе кресло пустовало, но на сиденье не успел
стереться отпечаток чьего-то грузного тела. "Неужели Бергер?" - подумал
Полынов.
В углу слабо шевельнулась фигура в черном, блеснуло дуло лайтинга.
- Садитесь, Полынов. Утешились наконец? - В вопросе таилась насмешка.
Полынов сел, бегло покосившись на пульт управления. Ручка экстренного
торможения слишком далеко - рывком не дотянуться. Да и глупо: двенадцать
"же" не смертельны, а вот выстрел в спину...
- В ваших планах, - Полынов твердо решил завладеть инициативой, - есть
одна неувязка, опасная для меня... и для вас.
- Любопытно, любопытно, - с иронией сказал Гюисманс. Его глаза блеснули
из темноты провалов. - Просветите.
- Рано или поздно вам придется вернуться на Землю, потому что в космосе
награбленные богатства вам ни к чему. Так?
- Допустим.
- И тогда вы будете вынуждены кое-кого из своей шайки ликвидировать.
Может быть, его, - он кивнул в сторону забившегося в угол стража.
- Это почему?
- Вам непонятно? Удивительно. Кто-нибудь обязательно проболтается о
ваших похождениях. И тогда вам крышка. Вам придется убрать ненадежных,
чтобы этого не случилось. Меня уж во всяком случае. А может, и вас уберут,
ведь свалки вам не избежать.
Полынов испытующе посмотрел на Гюисманса, ожидая его реакции.
- Вполне логично, - Гюисманс утвердительно наклонил голову и обхватил
руками колено. - Но вы не учли одного обстоятельства, которое сводит на
нет ваши безупречные построения.
- Какого? - вопрос прозвучал беззаботно.
- Об этом мы поговорим, если вы скажете "да".
Полынов встревожился - удар не достиг цели. Но почему? Притворство?
Нет. Полынов готов был поклясться, что нет.
- Пусть так, - сказал Полынов. - Но уж коли вы предлагаете мне сделку,
я вправе выставить свои условия.
- Забавно. Я обещал вам жизнь, чего еще вам надо?
- Во-первых, мне нужна гарантия безопасности всех пассажиров и всех
членов экипажа. Во-вторых, карты на стол!
Гюисманс язвительно засмеялся, дрыгнул ногой.
- Да вы юморист, Полынов! Вы абстрактный гуманист! Безопасность своих
противников, ха-ха... Ведь сенаторша, троечка миллионеров и прочая шваль
враждебны вам, коммунисту, разве не так?
- Это мое дело. Вы принимаете условия?
- Не смешите меня. Право, я уже достаточно повеселился. Вот что. Я
реалист. Карты на стол? Что ж, возможно, это зависит от вас. Пассажиры вас
не касаются, запомните. Единственное, что я могу вам обещать - это
безопасность одной симпатичной девочки. Вы понимаете?
Полынов вздрогнул. Вот оно. Ловушка. Видимо, он им здорово нужен. И
Крис - Крис! - заложница.
- Давайте все поставим на свои места. - Гюисманс наклонился к нему,
стараясь разглядеть выражение его лица. - Должен предупредить, что эта
девочка - она мила, не правда ли? - законная добыча Большеголового. Такова
плата за его участие в наших делах. А у Большеголового дурацкая привычка
любить девушек, мучая их. Он сноб и растягивает это удовольствие. Закон на
Земле почему-то не раз уже придирался к нему за эту невинную слабость. Так
что поймите, речь идет не об одной вашей жизни, а о двух. И даже кое о чем
большем, чем жизнь. Такое условие вас устраивает?
У Полынова перехватило дыхание. Гюисманс самодовольно улыбался. Полынов
отчаянным усилием подавил желание сдавить эту тонкую жилистую шею.
- Требуется нашатырный спирт? - промурлыкал Гюисманс.
"Отвести взгляд, иначе не выдержу. Звезды. Тысячи родных и близких
звезд, вечная природа - какую гадость ты рождаешь! Расслабиться. Побольше
отчаяния. Пусть думает, что раздавил меня".
- Хорошо... Я принимаю... я вынужден...
- Согласны быть у нас врачом? - быстро спросил Гюисманс.
- Да.
- А может, и от убеждений заодно отречетесь, а? Ну, ну, я пошутил. -
Гюисманс замахал руками, поняв по выражению лица Полынова, что переиграл.
- Все и так славно устроилось. Коньячку по такому случаю, как?
- Нет.
- Тогда партию в шахматы, как встарь?
- Согласен.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг