отношения, когда во время дискуссий процесс взаимопонимания ускорялся во
много раз. Происходило это крайне редко, но резонанс рождал поистине
великие идеи. Вдохновенный-Ищущий-Невозможного себя великим, конечно, не
считал, но родившийся одновременно с ним Эмоциональный-Предвидящий-Будущее
действительно был гениальной идеей. Именно он первым понял, что будущее
предсказуемо. Именно он объявил, что Вселенная начнет сжиматься и в конце
концов погибнет. Именно он призвал общество уничтожить разумную материю.
"Как? - спросил Ормузд. - Каким образом идея, как бы она ни была мудра и
организована, может уничтожить материю - разумную или нет, неважно?"
"Слово, - сказал он себе. Это была не его мысль, так думал Пинхас
Чухновский. - Слово способно убить, мне ли не знать этого? Слово, мысль,
идея способны убить материю, причем только разумную. Скажи: "Твой брат
предал твой народ. Твой брат виноват в гибели тысяч людей. Твой брат -
негодяй". И ты больше не сможешь жить".
Это произошло с одним из его предков, и не умея разбираться в
воспоминаниях, ему лично не принадлежавших, Чухновский не вполне надежно
определял даже место действия, не говоря о времени, да и имя, скорее
всего, было не реальным, а созданным в воображении.
А вспомнилось ему раннее утро в гетто. Высокие серые стены. Когда он был
маленьким, стены казались ему кладкой замка барона Гельфеншталя, он играл
с другом, и они шли на приступ, а потом, когда замок был взят, сверху им
на головы сыпался мусор, и грозный голос Фейги звучал, как Глас Господень:
"Уши порву! Негодники! Идите отсюда, спать не даете!"
Когда он вырос, стены стали такими, какими были на самом деле - дому давно
нужен был ремонт, но денег на это не было. И не будет.
Не будет уже ничего, потому что Ицика убили, и маму тоже, а Шуля умерла от
того, что не представляла, как будет жить после случившегося. Лица зверей,
ворвавшихся в дом в прошлую субботу, и сейчас стояли перед глазами, но что
самое страшное - теперь он знал, почему слуги пана Яривского выбрали
именно их дом.
Савва. Брат. Самый родной человек на свете. Господи, что может сделать с
человеком любовь! Если бы Шуля не отвергла Савву... Не любила она его, что
поделаешь. В прошлом году, помнится, Юзик, бедняга, наложил на себя руки
из-за безответной любви к Хаве, и его все жалели, но и Хаву жалели тоже.
Никто ей не сказал ни одного худого слова, а как она мучилась, как винила
себя в этой смерти, хотя и знала: доведись сегодня Юзику признаться ей в
своем чувстве, она сказала бы ему то же самое. Что иное могла она сказать?
"Люблю", если не любишь? "Да", когда нет? И если бы Савва последовал за
Юзиком, его бы поняли, его бы тоже пожалели, но он поступил иначе, пошел
во дворец и сказал... нет, на людском языке это называется иначе, но язык
не поворачивается, даже в мыслях будто останавливаются колесики, когда
нужно не произнести даже, а подумать... Не сказал Савва, не сказал, а
именно донес - на Ицика и на старую Фейгу, и значит, на Шулю свою любимую
тоже, и, скорее всего, с Шулей, а не с ее семьей он хотел поквитаться. Да,
собирали Шумахеры ягоды в панском парке, Боже, какое преступление! Многие
так делали, и пока никто не попался, хотя сам пан знал - не подозревал, а
наверняка знал, не дурак же вовсе, - что евреи забирают в его поместье
неплохую долю урожая. Знал, но ничего не предпринимал, пока никто не был
схвачен за руку. Никого бы и не схватили, если бы Савва не пошел во дворец
и не донес - да, именно донес, буду повторять это опять и опять... И тогда
пан сделал то, что и без того мог, но не собирался, не зверем он был, но
его бы не поняли собственные слуги, и тогда он сказал...
Шулю убило не слово, но и слово было причиной. "Еврейка! А ну, иди-ка
сюда, ну-ка..." Ничего не сказано, и сказано все. Он бы и не знал, что
всему виной его брат Савва, но нашелся добрый человек, сообщил, а он не
поверил и сделал глупость - спросил у Станислава, панского егеря, все
знавшего, но в погроме том не участвовавшего. Тот и сказал.
И как теперь жить на свете?
Воспоминание рассыпалось, и Ормузд отбросил его в пустоту, не рассчитывая
на то, что Вдохновенный-Ищущий-Невозможного поймет хитросплетения
человеческой мысли. Шар солнца откликнулся долгим звуком:
- О-о-е-о-е...
Что-то было сказано, подумано, но слово не прозвучало - в словаре Ормузда
не было ни нужного понятия, ни аналога его. Ормузд мог только наблюдать,
как истончался созданный им мир, как свет становился хрупким и
разламывался на куски, между которыми проступал мрак - не материальный
мрак пустоты, но полный мрак отсутствия.
Твердь истончалась тоже, и Ормузд собрал себя на оставшемся пока в целости
склоне невысокого холма, с которого стекала река. Впрочем, это уже и не
река была, а ручей, вода выглядела почему-то тоже черной, будто мрачная
мысль о смерти.
- О-о-е... - печально выводило солнце. Ормузду показалось, что
Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, не умея помочь, пытался хотя бы
сочувствовать.
Ормузд не представлял, что можно было сделать - он умел создавать миры из
идей, но не тогда, когда идеи сопротивлялись и противопоставляли усилиям
человека собственные волю, не поддававшуюся пониманию.
- Позволь мне, - это была мысль Чухновского, стоявшего на коленях, пальцы
его рук погрузились в песок, сыпавшийся во мрак, а взгляд блуждал, пытаясь
различить в глубине несуществования одному ему понятные идеи.
Ормузд позволил сознанию Чухновского возвыситься и охватить Миньян жестким
куполом единоличной власти.
- Абрам, - подумал Чухновский, не меняя позы и продолжая вглядываться во
мрак. - Абрам, помоги мне. Нас десять, и это не случайно. Но среди нас две
женщины, и это не случайно тоже. Только Творец может спасти нас.
Помолимся, Абрам.
Он не помнил слов молитвы и знал, что Абрам тоже их не помнит. Оба
воспринимали прошлое лишь сквозь призму памяти Аримана - Аркадия Винокура,
- и в этих воспоминаниях не было места молитвам. Аркадий помнил, как
приходил в синагогу, помнил светлый холл и уютное помещение, но слов
обращения к Богу он, конечно, помнить не мог, разве что проступали из
подсознания контурами отрывки текстов, слышанных им издали, когда он
однажды дожидался раввина, чтобы поговорить с ним о деле Подольского.
Слова были Аркадию непонятны, но и Чухновскому они сейчас говорили не
больше. Пустые слова, как скорлупа ореха, из которого вынули сердцевину.
И все-таки Чухновский заговорил, а Абрам Подольский повторял его слова,
придавая им еще более глубокий смысл. Молитва - единственное, что
объединяло этих людей в их прежней жизни, и то, что объединяло их
еврейских предков, и то, что было общим в жизни предков Генриха
Подольского и частично даже Аркадия Винокура, никогда себя в евреях не
числившего, но, видимо, имевшего какого-то еврейского предка, посещавшего
синагогу, накладывавшего тфилин и произносившего "Шма, Исраэль", обращаясь
к невидимому и зовущему Иерусалиму.
Слова звучали вслух, хотя никто не раскрывал рта. Слова возникали в
подсознании и пробуждали в застывшем свете, висевшем над твердью,
колебательные процессы, которые вряд ли могли бы быть описаны в терминах
привычной для Подольского и Раскиной физики. Слова звучали, и странное
дело - солнце повторяло их, запаздывая на неощутимую для Чухновского долю
мгновения.
"Барух ата Адонай элохейну мелех а-олам..."
"Амен"...
И еще: "Амен". И еще восемь раз: "Амен".
Блеск солнца ослепил, и Чухновский, стоявший с запрокинутой головой,
зажмурился - зажмурились и остальные, поскольку находились под мысленным
контролем главы Миньяна. Кванты света, будто мелкие камешки или песчинки,
впивались в кожу и исчезали из материального мира, создавая мысли о сущем,
странные идеи, проникавшие в мозг.
Чухновский впитывал свет, исходивший, конечно, от Творца, и понимал его.
Свет Создателя говорил с ним, как когда-то Бог говорил с Моисеем из
огненного куста. Чухновский ощущал восторг, наполнявший его непреодолимой
силой, передававшийся Абраму, с таким же восторгом внимавшему движениям
мысли Творца, а потом поток Божественного откровения растекался еще на
восемь ручьев, и еще восемь сознаний впитывали его, как губка впитывает
влагу.
Бог говорил с человеком, и слова его были понятны, потому что открывали
истину.
Глава девятая
Принцип отработали давно, еще в те времена, когда в мире возник первый
материальный артефакт. Именно тогда был открыт закон сохранения
противоположностей, ставший основой для уничтожения материальных структур,
иногда появлявшихся в мире.
Погибшая идея неразумна, как неразумна материя. Погибшая идея
непознаваема, как непознаваема материя. Погибшая идея может впитать в себя
материальную суть, чуждую миру, и в результате исчезнут обе, ибо плюс и
минус дает нуль, как сообщил Мыслящий-Считающий-Множества - едва ли не
единственный, кто понимал, во что в конечном счете превращаются
материальная суть и соединившаяся с ней погибшая идея. В Ничто? Если Ничто
есть идея, то она должна обладать полным именем и существовать в мире, но
тогда непонятно, чем Ничто отличается от того же
Мыслящего-Считающего-Множества и от других идей и представлений. А если
Ничто идеей не является, то в мире его действительно нет, но нет и вне
мира, поскольку материальная его составляющая уничтожена взаимодействием с
погибшей идеей. Где тогда существует Ничто?
Нигде, - отвечал Мыслящий-Считающий-Множества.
Допустим, - отвечали ему. Но и Нигде либо является идеей и должно
существовать в мире, либо идеей не является и дожно быть материальной
структурой, каковой, однако, быть не может.
Своим современникам Мыслящий-Считающий-Множества так и не смог втолковать
противоречивую суть открытого им закона природы. К счастью, жизненный цикл
этой идеи оказался очень длительным - во время дискуссий
Мыслящий-Считающий-Множества лишь набирался новых откровений и со временем
обучился считать не только множества, но и то, что счету вообще не
поддавалось - к примеру, размытые во Вселенной идеи добра и зла, настолько
абстрактные и не вступавшие в контакты ни с кем, кроме как друг с другом,
что все полагали: добро и зло есть непрерывный нравственный фон Вселенной,
проникающий в каждую мысль, каждую идею, каждую даже непроявленную пока
духовную структуру.
Понимание пришло со временем, но Мыслящий-Считающий-Множества решился на
эксперимент - и действительно уничтожил материальную структуру, соединив
ее с абсолютно мертвой идеей Владения-Сохраняющего-Рабство. Идея эта
погибла когда-то в дискуссии, которую вели предки
Мыслящего-Считающего-Множества.
Мертвая идея исчезла из мира, имя, конечно, осталось, но никто уже не
понимал, что оно означало. Материя исчезла тоже. С тех пор этот метод
использовался всякий раз, когда дискуссии нарушались чьим-нибудь
эмоциональным призывом: "В мире появилось материальное!" Мертвых идей
всегда было больше, чем необходимо для борьбы с материальными атаками, и
со временем процесс стал настолько же рутинным, насколько рутинны
праздненства, связанные с завершением очередного цикла вращения Вселенной.
Сейчас, однако, все обстояло куда сложнее и потому для большинства идей -
интереснее и притягательнее. Возникшая в мире материя была разумной.
Материя, способная создавать идеи самостоятельно, была - это признали без
дискуссии - опасна для мироздания, поскольку нарушала один из самых
фундаментальных законов сохранения: закон сохранения разума.
Но именно это обстоятельство и делало для многих сомнительной возможность
того, что метод Мыслящего-Считающего-Множества окажется столь же
действенным, как прежде. С другой стороны, у
Вдохновенного-Ищущего-Невозможного появлялся шанс на то, что ему удастся
спасти не только это странное существо, но - что куда важнее - принесенную
им нелепую, но почему-то притягательную идею Бога, Всемогущего и
Всеведущего.
Именно эта идея подвигла Вдохновенного-Ищущего-Невозможного воззвать к
Всемогущему-Управляющему-Вселенной. Он понимал, что делает это от отчаяния.
Всемогущий-Управляющий-Вселенной родился около тысячи оборотов назад,
когда Вдохновенный-Ищущий-Невозможного мало понимал в хитросплетениях
отношений идей, тем более пожилых, не только много знавших, но и впитавших
ментальную суть поверженных соперников. Но даже он, молодой и пылкий,
действительно вдохновенный, не то что сейчас, понимал, насколько
Всемогущий-Управляющий-Вселенной не соответствовал заявленной им сути.
Что-то он действительно умел - гораздо больше того, кстати, что умели
другие, с этим никто и спорить не собирался.
Всемогущий-Управляющий-Вселенной был стар, его коренная идея возникла еще
тогда, когда мир был невелик, а число разумных исчислялось единственным
десятком. Он действительно мог на определенное время завладеть любой
неокрепшей идеей и переиначить ее так, как ему в тот момент хотелось.
Из-за этого молодые неокрепшие идеи редко допускалась в общие дискуссии,
чтобы не подвергать их опасности оказаться во власти
Всемогущего-Управляющего-Вселенной.
Умел он еще косвенно влиять на будущее. Впрочем, это не было доказано -
никто, даже Аналитик-Понимающий-Причины не сумел сопоставить
многочисленные предсказания Всемогущего-Управляющего-Вселенной с тем, что
впоследствии происходило в мире. Так он и жил, гордый, не признанный, и
возможно, действительно всемогущий...
К нему и обратился Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, когда понял, что сам
не способен даже на то, чтобы замедлить исчезновение тверди, без которой
разумное существо, назвавшее себя Миньяном (просто Миньяном без
расширительного определения имени), не представляло себе существования ни
в духовном мире, ни в своем собственном.
Всемогущий-Управляющий-Вселенной знал, конечно, чего хотел
Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, но желанию его не сочувствовал.
"Я не понимаю тебя, - ответил он. - Мироздание движется к гибели, я делаю
все, чтобы замедлить сжатие, а ты хочешь помешать этому и зовешь меня
стать губителем, а не спасителем мира?"
"Ты неправ, - возразил Вдохновенный-Ищущий-Невозможного. - Я могу
доказать, что материальный Миньян - и только он! - спасет мир, нас с тобой
и всех живущих. Более того, только Миньян способен спасти другие
Вселенные, о которых мы с тобой ничего знать не можем, потому что эти миры
не являются идеями, пусть даже не разумными. Такие Вселенные не существуют
для нас".
"Если их нет для нас, почему я должен вмешиваться? - удивился
Всемогущий-Управляющий-Вселенной. - А если их нет, как они могут спасти
нас с тобой?"
"Ты всемогущ или нет? - спросил Вдохновенный-Ищущий-Невозможного. - Ты
можешь сделать то, чего я прошу, и делом доказать, что я неправ, если я
действительно заблуждаюсь. Если Миньян будет уничтожен, то вместе со мной,
потому что я нашел невозможное, я не могу жить без своей находки. Ты не
способен понять этого. Ведь умение, в том числе безграничное, не означает
даже малейшей степени понимания"...
Всемогущий-Управляющий-Вселенной пропустил эту мысль сквозь свое сознание
и решил, что она заслуживает внимания. Сделать то, чего никто не может.
Спасти разумную материю. Гибельно для мира? Но разве эта идея уже имеет
свое имя?
Всемогущий-Управляющий-Вселенной сконцентрировал себя в одну мысль,
отобрал подаренные было другим идеи (идея скрытых от разума законов
природы, например, - она только нарождалась, и
Всемогущий-Управляющий-Вселенной подарил ее
Познающему-Комбинирующему-Законы, но теперь чувствовал необходимость и
этой мысли) и бросился на помощь тому, кого на самом деле не хотел
признавать.
"Отдай мне свою мысль, - воззвал к Миньяну
Всемогущий-Управляющий-Вселенной, пользуясь каналом, уже созданным
Вдохновенным-Ищущим-Невозможного. - Отдай мне мысль и стань тем, кем
должен стать по моей воле. Я - Бог. Я всемогущ. Я управляю Вселенной".
Всемогущий не очень понимал, как эта мысль могла повлиять на существование
материи. Он и сам знал, что понимание не входит в число его способностей.
Он - всемогущий, и он - может.
Всемогущий-Управляющий-Вселенной и Вдохновенный-Ищущий-Невозможного
говорили с Миньяном через раскаленный шар-звезду. То, что представлялось
невозможным - обращение мысли в материю - удалось, и оба понимали, что
удалось по единственной причине: Миньян помогал им, вытягивал материальную
суть из мысли или, точнее, наделял материальную суть звезды мыслью,
созданной ими.
Бог говорил с Миньяном из раскаленного шара, и Миньян внимал словам Бога.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг