- Как бдится? - спросил Юра.
Ему явно не хотелось разговаривать, ему хотелось спать.
- Неплохо, - ответил я. - А ты почему здесь?
- Шеф, - коротко объяснил Юра. - Он считает, что теоретик должен уметь
все. Вот и приходится...
Мы сидели у пульта и пили чай из большого китайского термоса. Мне
казалось, что чай пахнет темнотой. Понятия не имею, как пахнет темнота, но
только в желтом полумраке, только под звездной прорезью купола я пил такой
обжигающе вкусный час.
- Юра, - сказал я. - Ты видел в телескоп планеты?
- Не стремлюсь, - величественно махнул рукой Рывчин. - Правда, в детстве
глядел на Сатурн.
- Я не о том. В других звездных системах. Например, в системе Дзеты
Кассиопеи.
У Юры мгновенно прошел сон. В глазах вспыхнули смешинки, рот расплылся в
улыбке.
- Какие планеты? Три недели у телескопа, и ты еще не стал скептиком?
Погляди на Валеру - разве он похож на человека, который видел у других
звезд планеты?
- Ладно, Юра, - вступился Валера, морщась. Голос Рывчина звучал под
куполом, как набат, он нарушал тишину ночи и неба, и Валера воспротивился
кощунству.
- Читай учебник, - посоветовал Юра, - а то станешь как Сергей Лукич...
Сергей Лукич Абалакин, шеф второй группы теоретиков, был притчей во
языцех. Он защитил кандидатскую лет пятнадцать назад, и этот труд
настолько подорвал его силы, что с тех пор Абалакин не опубликовал ни
одной работы. Сотрудники его печатались неоднократно и в примечаниях
благодарили шефа за "стимулирующие обсуждения". Юра рассказывал, что на
последней конференции по нестационарным объектам Абалакин решился
выступить с десятиминутной речью о квазарах. Говорил он невнятно, крошил
мел и испуганно смотрел в зал. Его спросили: может ли ваша модель
объяснить переменность блеска квазаров? Абалакин пожал плечами и
пробормотал:
- Наверно...
После некоторого колебания он добавил:
- По-видимому... возможно...- И закончил: - Но маловероятно.
С тех пор в обсерватории на любой каверзный вопрос отвечали единым духом
без пауз между словами: "наверно-по-видимому-возможно-маловероятно".
Вряд ли я смог бы стать похожим на Абалакина. Не тот характер. Да и
астрофизику Абалакин знал, конечно, как свои пять пальцев. Он был умный
человек, этот Абалакин, но оказался не на своем месте. Ему бы преподавать
в университете. Учить других - вот его призвание; Саморуков ведь тоже
работал у Абалакина, пока не получил собственную группу.
Закончилась последняя экспозиция Дзеты Кассиопеи, и Валера полез в люльку
за кассетой. Я расписался в журнале наблюдений и пошел спать.
На дворе было морозно. Только что взошла луна, желтая, как недозрелый
гранат. Я посмотрел в зенит, но не нашел созвездий - мое знание астрономии
еще не возвысилось до такой премудрости. Нечего было и пытаться отыскать
Дзету Кассиопеи. Но глаза сами сделали это. Взгляд будто зацепился за
что-то в небе. Засветилась, замерцала далекая голубая искорка. Она
набухла, как почка на весеннем дереве, и я увидел темные водовороты пятен
на ее поверхности. А планету не видел - дымка окутывала ее, но я знал,
чувствовал, что она рядом со звездой, бурная и горячая.
Я закрыл глаза, сосчитал до десяти, а потом и до ста. Тогда я открыл
глаза, но не решался смотреть в небо. Со стороны Медвежьего Уха,
перебираясь через овраги, двигались белесые призраки - спотыкаясь о
верхушки деревьев, брел утренний туман.
4
У Людочки расшнуровался ботинок, и мы остановились. Людочка болтала ногой,
сидя на невысоком пне, и я никак не мог попасть шнурком в пистон.
- Сиди спокойно, - строго сказал я.
Мы гуляли уже больше часа - обычное наше путешествие перед заходом солнца.
Лариса неохотно отпускала со мной дочку. За месяц мы с Людочкой
подружились, и Ларисе это почему-то не нравилось.
Едва мы добирались до перекрестка, откуда начинался так называемый лес
(здесь росли ежевичные кусты), как Людочка останавливалась, заглядывала
мне в глаза и тихо спрашивала:
- Ты видел опять?
Мы садились друг перед другом на два пенька, и я рассказывал сон.
Рассказывал сказку. Рассказывал то, что было на самом деле.
- Сегодня была совсем другая звездочка, - говорил я, не заботясь о чистоте
терминологии. Людочка внимательно относилась даже к "гравитационному
потемнению", воспринимая его как волшебника. - Звездочка очень маленькая.
У нее были мягкие золотистые лучи, совсем как твои косички. И она была
очень грустная, потому что была одна. У других звезд есть дети-планеты, а
у этой не было. А мне очень хотелось увидеть планету. Настоящую, живую,
чтобы бегали поезда по паутинкам-рельсам, чтобы в просветах облаков
виднелись белые следы самолетов. И чтобы, если приглядеться, можно было
рассмотреть чужих людей на улицах чужих городов. Это очень важно, Людочка,
увидеть чужую жизнь. Попробовать разобраться в ней. Тогда и свою жизнь мы
будем понимать лучше. Знаешь, сейчас много говорят о связи цивилизаций. Но
все это - в каком-то будущем, никто не знает, когда оно настанет. А я могу
сейчас - увидеть и рассказать. Надо только найти ее - чужую жизнь.
Понимаешь, Людочка? И еще надо, чтобы поверили... Никто ведь не видит, а я
вижу.
- Волшебники всегда все видят, - сказала Людочка. Какой из меня волшебник?
Когда месяц назад я увидел планету в системе Дзеты Кассиопеи, я думал, что
так и надо. У каждой профессии, естественно, свои странности, к ним нужно
привыкнуть, вот и все. Звезды я видел теперь почти каждую ночь - у
телескопа или во сне. Дзета Кассиопеи являлась мне в голубом ореоле
короны, и из ночи в ночь я за мечал, как лучики ее то укорачиваются, будто
впитываемые звездой, то удлиняются щупальцами кальмара, изгибаются,
набухают; даже розовая планета иногда погружалась в них, и тогда на ее
серпе вспыхивали оранжевые искры.
На восьмую или девятую ночь я разглядел нечеткие тени на склонах кратеров
и понял, что звездное вещество выжгло на планете огромные ямы и раны эти
теперь медленно зарастали свежим планетным "мясом", будто планета живая,
будто ей больно. На десятую ночь наблюдений, приглядевшись, напрягая
зрение до рези в глазах, я увидел на склонах кратеров движущиеся точки.
Наверно, это были животные. Стада их скапливались у вершин кратеров - они
пили звездную теплоту, раны на теле планеты были для них лакомым угощением.
Я был уверен, что на следующую ночь смогу разглядеть даже, сколько ног у
этих тварей, но утром на вершину Медвежьего Уха поднялся туман. Над
обсерваторией нависли хмурые тучи. Два дня не было наблюдений. Юра не
выходил от шефа - они заканчивали статью. Валера дремал в лаборатории,
подложив под голову "Теорию звездных атмосфер". Над ним висела табличка:
"Тихо! Наблюдатель спит!"
Я одолел половину общего курса астрофизики, когда убедился в простой
истине, которую, впрочем, знал и раньше: никто никогда чужих планетных
систем в телескоп не видел и видеть не мог. И я тоже не мог. Нет такого
физического закона. Я уже не ждал откровений. Я всегда считал себя трезвым
практиком и вовсе не был готов к встрече с невероятным...
Книгу мою накрыла широкая ладонь - я поднял голову и увидел перед собой
Саморукова. Юра сидел за своим столом и был почему-то мрачен. Шеф
посмотрел на название книги, полистал ее без любопытства.
- Что вы сделали за два дня? - спросил он, ни к кому конкретно не
обращаясь.
- Погода...- промямлил Валера.
Я кивнул. Конечно: нет погоды, все приборы в порядке.
- Так ли? - усомнился Саморуков. - А если микрофотометр захандрит в первый
же час работы? Вы можете дать гарантию, что он не выйдет из строя, пока мы
не закончим измерения?
Нет, я не мог дать такой гарантии. Мне не нравился выходной трансформатор.
Он работал, но был на грани.
- Вот видите, - сказал шеф неодобрительно. - Я, Костя, не любитель чтения.
Работа ценится по результату, а не по тому, много ли человек знает.
- Если мало знаний, какой может быть результат? - сказал я.
- Чепуха, - усмехнулся Саморуков. - Два дня вы штудировали курс
астрофизики, и он ничего не прибавил к вашему знанию микроэлектроники. В
молодости, когда много энергии, нужно стремиться больше делать самому. Вы
же знаете, наши приборы - самые совершенные, лучших нет. Значит, если
что-то не так, в литературе вы помощи не найдете, нужно думать самому.
Потому я и позвал вас к себе: ваш начальник на заводе сказал, что вы
думающий инженер. Таким я вас и хочу видеть. Посредственный астрофизик мне
не нужен. Конечно, я не против чтения. Но читать нужно то, от чего, вы
уверены, будет результат. Конкретный результат, понимаете? Тогда нам с
вами по пути. Убедил?
- Наверно-по-видимому-возможно, - процитировал Юра и закончил в полном
соответствии с истиной, - но маловероятно.
- Ничего, - бодро сказал шеф - Со временем поймете, Костя.
Он сказал все, что хотел, и решил, что терять на нас еще хоть одну секунду
бессмысленно. Через секунду Саморукова в лаборатории не было - дверь
звучно хлопнула.
Тот день был пятницей. Вечером ушел в город автобус, и Валера с Юрой
поехали домой. Собственно, домой поехал Валера - он жил с родителями в
огромной квартире с лепными потолками. А Юра отправился к нему в гости -
родственников у него здесь не было, потому что родился он в Чите и к нам
на Урал приехал по распределению после окончания МГУ. Я остался один:
домой не хотелось. Дома обо мне слишком усердно заботились - обычное дело,
когда в семье единственный ребенок. В последнее время, когда я бывал дома
лишь два дня в неделю, заботы становились все докучнее.
Я остался, и мне повезло. Были отличные ночи, очень морозные для конца
сентября и такие кристально чистые, что, казалось, виден каждый камешек на
вершине Медвежьего Уха. По утрам на куполе телескопа сверкала роса, и
купол блестел, как начищенное зеркало. Голубизна неба смешивалась с
синевой алюминиевого покрытия, создавая необъяснимую игру оттенков.
Телескоп казался фотонным звездолетом на стартовой площадке. Он и был
звездолетом, на котором я каждую ночь уходил в странствия. Я начал считать
свои звездные экспедиции, в те ночи состоялись тринадцатая и
четырнадцатая. Я был единственным членом экипажа.
Центр Звездоплавания задал мне курсовые данные в сторону далекого синего
Лльгениба. Я слетал за пятьсот световых лет и вернулся к рассвету, привезя
восемь спектрограмм для Саморукова и томительные воспоминания для себя.
Альгениб - звезда довольно яркая, и мне не пришлось долго ждать. Голубая
точка на скрещении нитей стала надвигаться на меня, распухая и превращаясь
в неистовую звезду. Я еще не видел такого буйства: языки протуберанцев
уносились в пространство на многие звездные радиусы и вдруг неожиданно
взрывались, и худо приходилось тогда трем безжизненным крошкам - планетам,
которые, будто утлые челны, то к дело ныряли в пламенные валы, а когда вал
спадал и протуберанец уносился дальше, планеты светились красным, как
угли, выброшенные из огня.
Под утро, когда я вышел из звездолета, я увидел на востоке розовую
капельку Марса и подумал, что не пробовал еще увидеть подробности на
наших, солнечных, планетах. Марс не мигая смотрел на меня. Взгляды наши
скрестились.
Я ждал откровения. Думал, что увижу такое, чего просто не могло получиться
на самых крупномасштабных снимках межпланетных станций и на нечетких
панорамах, переданных спускаемыми аппаратами. Где-то в подсознании
осталась надежда на марсиан, на их постройки, города, плантации. И может
быть, оттого, что я знал, представлял заранее все, что увижу, что-то
притупилось в мыслях. Марс поднимался все выше и нисколько не рос, не
желал расти. Заболели глаза, начало ломить в затылке, выступили слезы.
Неудача.
Уже засыпая под холодными лучами зари, я все повторял, будто зацепку к
разгадке тайны: я вижу звезды и не вижу Марса. Звезды далеко, Марс близко.
Одно вижу, другое нет. Почему? Почему...
5
Мы возвращались без грибов. День был ветреный, и Людочка замерзла. Она
вышла без шапки и боялась, что мама будет сердиться. А я думал о семинаре.
Сегодня Саморуков расскажет о коллапсаре в системе Дзеты Кассиопеи. Он
будет горд, потому что проделана тонкая работа, измерены очень малые
лучевые скорости, а теоретические модели изящны. А я буду слушать и
молчать, и тайна будет рваться из меня, придется мне держать ее обеими
руками, потому что вовсе не ко времени сейчас говорить об этом.
- А почему мама не ходит с нами в лес? - неожиданно спросила Людочка,
когда мы подходили к обсерватории.
Почему? Разве я знаю, Людочка, что на душе у твоей мамы?
- Ей некогда, - степенно объяснил я. - В библиотеке много читателей.
- А в выходной? - не унималась Людочка.
- Маме нужно готовить тебе обед, - я упорно отыскивал отговорки, лишь бы
не говорить правды.
- А вот и нет. - Людочка запрыгала на одной ноге, обрадованная моей
неосведомленностью. - Обед мама готовит вечером. Наверно, мама не хочет
потому, что ты волшебник. Вот.
- Мама тебе, конечно, объяснила, что волшебников нет, - сказал я,
убежденный, что так оно и было: Лариса ко всему подходила трезво. -
Людочка, - продолжал я, - смотри, туман как белый медведь. Сейчас
проглотит нас, и будет нам в брюхе у него холодно. Беги к маме, а мне на
семинар пора.
- Семинар, - сказала Людочка. - Это когда много се-менов?
- Семян, - поправил я. - Нет, семинар - это когда взрослые дяди
рассказывают, какие они звездочки видели.
- А у нас с тобой каждый день семинар, - довольно сказала Людочка.
...Народу в конференц-зале было немного - пришли, в основном, ребята
Абалакина. Они не пропускали никаких сборищ и, в отличие от своего
молчаливого шефа, любили пошуметь. Саморуков сидел в первом ряду и
смотрел, как Юра выписывает на доске список изученных звезд.
- Десять систем, - сказал Юра, кончив писать. - В каждой из них ранее были
отмечены явления, которые способно вызвать коллапсировавшее тело,
например, черная дыра.
Юра говорил быстро, и я перестал слушать. Несколько дней назад он
рассказал мне об этих звездах, и я очень хорошо представил себе, что мог
бы увидеть. Яркое пятно на диске звезды - след отражения рентгеновского
излучения. Плотный газовый шлейф вокруг гипотетической черной дыры. Разве
я наблюдал что-нибудь подобное? Голубое солнце и солнце желтое, с
водоворотами и протуберанцами, серо-розовая планета с животными на
вершинах кратеров. Я нигде не видел картины, нарисованной Юрой. Все, что
он рассказывал, было интересно, но не имело отношения к саморуковским
звездам.
- Возможно еще одно объяснение, при котором черная дыра вовсе не
обязательна, - сказал Юра, положив мел.
Саморуков поднял голову от бумаги, на которой, наверно, рисовал чертиков.
Я понял: то, о чем собирался говорить Юра, они не обсуждали. Юра пошел
поперек течения, вынес на семинар новую идею и не намерен делиться с шефом.
- Любопытное объяснение, - продолжал Юра медленно, не решаясь выложить
основное. - Представьте себе две звезды небольшой массы. Это и не звезды
почти, а нечто близкое к сверхмассивным планетам. И между ними большие
массы газа. Одна из звезд горячая, а вторая холодная настолько, что на ней
даже может образоваться жизнь. Холодная звезда греется внутренним теплом,
а горячая остывает. В какой-то момент температура звезд становится
одинаковой- градусов восемьсот. Это точка встречи - как у поездов, идущих
в противоположных направлениях. Точка пройдена, и вот уже вторая звезда
стала горячей, а первая холодной. Эволюция циклическая. Расчет
показывает... Юра собрался было писать, но тут встал шеф.
- Поразительно, - сказал Саморуков, не глядя на своего аспиранта.- Столь
искусственная гипотеза делает честь вашему воображению, Рывчин, но
совершенно не объясняет наблюдений.
- Она объясняет, почему не видна одна из звезд. Мы думаем, что это черная
дыра, а на самом деле...
- А на деле, - подхватил Саморуков, - там не черная дыра, а коллапсар, что
одно и то же.
Через секунду шеф стоял около Юры, говорил вместо Юры, рассуждал
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг