- Я... старый, выживший из ума глупец... - Хайям ибн Омар высоко поднял
голову, чтобы никто не видел его слез. - Я писал свои стихи для людей,
обладающих тонким умом, чувствующих шутку, и если над кем и смеялся, так
лишь над самим собой. Но я виновен перед Аллахом... И вина моя столь
велика, что не имеет прощения! Я... своими руками... послал в Багдад самого
прекрасного, самого умного, самого почтительного из всех юношей - своего
внука Льва Оболенского...
Здесь стоит сделать короткий перерыв ради описания выражений лиц
присутствующих. Должен признать, что все многообразие чисто человеческих
эмоций разом проявилось в исключительной полноте и первородной яркости.
Народ вытянул шеи и разинул рты - оказывается, ловкий Багдадский вор был
внуком знаменитого поэта! Эмир вытаращил глаза, до боли в пальцах впиваясь в
подлокотники трона, - ему совсем не хотелось, чтобы на площади, прилюдно,
вспоминали о том, как этот молодец украл рыженькую танцовщицу Ириду!
Благородный господин Шехмет молил небеса, взявшие Льва Оболенского, чтобы те
его ни за что не возвращали! А сам Багдадский вор шумно рыдал на плече у
Ходжи Насреддина, вытирая мокрый нос его же фальшивой бородой, потому что
"таких хороших слов он от дедушки с детства не слышал"...
- Да, мой бедный внук был вором... это я сделал его таким. Ибо если у
народа нет своего героя, то и неуловимый солнечный зайчик может разить его
врага страшнее удара молнии! Мой мальчик был высоким, сильным, голубоглазым,
его нельзя было не заметить в толпе. Быть может, он жил грехом, но у него
было большое сердце... Скажите, правоверные, разве он хоть кого-нибудь довел
до нищеты? Разве украл последнюю лепешку у бедной вдовы? Разве он обидел
ребенка? Разве не раздавал все ворованное простым людям?
- Воистину так... - прошелестело над базарной площадью, а эмир
посмотрел на начальника городской стражи таким взглядом, что тот начал
икать.
- Багдадский вор клеймил жадность, глупость и чванство. Он был для вас
звуком праздничного бубна, потаенным смехом в ночи, глотком свободы в тисках
безжалостного Закона. Закона - единого для всех, а потому карающего без
разбора... Стражи сказали, что мой внук уже... на небесах... Зачем мне жить?
Пусть и моя стариковская голова падет к неумолимым стопам Закона,
разучившегося смеяться.
- О чем ты говоришь, вздорный старик?! - рискнул вставить свое слово
казий. - Закон - праведен и дан нам Всевышним для укрепления души и
смирения страстей. Тот, кто нарушает законы, идет против воли Аллаха!
- Ты прав, о почтеннейший... - печально подтвердил Хайям. - Мудрость
предпочтительнее беззаботного смеха. Я низко склоняюсь перед каждым
мудрецом, учащим в своих книгах юношей правде жизни. Пища для ума, как и
пища для тела, должна быть и правильной, и полезной. Мой внук был
насмешкой над вашими мудрыми речами... и это плохо! Но что будет с
человеком, если его поить только молоком и медом? Они очень полезны. Но
иногда... редко... всего один глоток ароматного вина способен принести в
сердце несказанную радость! Багдадский вор был тем, что заставляло народ
улыбаться и... верить.
- Он был вором!
- Увы... но у него была добрая душа, и его забрала на небеса сияющая
колесница святого Хызра!
- Уж не думаешь ли ты, старик, что от этого мы сочтем его праведником?!
- наигранно расхохотался казий. Его смех прозвучал как-то особенно одиноко,
напоминая скорее кряканье полузадушенной утки. - Господин Шехмет, лично
присутствовавший при этом, убежден, что злодея забрали, дабы избавить от
него землю Востока и бросить великого грешника пред грозные очи всесильного
Аллаха!
- Что ж, тогда и мне пора отправляться вслед за ним, - покорно кивнул
поэт, опускаясь на колени перед палачом.
- Но почему ты не хочешь просить о помиловании? - неожиданно поднялся
эмир. - Разве твоя жизнь и твоя смерть не в моей воле?!
- О нет, великий эмир, все в руках Аллаха... Когда-то давно он дал мне
эту жизнь в долг и сегодня лишь заберет обратно. Кто я такой, чтобы судить
деяния Всевышнего?
- Ответ, достойный мудреца... Но не уподобляйся торопливому юноше - я
мог бы не только пощадить твою жизнь, но и наградить тебя!
Лучше впасть в нищету, голодать или красть,
Чем в число блюдолизов презренных попасть.
Лучше кости глодать, чем прельститься сластями
За столом у мерзавцев, имеющих власть!
неожиданно громко, отчеканивая каждое слово, словно серебряный дихрем,
ответил старик.
Восхищенный гул пронесся над площадью, и Селим ибн Гарун аль-Рашид с
каменным лицом опустился на трон.
- Правоверные мусульмане! Вы сами видите закостенелое упрямство этого
седобородого безумца. Наш добросердечный эмир сам предлагал ему прощение, -
но он отверг его милости. Пусть же ятаган палача станет последним укором
тому, кто выпустил на наши улицы бесстыжего шайтана, именуемого Багдадским
вором! Пусть...
- Довольно! - Густой, благородный бас прервал суетливую речь казия. В
первых рядах царедворцев встала могучая фигура девушки в чадре и
подвенечном платье. Она подошла к палачу, еле слышно бросив ему пару слов
сквозь зубы. Мужчина ахнул, отбросил ятаган и поспешно ретировался,
прикрывая обеими руками то, что так старательно прячут футболисты во время
штрафных ударов. А девушка, не обращая внимания ни на кого, легко подняла
старого Хайяма, ласково прижимая к своей необъятной груди. Стоптанные пятки
несчастного бултыхались в воздухе...
- Что происходит? - искренне удивился правитель.
- Багдадский вор - Лев Оболенский не умер! - громогласно оповестила
"невеста из Самарканда", поставив старика на место. - Он жив! Отпустите
дедушку, и я покажу вам Багдадского вора.
Селим ибн Гарун аль-Рашид сделал нервный жест левой рукой, что было
оценено как согласие на сделку. В ту же минуту к его ногам полетела чадра,
фальшивые косы, красное платье и пышные шаровары. По эффекту разорвавшейся
бомбы этот стриптиз превзошел все "укусы пчелы", вместе взятые.
- Будем знакомы, я - Лев Оболенский!
* * *
Смех - это не оружие.
Это - обезоруживание.
Практика пацифистов.
После утреннего обхода главврач чуть не уволил двух молоденьких
медсестер. Причина увольнения - надругательство над пребывающим в
состоянии комы больным! Согласитесь, это что-то... Нет, в наше
противоречивое время младший медицинский персонал мог быть уволен за
взятки (хотя вряд ли...), за невнимание, за преступную халатность, за... да
за что угодно, но не за это! Главврач больницы, а с ним еще четверо
специалистов застукали девушек за абсолютно непотребным занятием - они
наносили макияж на лицо беззащитного пациента. Вообще, подобное деяние даже
трудно с ходу классифицировать... Издевательство, глупая шутка, подготовка к
будущей практике в морге? Доподлинно никому не известно... Обе девицы, рыдая
на весь этаж, клялись Гиппократом, что они ничего такого не делали. Совсем
наоборот, пытались ватками и носовыми платочками стереть с больного
непонятно откуда появившуюся косметику. Это не они, а кто-то другой подвел
пациенту глазки, накрасил реснички, нарумянил щеки и жутко извозил помадой
губы. Естественно, им никто не поверил... Макияж был нанесен абсолютно
профессионально и явно женской рукой. Кое-как главврач сдержал праведный
гнев и дал медсестричкам испытательный срок...
Ай, какое яркое солнце горело в тот день над притихшим городом... Какое
синее небо раскинулось сияющим шатром так высоко, что даже верхушки
минаретов не доставали его, как ни тянулись... И какой человек блистал на
самой известной сцене Багдада - грубом помосте, куда мог ступить каждый,
но оттуда еще никто не уходил своими ногами...
- Ну, все... все, дедуль... не надо. - На Льве оставались лишь белые
нижние шароварчики, чуть ниже колен, да пара ниток недорогих бус.
Старый Хайям припал к его груди, и наш герой продолжил неуклюжие
утешения:
- Живой я, живой! Что со мной сделается... Ты-то как здесь оказался? За
каким шайтаном тебя понесло в Багдад... сидел бы себе в санатории, в шашки с
Бабудай-Агой резался. А, саксаул?
- Аксакал! Глупый мальчишка! Никуда я не ездил... - тихо признался
Хайям. - Так и сидел в пустыне. Джинн приносил вести о тебе, одну чудеснее
другой... Потом ты пропал... я пошел в город...
- Вот это зря! Я ж не младенец на прогулке, извилинами шевелить умею,
не потерялся бы... Кстати, а где наш черный друг? Я ему пиво обещал.
- Они... отобрали кувшин.
- Кто, стражники? - Лев обернулся и грозно поманил пальцем господина
Шехмета. - Да, да, вас, почтеннейший! Это что же получается? Подчиненные вам
блюстители порядка задержали и обобрали прямо посреди улицы пожилого,
уважаемого человека. Где дедушкин кувшин, а?!
Шехмет сначала немного опешил, потом подошел поближе к Оболенскому,
присмотрелся повнимательнее и, выхватив кинжал, тонко завопил:
- Стража-а! Взять его! Он тот самый Багдадский вор!
Придворные засуетились, двое рослых телохранителей мгновенно прикрыли
правителя, а народ на площади прямо-таки взвыл от восторга! Вот стража
никуда не набежала... Зачем бегать? Преступник и так стоит почти голый, без
всякого оружия перед судом великого эмира, в окружении десятков нукеров и
всадников с ятаганами. А самое главное, что при таком скоплении народа это
было совсем небезопасно. Оболенский меж тем, не говоря дурного слова, усадил
старого поэта на свое место и беззастенчиво обратился к эмиру:
- Дорогой наш Селим ибн Гарун аль-Рашид, давай сначала ты меня
выслушаешь, а потом начнешь домогаться с претензиями. Раз уж я здесь,
перед всем народом, нигде не прячусь и ни от чего не отпираюсь, так начнем
показательный судебный процесс над Багдадским вором прямо тут!
Граждане-багдадцы, возражений нет?
- Только не уходи! Останься, ради Аллаха!
Под давлением выкриков из толпы великий эмир сдержанно кивнул. Он ведь
был поборником истины и верным слугой Закона, а значит, никак не мог
отказать даже самому закоренелому преступнику в справедливом суде.
- Итак, во-первых, торжественно и официально заявляю: все, что было
здесь высказано в качестве обвинений моему уважаемому дедушке, - ложь и
брехня! Если судить о личности поэта по его стихам, то Пушкин с няней гасил
кружками, по-черному! Блок ломал коням тяжелые крестцы, Есенин сосал глазами
синь, Маяковский сверлил флейты из позвоночников, а Хлебников вообще
пинь-пинь-пинькал зинзивером! Есть еще Вознесенский, но он такое писал, мне
повторить неудобно... Любому филологу ясно, что дедуля писал образно, на
философско-отвлеченные темы, без обязательной проекции на себя лично. Кто
готов выступить декадентствуюшим оппонентом, прошу сюда вместе с
контраргументами!
На до-о-о-лгую минуту повисла гробовая тишина. По-моему, Ходжа
Насреддин был одним-единственным человеком, который хоть что-то понял, Ну,
по крайней мере, уловил общую суть...
- Возражений все еще нет? Отлично. Селим Гарунович ибн Рашидович, если
ты тоже не против, то мой дед полностью оправдан! Молчишь? Хорошо, в
большинстве культурных стран - это общепринятый знак согласия. Теперь
переходим к главному. Какие у тебя претензии лично ко мне?
На этот раз эмиру было некуда отступать. Становилось совершенно ясно,
что именно здесь и сейчас решается судьба всего правопорядка, на всем
Востоке. Если какому-то наглому вору удастся склонить на свою сторону
общественное мнение - нравственность погибнет навеки! Порок будет
неискореним даже самыми жестокими репрессиями. Если же в споре победит буква
Закона, уже никто и никогда не посмеет упрекать великого эмира в
злоупотреблении властью, и его имя восславят в веках!
- Что ж, будь по-твоему, Багдадский вор... Я сам зачитаю длинный список
твоих прегрешений, от одного упоминания которых сердца истинных мусульман
содрогаются от ужаса! Вот твой первый проступок: ты украл четыре перстня
благородного господина Шехмета, а его самого опоил...
- Ни в одном глазу! - клятвенно заверил Лев. - Но если есть сомнения,
спросим у него самого. Так чем это я вас опоил?
- А... эм... великий эмир, он говорит... правду, - краснея, как свекла,
выдавил начальник городской стражи, - Все перстни мне вернули, и я ничего не
пил! Клянусь бородой пророка! Я только понюхал и сразу все... понял. Я не
выпил!
Над площадью пронесся чей-то сдержанный гогот.
Эмир бросил на Льва самый строгий взгляд и продолжил:
- А разве не ты убежал из зиндана, украл всю казну городской стражи,
распустил лошадей и вытащил во двор самого господина Шехмета в одних...
- Смилуйся, о великий и справедливый!., - в полный голос взвыл Шехмет,
падая на колени. - Все, о чем ты говоришь, сотворили бесстыжие
демоны-иблисы! Человек не сумел бы такого сделать... А уж тем более этот
неуклюжий медведь!
- Есть еще какие-нибудь обвинения? - ровно спросил Лев, победно
подмигивая начинающим хихикать людям.
- Ты обманул и опозорил Далилу-хитрипу и ее дочь, мошенницу Зейнаб!
Теперь они прячутся в изгнании, а молодой Али Каирская ртуть от стыда бежал
в родной Каир. Признаешь ли ты это?
- Вы о Ночи Бесстыжих Шайтанов? Так там, как я понимаю, тоже
похозяйничали барабашки... Весь город в свидетелях, правда?
- Истинно так! - дружным хохотом откликнулся народ.
- Но это был ты! - взвился оскорбленный эмир. - Ты и твой проклятый
дружок, осквернитель морали - Ходжа Насреддин!
Оболенский открыл было рот, но ответить не успел. С переднего ряда
гордо поднялся невысокий благообразный старик и величаво прошагал к
Багдадскому вору:
- Здесь прозвучало мое имя? И, клянусь одеждами Мусы, Исы и архангела
Джабраила, прозвучало осуждающим тоном.
- Ходжа, ты рехнулся, сядь на место!
- Не мешай, Лева-джан, я тоже хочу высказаться. - Седая борода, длинные
усы и подушка, выуженная из-под халата, упали с помоста вниз.
- Ва-й мэ-э... - дружно выдохнули все. Домулло повертелся то тем, то
этим боком, давая возможность людям посмотреть на себя во всей красе.
- Раз уж нас с моим великорослым другом обвиняют в грехах, которых мы
не совершали, позвольте мне покаяться в грехе, по сей день тяготящем мое
больное сердце. Я хочу рассказать вам, о правоверные мусульмане, о маленькой
рыжеволосой танцовщице. О той, что плясала для вас на базаре, где ее и
заметил наш великий и милосердный...
- Нет! Ничего этого не было! - вовремя вмешался побледневший Селим ибн
Гарун аль-Рашид.
- Неужели не было? - хором удивились Лев и Ходжа. - Так, значит, в
случае с Иридой Епифенди мы невинны?
- Я ни в чем вас не обвиняю! - дрожащим от ярости голосом торжественно
объявил эмир.
- О наш благородный правитель, тогда заплати нам, и мы терпеливо
отвалим... - ласково предложил Оболенский. Сразу никто ничего не понял,
пришлось объяснять очевидное, - Ты ведь каких-нибудь пару часов назад обещал
сочетаться со мной законным браком? Вытащил меня из гарема, заставил
вырядиться, как белку новобрачную, с папулей моим при всех договорился, а
теперь на попятную? Ладно, я тоже не страсть как горю замуж... Но по законам
столь любимого тобой Шариата ты должен выплатить нам приличную компенсацию,
чтоб мне как "честной девушке" было не стыдно глядеть в глаза соседям. Ну,
так что, эмир?! Будешь платить, или все-таки поженимся? Думаю, в твоем
гареме меня снова примут с радостью...
Последние слова моего друга потонули в таком гоготе, что деревянный
помост закачался! Казалось, разом засмеялась вся площадь... Люди, лошади,
бродячие собаки, голуби на крышах, минареты и здания, деревья и облака - все
задохнулось в едином порыве нечеловеческого хохота! Селим ибн Гарун
аль-Рашид пробовал что-то объяснить, но его никто не слушал. Неуправляемое
веселье овладело душами, и если бы в этот момент кто-то умер от смеха, то он
предстал бы пред взором Всевышнего с улыбкой до ушей! Народ катался,
схватившись за животы, стражники ржали, даже не прикрываясь Щитами,
царедворцы и нукеры висели друг на друге, не в силах остановить распирающий
гогот. Не смеялся только один человек. Вы знаете - кто, и ему
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг