Вообще-то Федор Васильевич где-то кем-то работал, в жизни его, конечно,
происходили какие то важные события и случались радости и огорчения.
Завершая пятую тысячу бутылок, Федор Васильевич получил новую квартиру со
всеми удобствами и гастрономом внизу. Жить, разумеется, стало еще лучше и
еще веселей.
А однажды, где-то в конце восьмой тысячи пол литров, Федор вдруг на
какое-то мгновенье протрезвел и с удивлением обнаружил, что сидит в
компании каких-то незнакомых молодых людей. Все они были в черных
костюмах, белых рубашках и ярких галстуках... И только потом Федор
Васильевич понял, что это он гуляет на свадьбе у своего старшего сына Пети.
А вообще-то друзья-собутыльники менялись часто и как-то незаметно. Только
первые три с половиной тысячи бутылок плечом к плечу с Федей шел его
лучший друг Паша Егорычев. Федя его очень любил, и сколько бы им ни
приходилось выяснять отношения, всегда оказывалось, что друг друга они
уважают и понимают. Но потом вдруг Паша бросил пить и стал играть в шашки,
что, конечно, к добру не привело, потому что однажды Паша отравился
грибами и чуть не умер. И хоть Федор тоже не против был иной раз подвигать
по доске шашки, но знал меру. А после того, что случилось с Пашей, он стал
еще более осторожно увлекаться этим опасным и отчаянным занятием.
Шли дни, сменялись этикетки на бутылках, и к тому времени, когда Федор
Васильевич приканчивал свою десятую тысячу, сердчишко у него стало
пошаливать и врач сказал, что жить ему осталось всего лишь пятьсот
пол-литров, не больше.
- Пятьсот пол-литров чего именно? - дрогнувшим голосом попытался уточнить
Федор.
- Именно ее! - строго пояснил врач.
- Ну, а если на что-нибудь послабей перейти? На перцовку или портвейн.
Сколько я в таком случае бутылок протяну? - постарался все-таки
поторговаться с судьбой бедный Федя.
- Что водка, что портвейн - все равно алкоголь, и норму свою вы давно уже
перевыполнили, фонды выбрали и лимит исчерпали. Так что советую переходить
на кефир.
...Прямо из поликлиники расстроенный Федор Васильевич зашел в пивной зал.
Обводя отрешенным прощальным взглядом, холодные стены и круглые с
мраморными крышками столики, он осушил одну кружку, вторую и спохватился,
что не выяснил у доктора, входит ли пиво в те самые роковые пятьсот
бутылок или нет? А как только в его мозгу всплыло страшное слово "лимит",
так почему-то вспомнил он своего бывшего собутыльника Пашку и решил
обратиться к нему с неслыханной просьбой.
Паша был дома. Потягивая чаек, он сидел за столом и, раскрыв журнал
"Спутник шашиста", с увлечением разбирал партию Лихтенштейн - Гогенцолерн,
сыгранную на последнем международном чемпионате игроков в поддавки.
Федор Васильевич извлек из карманов бутылку белой, бутылку красной и,
поведав дружку о своем печальном разговоре с доктором, сообщил, что жить
ему осталось всего пятьсот пол-литров. А если считать и те, что стоят на
столе, - так и того меньше, а именно четыреста девяносто восемь.
В глазах у Паши появились слезы. - Выбрал я, брат, свои алкогольные фонды,
- сказал Федор. - Исчерпал я, дорогой мой, свои водочные лимиты. - И он
с грустным бульканьем наполнил водкой стаканы...
Но Паша пить белую отказался, а о красной вообще даже разговаривать не
стал. Однако Федор не обиделся.
- Знаю я, Паша, что ты давно и на веки вечные пить бросил. И правильно
сделал. Так вот какая у меня к тебе великая просьба: не уступишь ли ты мне
свои неизрасходованные лимиты?
- То есть как это? - не понял сразу Паша.
- Да очень просто. Ты в своей правильной трезвой жизни небось еще тысяч
пять бутылок недоизрасходовал. И тебе, непьющему, эти лимиты абсолютно ни
к чему. А мне бы они во как пригодились! Ну так как?
- Надо подумать...- сказал Павел и насупился.
- А чего тут думать? Ты-то ведь пить не собираешься?
- А ты почем знаешь? Я, может, как раз к этому... к Дню печати развязать
намечаю...
Паша явно врал, потому как День печати отгуляли еще на прошлой неделе и
Паша ничего, кроме томатного сока, себе не позволил. Но Федор страшно
испугался.
- Да ты что, Паша! - замахал он руками. - Ты что это надумал! Алкоголь же
- яд! Ну хочешь, я тебе за твои неизрасходованные лимиты мой телевизор
отдам? Хочешь?
- За пять тысяч бутылок - телевизор? - Паша обидно засмеялся. - Где ты
такие цены видел?
- А что же ты хотел, автомобиль, что ли?
- Да уж во всяком случае не телевизор. Пять тысяч пол-литров! Одна посуда
и та дороже стоит, не говоря про содержимое!
- Так я ж у тебя не выпивку покупаю, а только лимиты.
- Ну и что? Лимиты, по-твоему, на улице валяются? Да я лучше сам свои
лимиты израсходую, чем отдам их за какой-то доисторический телевизор
устаревшей модели! - И с этими словами Паша неожиданно схватил Федин
стакан и залпом осушил его.
- Поч-чему это мой телевизор yc-таревший? - обиделся вдруг Федя. - Десять
лег не был устаревшим, а тут взял да и устарел?
- А ты как, Феденька, думал? Все в природе стареет: и я, и ты, и
телевизоры. Диалектика!
Федору Васильевичу стало совсем грустно.
- Ну ладно, - согласился он, - раз диалектика, не отдавай мне все пять
тысяч бутылок. Но хоть половину ты за мой телевизор уступишь?
- Не знаю, - сказал Паша, явно боясь продешевить. - Мне бы с женой
посоветоваться надо: сам понимаешь, покупка телевизора - дело семейное.
- Какая ж это покупка? - удивился Федор. - Я ж тебе телевизор задаром даю!
- Нет, Федюня, не даром, а за мои лимиты, - рассудительно возразил Паша и
разлил по стаканам остатки водки. - Телевизор я в любом магазине куплю
хоть в кредит, хоть за наличные. А лимиты пока выхлопочешь - сам не рад
будешь.
- Эх, Паша, Павел Николаевич! - горько сказал Федор, откупоривая портвейн.
- Мы с тобой три с половиной тыщи бутылок душа в душу прожили. Я думал, ты
друг, а ты стяжатель, собственник и пережиток - вот ты кто, Паша! И я
лучше совсем пить брошу, чем твоими лимитами воспользуюсь!
С этими словами Федор Васильевич демонстративно вылил бутылку розового
портвейна в цветочный горшок с фикусом и, хлопнув дверью, нетвердыми
шагами направился к молочной. Он знал, где она находится, потому что рядом
с ней принимали посуду.
...С этого дня Федор Васильевич ничего, кроме кефира, не признавал. А
Павел, наоборот, забросил шашки и стал пить, стремительно наверстывая
упущенное. Пока он не ведал, что ему причитаются какие-то там лимиты, он и
жил спокойно, и беззаботно играл в настольные игры. А тут ему стало
страшно, что его собственные лимиты, его кровные фонды могут пропасть так,
задаром - и это не давало ему покоя ни днем, ни ночью...
Да, нет никакого лекарства от жадности. И куда смотрит медицина -
неизвестно!
КАК БОРОДУЛИН ЗАЗНАЛСЯ
Я вам прямо скажу: ничто так не портит талантливого человека, как
зазнайство! Вот в нашем широко известном в узких профессиональных кругах
ансамбле - в ансамбле песни и пляски каботажного флота - было немало
способных танцоров. Но, конечно, ни один из них не пользовался таким
успехом, как прославленный Игорь Бородулин. Никто не срывал таких
аплодисментов, никого столько не вызывали... Короче говоря, если бы
Бородулин зазнался и ушел от нас в какой-нибудь столичный ансамбль, не
было бы ничего удивительного. Удивительным было как раз то, что он не
зазнавался! И это настораживало!
Тем более что Бородулин был редчайшим узким специалистом то танцам на
низах. И лучше всего ему удавалось па, которое называется "ползунок". Нет,
нет, тот, кто не видел Игоря в ползунке, тот может считать, что он вообще
ничего в жизни не видел!
Ах, как работал Бородулин! Ах, как неподражаем он был в гопаке! Когда,
опустившись на корточки и попеременно выбрасывая то правую, то левую ногу,
он начинал стремительно передвигаться по сцене, - непременно раздавались
аплодисменты. А Бородулин, словно не слыша их, описывал два круга,
останавливался в центре и, как бы неподвижно сидя на корточках, продолжал
выкидывать коленца пять, десять, пятнадцать секунд... На шестнадцатой
секунде аплодисменты взрывались с новой силой, а Игорь не унимался и
плясал еще столько и еще полстолько, а публика вопила от восторга... И
когда он на корточках покидал, наконец, сцену,- начиналась такая скандежка
"Бо-ро-ду-лин! Бо-ро-ду-лин!", что приходилось останавливать концерт...
Вот как работал Игорь Бородулин!
Не то что у нас - во всем мире не было второго такого ползунка! Его
старались переманить в другие ансамбли. Архитектурный ансамбль обещал ему
квартиру в Москве, ансамбль автомобилестроителей сулил ему новую "Волгу",
а ансамбль рыбацких плясок - воблу и крабов! Все говорило о том, что Игорю
пора зазнаться и уйти от нас. А он не зазнавался! А он не уходил! И это,
повторяю, где-то настораживало.
А тут еще съездили мы на гастроли за границу - в Кальвадосию. Ну, сами
понимаете, кальвадосцы - народ южный, темпераментный. И так им понравился
бородулинский ползунок, что они сразу же забросили свои самбы-мамбы и
стали танцевать только вприсядку. Кстати, у них это получалось очень даже
вполне! Появились у них новые танцы: Бородулин-шейк, Бородулин-твист и
Бородулин-летка-енка. Игорь просто сделался национальным героем. В продажу
поступили значки с его изображением и рубашки с его портретами.
Благодарные кальвадосцы поставили даже на площади его скульптуру, хоть
поза человека, танцующего вприсядку, прямо скажем, - не лучшая поза для
монумента.
Ну, думаю, теперь все! Теперь-то уж этот хитрый Бородулин не вытерпит!
Зазнается.
Нет, представьте себе, вытерпел! Вернулись мы из Кальвадосии, его от нас в
Большой театр сманивают, а он, видите ли, вежливо улыбается и скромно
отказывается...
Тут уж я сам не выдержал! Все, думаю, хватит! Зазнается он там или не
зазнается - пора его перевоспитывать, иначе потом будет поздно! Пусть
поймет, что на нем свет клином не сошелся.
Вызвал я его к себе, побеседовал о том о сем, а потом вроде бы между
прочим спрашиваю:
- А как у тебя с творческим ростом?
- Да ничего...
- Мастерство оттачиваешь?
- Стараюсь...
- На достигнутом не останавливаешься?
- А почему вы спрашиваете?
- А потому, что еще недавно ты был лучшим ползунком в мире, а теперь вон
Пеппо вдруг появился!
- Какой Пеппо?
- Э, да ты, я вижу, не читаешь кальвадосских газет, - говорю я. - А тебе
полагалось бы знать, что в Кальвадосии провели международный конкурс
ползунков, и этот самый Пеппо протанцевал на корточках пять часов тридцать
семь минут.
- Прилично, - только и сказал Бородулин. Конечно, никакого Пеппо на самом
деле не было, да и протанцевать столько на корточках не смог бы никто в
мире. И я позволил себе эту невинную ложь исключительно в педагогических
целях.
Но справиться с Бородулиным оказалось не так-то просто. Всего через четыре
месяца упорной работы Игорь сумел показать отличное время, продержавшись в
ползунке шесть часов двенадцать минут и тем самым побив мировой рекорд
несуществующего Пеппо!
Опять возникла реальная угроза того, что Бородулин зазнается и уйдет из
нашего ансамбля. Но я не дремал.
- Ты молодец! - сказал я Игорю. - Только и Пеппо не останавливается на
достигнутом. Как сообщает кальвадосская печать, он теперь до того освоил
ползунок, что приучил себя даже спать во время танца!
- Зачем? - удивился Игорь.
- Отнюдь не от хорошей жизни. Поскольку днем Пеппо работал у своего
хозяина, то тренироваться ему приходилось по ночам и на работу он приходил
не выспавшись. Хозяин пригрозил, что прогонит его с работы. И тогда Пеппо
пришлось научиться спать прямо во время тренировок. Вот они, их нравы!
Бородулин с сочувствием выслушал эту печальную историю и ушел. Он был явно
подавлен успехами соперника.
Но уже через полгода Бородулин добился своего. На глазах у изумленной
комиссии он, не прерывая танца, погружался в сон, продолжая и во сне
работать ногами так же четко и ритмично, как наяву. Спал он крепко, без
сновидений, а просыпался прекрасно отдохнувшим и бодрым.
Правда, злые языки поговаривали, что Игорь перед этим принимает
снотворное. Но меня лично это не тревожило. Меня лично беспокоило только
то, что Игорь снова победил несуществующего Пеппо. И теперь у него опять
были все основания, чтобы самоуспокоиться и зазнаться.
И мне снова пришлось прибегнуть к педагогическому воздействию.
- Что этот Пеппо придумывает - с ума сойти можно! - сказал я Бородулину. -
Рассказать - не поверишь!
- А что? - насторожился Бородулин.
- А то, что он теперь во время танцев умудряется в уме решать
алгебраические примеры. Просто сюрреализм какой-то!
И тут Игорь побледнел! И я знал, что он побледнеет, потому что алгебра не
давалась ему еще в школе. Я понимал, что ставлю перед танцором непосильную
задачу. Однако только непреодолимые трудности могли спасти Игоря от
зазнайства.
И тут я дал маху! Сжав зубы, Игорь взялся за алгебру и осилил ее! Через
два года он, отплясывая, запросто решал дифференциальные уравнения!
И тогда случилось то, чего я так опасался: Игорь ушел из ансамбля. Вот
именно: Игорь до того увлекся математикой, что ушел из ансамбля и поступил
на физико-математический факультет.
Мировое балетное искусство понесло тяжелую утрату: второго такого ползунка
нет и, пожалуй, не будет...
А Игорь Бородулин стал профессором и доктором математических наук... К нам
в ансамбль песни и пляски каботажного флота он почти не заглядывает. И
лично меня этот факт не удивляет: я же всегда говорил, что Бородулин
склонен к зазнайству!
ТАК МНЕ И НАДО!
Ателье индпошива называлось красиво - "Радость". В витрине стоял манекен,
и на нем был как раз такой костюм, о котором я уже давно мечтал. В эту
"Радость" я ходил раз десять. Сначала мой костюм кроили, потом шили, потом
распарывали, перекраивали и шили опять. Но костюм с каждым разом все
меньше походил на тот элегантный образец, который был выставлен в витрине.
Вначале я был терпелив, как больной у зубного врача, затем стал
нервничать, и однажды после очередной примерки я, не снимая костюма,
бросился к директору ателье и потребовал жалобную книгу. Директор встретил
меня, как родного, и тотчас вызвал приемщицу.
- Кто занимается костюмом этого товарища?
- Замойченко! - с вызовом ответила приемщица, которой я, видимо, успел уже
изрядно надоесть.
- Павел Замойченко? - удивленно переспросил директор.
- Ну да!
- В таком случае, дорогой товарищ, я вас не понимаю, - сказал мне
директор, разводя руками. - Если с вами работает сам Павел Замойченко,
считайте, что вам просто повезло!
- Повезло? Да вы взгляните на этот костюм!
- И смотреть нечего. Замойченко - гордость нашего ателье! О нем даже в
газетах писали.
- Да что в газетах! В журнале - и то была его фотография! - подхватила
приемщица.
- Совершенно верно, - директор достал из стола популярный журнал, вот,
пожалуйста.
На глянцевой обложке я увидел молодого человека во фраке, белых перчатках
и цилиндре. "Мастер ателье "Радость" Павел Замойченко с успехом выступил в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг