членораздельность, но собеседник, видимо, уже не раз слышал эту
историю и кивал в нужных местах.
- А что изоб, клетей да мелкой постройки, - продолжал боярин, - то
и не сосчитать!
- О чем говорить! - поддакнул тенорок.
- Ты понимаешь? - Степан Иванович ухватил его за рукав и подтянул
поближе к себе. - Москва эта ваша... то ж все моя вотчина! Все шесть
сел, - он выпустил рукав и принялся загибать пальцы. - Кудрино...
Сушево... Симоново... Высоцкое... и Воробьево. Шесть! - боярин показал
собеседнику кулак, потом разжал пальцы, подумал и добавил:
- А! Еще Кулишки! Правильно, шесть. По всей Яузе - челны да ладьи.
На Москве-реке, каб не разливы да не топи, у меня бы пристаней больше
было, чем на Волге!.. Ну и ка-анешно! Слетелись вороны. Пожаловал
князюшка, как снег на голову, да еще дружков привез, Славку северского
со товарищи!
- Не горячись, Степан Иванович, - уговаривал тенорок, подавляя
зевоту, - побереги пыл для Думы...
- Нет, погоди! - боярин Кучко, которого теперь уже узнали все
посетители царева кабака, отпихнул собеседника локтем и заговорил так,
чтобы его было слышно на дальнем конце стола. - Поначалу-то соловьем
разливался князюшка: уж так-то лепо, говорит, у тебя, боярин! Терема
твои красны, челны с ладьями быстробежны, лужники твои сочны, орань
всхожлива, стада тучны. А краше всего... - тут Кучко повысил голос до
крайней степени драматизма, - жена твоя, боярин!...
- Да знаю я все! - не выдержал приятель Степана Ивановича. -
Рассказывал уж не раз! Чего опять раскипятился?
- Не мешай! - отмахнулся от него боярин. - Я репетирую. Завтра ж у
меня дебаты в телевизере... не забыть еще саблю наточить...
- Ты брось это, Степан Иванович, - не одобрил приятель. - Для
дебатов тебе текст пишется, утром разучишь. А это нытье оставь для
комиссии по этике.
- Да? - Кучко озадаченно почесал в затылке. - А по-моему ничего.
Выразительно, эмоционально...
- Эмоционально!... - передразнил тенорок. - Вот станешь депутатом,
тогда крой хоть матом. А пока чины да деньги тятины - не пори
отсебятины... Понял? У телевидения свои законы.
Услыхав слово "телевидение", Христофор Гонзо внимательно посмотрел
на говорившего и потихоньку стал придвигаться к нему по лавке. Как раз
в эту минуту боярин Кучко вышел в сени стрельнуть сигаретку. Христофор
подсел к его собеседнику - сухощавому человечку с козлиной бороденкой
на постном лице, в черных очках поверх быстрых понятливых глаз. Кивнув
вслед Степану Ивановичу, Гонзо доверительно произнес:
- Надежа наша! Такой человек не в Думе - в Кремле должен сидеть!
Как вы считаете? Есть шансы?
- Стараемся... - пожал плечами человечек, подняв на Гонзо круглые
стеклышки очков. - Но в конечном счете все зависит от избирателей...
- Мы не подведем, - заверил Христофор. - Народ знает Степана
Ивановича и уже успел полюбить.
- За что? - с неподдельным интересом спросил человечек.
- За муки, - быстро ответил Гонзо. - Судя по лицу, ему близки и
понятны народные бедствия. Пьянство, например. В связи с этим у меня
возник небольшой избирательский наказик, сейчас его принесут... А вот
и наш кандидат! Представьте меня пожалуйста!
И не дожидаясь представления, Христофор поднялся навстречу
вернувшемуся Кучке.
- Салют, Степан Иванович! - крикнул он боярину, как своему старому
знакомому. - Вы уж извините, что мы без вас тут ведем штабные
разговоры, но это у нас профессиональное - во время кампании не
расслабляться ни на минуту! Отдыхать будем после победы.
Он схватил руку Степана Ивановича и потряс ее энергично.
- Гонзо Христофор. Помните? Горячий ваш сторонник и, между прочим,
профессиональный имиджмейкер.
Кучко недоуменно покосился на своего приятеля.
- Симеон, это из твоих, что ли?
Человек в очках покачал головой, неприятно блеснув стеклами на
Христофора.
- Нет. У товарища наказ...
- А! Наказ... - заметно погас боярин. - Так это вам надо на прием
ко мне... там все запишем, зафиксируем и непременно...
- А вот и наказ! - прервал его Христофор.
Все та же девушка в кокошнике с надписью "Царевъ кабакъ" принесла
и поставила на стол перед Гонзо большую пузатую бутылку коньяку, три
бокала к ней и три порции закуски под слоем свежей зелени. Боярин
крякнул.
- Ты, брат, боек! - сказал он и, быстро присев на лавку, сразу
налил себе полный бокал коньяку. - Ну, говори, чего хочешь...
- Батюшка боярин! - Христофор истово отмахнул Степану Ивановичу
поклон мало не в пояс, - возьми меня в свою команду! Я тебе пригожусь!
- Ишь ты! Пригожусь... - Кучко поглядел сквозь бокал на свет
телевизора. - Да что ты за птица-то? Как говоришь? Профессиональный -
кто?
- Имиджмейкер, - сказал Гонзо, без дальнейших церемоний усаживаясь
напротив боярина.
- И что оно за хреновина? - спросил тот.
- Хреновина! - покачал головой Христофор. - Нельзя так, Степан
Иванович! Как же вы: в Думу собираетесь, а элементарных вещей не
знаете! Имиджмейкер - это специалист по народным избранникам. Тот, кто
из самого распоследнего кандидата может сделать приличного человека.
- А-а! Так на это у меня, вон, Симеон есть! - Кучко кивнул на
приятеля. - Речи пишет, советами замучил совсем... Сполняет, одним
словом, обязанность. Куда ж его прикажешь?
- А гони ты его, батюшка, в шею! - вдруг бухнул Христофор. - Он
ведь зря только деньги твои проедает, а толку от него никакого!
Симеон, будто обваренный кипятком, выпучил глаза на Гонзо. Боярин
тоже смотрел на удивительного имиджмейкера, но с выражением
неподдельного интереса.
- Да ты и впрямь профессионал... - пробормотал он.
Гонзо громко расхохотался.
- Шучу я! - левой рукой он обнял опешившего Симеона за шею, причем
сделал это так энергично, что у того голова мотнулась, как
привязанная. - Да нас с Симеоном водой не разольешь!
- Правда? - в голосе Степана Ивановича послышалось легкое
разочарование. - Спелись, значит. А зря. Я люблю, чтоб мои люди друг
перед другом лаской боярской кичились, а передо мной чтоб каждый
отличиться хотел. Чтоб ревность была. Конкуренция... Ты имей в виду,
Симеон: если этот парень побойчее тебя окажется, не быть тебе
доверенным лицом. Мне нахлебников не надоть!...
Вот и нажил себе врага, грустно подумал Христофор. Сказать ему
потом по секрету, что не боярин его мне нужен, а пропуск в Останкино?
Он искоса поглядел на Симеона. Тот сидел, мрачно нахохлившись, но
глаза его за темными стеклами летали быстро, а останавливаясь,
неприятно кололи Христофора.
Нет. Такому не стоит признаваться, решил Гонзо. Пусть пока плетет
интригу, а мы займемся своими делами...
Он налил себе и Симеону, поднялся с бокалом в руке и произнес:
- Я предлагаю выпить за будущего депутата, будущего председателя
какого-нибудь важного думского комитета, а то и, пардон за выражение,
спикера! Степан Иванович! Родной! Ведь мы к вам, черт вас подери,
просто сыновнюю какую-то преданность испытываем! Меня многие просили,
помоги, дескать, в Думу. А я им: нет, не могу, и не просите.
Испытываю, говорю, преданность к Степану Ивановичу Кучке, и что хотите
со мной делайте. Так и не уломали. А ведь меня в Думе знают. Больше
скажу: знают как родного... О чем бишь я? Да. Побольше бы в Думе таких
людей, так мы бы живо пооткручивали головы всем этим политиканам, этим
Долгоруким и Боголюбским! Короче, Степан Иванович, за вашу и нашу
победу! Одну на всех! А за ценой мы с вами не постоим!
Он залпом осушил бокал и молодецки грянул его об пол. Кучко
взвизгнул по-татарски и тоже расколотил пустой бокал, после чего
троекратно расцеловал Христофора, измочив его слезами.
- За это люблю, - говорил боярин, утирая глаза рукавом. - Учись,
Симеон!
- М-да, - доверенное лицо неопределенно покривилось. - Хороший
парень. Шустрый. А вот коньяк подгулял. Паленый.
- Дареному коньяку... - сказал Кучко, наливая до краев лафитный
стакан.
- Вот если бы такого отведать, - продолжал Симеон, - как по
телевизору показывают... - он кивнул на телевизор, подвешенный над
стойкой целовальника.
Гонзо обернулся и замер. На экране мелькали хорошо знакомые ему
бутылки туманного стекла с золотыми этикетками.
"Да ведь это наши ифриты!" - едва не закричал он. Но кричать уже
было ни к чему. У стойки, задрав головы и пожирая экран глазами,
стояли Ольга и Джек.
"Впервые после снятия запрета на рекламу спиртных напитков, -
говорил голос в телевизоре, - призом в новой телевизионной игре станет
коллекционный коньяк "Наполеон", завезенный к нам из Параллелья. Он
был изготовлен в честь победы великого императора при Ватерлоо и
является величайшей редкостью даже в своем пространстве. Кто же они,
те счастливчики, которым достанется раритетный коньяк с легендой?
Ответ на этот вопрос вы получите в субботу, в передаче "Д.С.П. -
студия" на канале ТВ-666..."
Прекрасно, подумал Христофор. Сегодня еще только вторник, а я уже
знаю, где ифриты. Завтра же я до них доберусь. Завтра...
- Завтра, Степан Иванович, - сказал он вслух, - я угощу вас этим
коньяком! Как только мы прибудем в Останкино.
- Извините, - доверенное лицо тонко улыбнулось, - но завтра мы в
Останкино не попадем...
- То есть как это не попадем? - забеспокоился Христофор. - А
теледебаты?!
- А теледебаты не в Останкино будут, - любезно пояснил Симеон, - а
вовсе даже - во Дворце Молодежи.
"Вот тебе раз! - Гонзо обескуражено почесал в затылке. - Что ж я,
дура, наряжалась?"
- Ер-рунда! - боярин ударил кулаком по столу и налил себе еще
стакан коньяку. - П-после дебатов поедем! К черту! Прямо щас
пъ-едем!... Паедем, красо-отка, ик! Ктаться...
- А пропуск у вас есть? - спросил Христофор, - в Останкино пропуск
нужен.
- К черту пропуск! Я в девяносто третьем без пропуска проходил.
Подогнал грузовик и в ссекло - дзынь! Во забегали все! - боярин потряс
над пустым стаканом бутылкой, роняющей последние капли. - Так что
придумали! Заборов понаставили с тех пор! Ни проехать, ни пройти... К
черту Останкино! - он отшвырнул бутылку. - В монастырь! В
Новодевичий... к Ленке...
Степан Иванович уронил голову на грудь и захрапел. Гонзо плюнул с
досады.
- Да вы напрасно беспокоитесь, - сладко улыбнулся Симеон. - Все
равно никакого коньяка в Останкино уже нет.
- Как это - нет? - тревожно спросил Христофор.
- А так, - злорадно оскалилось доверенное лицо. - Нет и все! Ведь
это был анонс, а в анонсе используются кадры уже отснятой программы.
Давно уже выиграли ваш коньяк и развезли по домам, а может быть и
выпили...
Христофор ошеломленно вытер пот со лба. Такого удара он не ожидал.
- Новое дело! - произнес он, вспоминая Остапа Бендера. - Ифриты
расползаются, как тараканы...
Предание о седьмом ифрите
О, небо! Как мне передать ту радость, что охватывает ничтожного
сказителя преданий, когда сам Покоритель Народов и Светоч Мудрости
присылает за ним своих предупредительных стражников! Чувства влекомого
в шахский дворец можно сравнить лишь с ощущениями праведника,
готовящегося к вступлению в рай. Что же касается счастья лицезрения
Повелителя, то оно вообще ни с чем не сравнимо. Осмелюсь выразить
надежду, что благочестивый сон, которому Владыка Мира изволил
предаться во время моего последнего рассказа, не был потревожен
трагическими событиями в судьбе несчастного Адилхана, и спешу
сообщить, что падишах Хоросана не погиб во время землетрясения.
Стремительное падение во тьме, чувствительные удары о камни, за
которые Адилхан никак не мог уцепиться, помешали ему сразу осознать
главное - скала рухнула, а он все еще жив. Правда, вокруг все еще
продолжал грохотать камнепад, а сам он все катился в какую-то бездну,
каждую секунду рискуя сломать себе шею, но несколько мгновений все же
были выиграны - он не погиб под скалой... А остальные?
Склон вдруг стал отвесным и ушел в сторону. У Адилхана захватило
дыхание: вот сейчас удар о дно пропасти - и конец...
В ту же секунду его тело врезалось в толщу ледяной воды и,
продолжая погружаться, закружилось в стремительном подземном потоке.
Позже Адилхан не мог вспомнить, сколько времени провел он в борьбе
с водой, безжалостно колотившей его о камни и затягивавшей в
водовороты. Наконец, избитого, почти захлебнувшегося падишаха вынесло
на песчаную отмель. Течение в этом месте поворачивало, под ногами
обнаружилось пологое дно, и он, наконец, сумел выбраться на берег. В
кромешной темноте, наполненной ревом воды и грохотом сталкивающихся
камней, Адилхан не мог даже определить, с какой стороны его принесло.
Лишь постепенно, ползком, ему удалось немного удаляться от потока.
Рука вдруг наткнулась на что-то мягкое, сейчас же сквозь рев воды
прорвался короткий болезненный вскрик.
- Кто здесь? - спросил Адилхан, но сам не услышал своего голоса. С
трудом подполз он еще ближе и крикнул в самое ухо лежащего:
- Кто ты?
- Я... Пулат, - донеслось словно из-за стены.
- Пулат! - обрадовался падишах. - Ты жив, парень! Кости целы?
- Не знаю... - отозвался гвардеец. - Кажется...
- Ну раз кажется, значит целы! - убежденно сказал Адилхан, хотя в
тот момент не мог определить, целы ли его собственные кости. - А где
Вайле? Ты ее не видел?
- Нет... - Пулат тяжело дышал. - Я не помню... Скала падала. Прямо
на меня. Потом - удар. Стало нечем дышать. Потом почему-то вода... И
еще... Я, кажется, ослеп. Ты видишь меня, Адилхан? Я ничего не вижу!
- Не бойся! Мы просто под землей. Где-то очень глубоко под землей.
- А как мы здесь оказались?
- Провалились в трещину и попали в подземную реку. Она затянула
нас в эту пещеру. Вот только Вайле...
- А остальные?
- Остальных, боюсь, накрыло скалой. Нам еще, можно сказать,
повезло. Если, конечно, отсюда есть выход...
Пулат приподнялся на локте.
- Что же нам теперь делать? В какую сторону идти?
- Подожди, парень! Дай передохнуть. Что-нибудь придумаем!
Адилхан опустил голову на песок и закрыл глаза...
Очнулся он от странного ощущения пустоты. Будто что-то, к чему он
давно привык, вдруг исчезло. Он пошарил рукой вокруг себя. Пулат спал
рядом, дыхание его было спокойным и размеренным. Вокруг по-прежнему
был лишь мокрый холодный песок. Что же изменилось?
Адилхан вдруг понял. Исчез шум. Исчез надсадный рев воды, из-за
которого приходилось разговаривать, крича в самое ухо собеседника.
Где-то вдалеке едва слышно звенела капель, да слабо журчали последние
ручейки иссякшего потока.
Адилхан толкнул Пулата.
- Просыпайся, парень! Пора нам попытать счастья.
Пулат зашевелился.
- Попробуй-ка встать, - продолжал падишах. - Давай руку! У нас,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг