пойдет человечество.
... Гениальность покоится на превосходстве первоначального органического
развития; талант же вырабатывается прилежанием упражнением врожденных
способностей, которыми в данном народе обладает большинство здоровых и
нормальных людей.
Гений представляет из себя необычайное проявление жизни, резко
отличающееся от обычных норм.
Передо мной встает угрожающий вопрос. Если высшее развитие мысли и воли
является характерным признаком гения, если его деятельность состоит в
выработке отвлеченных идей и в их реализации, то что же мне делать с
эмоциональными гениями, с поэтами, художниками и артистами? Имею ли я право
считать поэтов и артистов гениями? И действительно, мне это право кажется в
высшей степени шатким...
Сбоку, на полях, была надпись: "Это "гениально", г-н Нордау!"
Все больше увлекаясь, Баян стал просматривать записи с комментариями
самого Наркеса.
... Эмоционального гения нельзя признать действительным гением. Он не
создает ничего нового, не обогащает человеческого знания, не открывает нам
неведомых истин и не воплощает их в действительность...
Пометка на полях гласила: "Вы действительно создали много "нового",
безмерно "обогатили" человеческое знание и открыли много "неведомых" ранее
истин, г-н Нордау".
На следующих страницах речь шла об иерархии гениев, на которую Нордау
делил полководцев, ученых, философов и художников. Рассуждения заканчивались
фразой: "Пусть великий гений открывает нам завесу будущего, пользуясь своей
способностью предвидеть отдаленные события, исходя из данных фактов".
Под конспектами были пометки Наркеса.
"...Достохвальный Макс Нордау, на мой взгляд, третьестепенный философ. В
его книге я не встретил ни одной новой для меня мысли, между тем как в
книгах "эмоциональных гениев" - в "Манфреде" Байрона, "Луи Ламбере" Бальзака
и в "Фаусте" Гете - в каждом из них в отдельности - почерпнешь неизмеримо
больше, чем у всех Нордау на свете и иже с ними...
Завоеватели и искусство. Стасов - Горькому.
Разве завоевать душу человека не более трудно и не более почетно, чем
взять в плен его самого?
Разве не дал один Бетховен для развития всех народов больше, чем все
великие завоеватели вместе взятые? Разве не оставил Бальзак в человечестве
след более глубокий, чем Наполеон?
Могущественные властители одного дня и могущественные властители
тысячелетий или, говоря другими словами, вечности.
После кратких пометок Наркеса Баян с огромным интересом стал просматривать
очень подробные конспекты по книге Френсиса Гальтона "Наследственность
таланта".
...Я заключаю, что каждое поколение имеет громадное влияние на природные
дарования последующих поколений и утверждаю, что мы обязаны перед
человечеством исследовать пределы этого влияния и пользоваться им так,
чтобы, соблюдая благоразумие в отношении к самим себе, направлять его к
наибольшей пользе будущих обитателей земли.
...Естественная даровитость представляет непрерывную цепь, начинающуюся от
непостижимой высоты и спускающуюся до глубины почти неизмеримой.
Дальше в конспектах шел алфавитный список букв и означаемых ими
родственников мужского пола. Здесь же Наркес переписал многочисленные
таблицы, подтверждающие основную мысль книги Гальтона: "Чем человек
способнее, тем многочисленнее должны быть его даровитые родственники".
Гальтон привлекал огромное количество фактов, изучая действие своего
закона взаимосвязи гениального человека с его талантливыми родственниками в
отношении судей, полководцев, писателей, ученых, поэтов, музыкантов,
живописцев, гребцов, борцов. Он прослеживал в своей книге также закон
повышения даровитости в семействах.
Баян не стал изучать подробно математический метод разработки вопросов
наследственности - биометрию, предложенную английским антропологом, и
просматривал лишь отдельные, помеченные знаками места.
...Если бы мы могли поднять уровень нашей породы только на одну ступень,
то какие огромные перемены получились бы в результате! Число людей, хорошо
одаренных от природы, соответствующее числу современных нам замечательных
личностей, увеличилось бы более чем в десять раз, потому что тогда на каждый
миллион их приходилось бы по 2423 человека вместо 233, но еще гораздо важнее
для успехов цивилизации была бы прибыль в высших умственных сферах.
...Мне кажется, что для благоденствия будущих поколений совершенно
необходимо поднять настоящий уровень способностей.
Под конспектами по Гальтону стояла краткая запись:
"Гальтон как мыслитель и как ученый на несколько голов выше, чем Нордау,
хотя последний и позволяет себе смеяться над ним, заведомо и в угоду себе
искажая смысл труда Гальтона и называя его "Наследственной гениальностью".
Весь во власти удивительного чувства, возникшего от знакомства с
трактатами великих ученых, Баян стал листать страницы дальше. На глаза ему
попался афоризм Бальзака:
"Бог может воссоздать все, за исключением другого бога; гений может
воссоздать все, за исключением гения".
Прочитав эти слова, Баян улыбнулся. Они были написаны явно не об
Алиманове. Он взял с полки еще одну тетрадь в старом потрепанном переплете.
На титульном листе ее детским неуверенным почерком было старательно
выведено: "Литературная тетрадь". В ней были ранние стихи и рассказы
Наркеса. Судя по датам, они были написаны им в детские годы. Баян медленно
листал страницы, проглядывая названия рассказов. "Первый нокаут", "Тигровый
питон", "Полосатый бык", "Шерлок Холмс в 1906 году", "Монолог гения"...
"Очень необычное название... Что же это за монолог?" - подумал юноша. С
первых же строк его охватили ярость и дерзость гения, перед которым не мог
устоять никто.
Монолог гения
Это я рождался в домах ничем не выдающихся родителей, честолюбивых,
властных, жестоких, но не сделавших ничего значительного при жизни.
Это я проходил от рождения до юности путь, который другие не проходят и за
целую жизнь.
Это я тысячелетиями подвергался в юности насмешкам за свою любовь к
искусству и наукам, насмешкам людей, считавших, что я зря и бесприбыльно
провожу время, насмешкам тех людей, которые считали каждый день копейки и не
знали, что такое миллионы.
Это я был тот невежда, о котором говорил Эйнштейн. Это я один не понимал,
что великие дела трудны и недоступны, в то время, когда сотни и тысячи людей
прекрасно понимали это и это помогало им спокойно жить.
Это я произносил в молодости монолог о Шекспире и имел в виду самого себя,
потому что был равен Шекспиру и назывался Гете.
Это я обрушивал на себя и на других могучие каскады стихов, посягал на
поэтическую мощь Байрона и назывался Леопарди.
Это я обладал несчастливой мощью титана, которую должен был выхлестнуть из
себя, потому что она могла захлестнуть и убить меня самого.
Это я пропел миру "Песнь песней" - "Илиаду" Гомера. Это я подарил миру
редчайшие, как откровение бога, звуки скрипки Паганини, это я родил
грандиозные симфонии Бетховена. Это я ваял скульптуры Микеланджело, это я
писал картины Рафаэля.
Это я вобрал в себя всю гордость всех лощеных аристократов, которые
когда-либо существовали на свете, и имел в себе то, что они не могли
приобрести ни за какие миллионы. Это со мной не могли не считаться и во мне
нуждались все короли, магнаты, меценаты, правители. Это меня приглашали ко
дворам сотен коронованных особ, благородных по происхождению, но уступавших
мне в гениальности, и если я вступал в отношения с ними, то ровно настолько,
насколько это не ограничивало мою независимость. Ибо я знал, что перед лицом
вечности мой гений выше их кратковременной власти.
Это я предсказывал судьбы королей по звездам и смеялся над ними, когда
хотел.
Это я извлекал равновеликие уроки нравственности из людей выдающихся и
людей самых убогих. Это я одинаково любил титанов Востока и титанов Запада.
Это я во все времена искал для людей пути в будущее. Это меня забрасывали
камнями, сжигали на кострах инквизиции, бросали в тюрьмы, ссылали в ссылки.
Это я в одиночной камере Петропавловской крепости в ночь перед казнью
создал проект первого в мире реактивного летательного аппарата -
предвестника космических кораблей и, гордый этим, смело взошел на эшафот и
назывался Кибальчичем.
Это я в образе Тассо плакал над своей редчайшей и трагической судьбой на
одной из самых окраинных и безлюдных улочек Рима в день, когда наконец вся
Италия признала меня своим первым поэтом. Это я более сорока лет заставлял
смеяться всех людей земли, но сам плакал больше, чем они смеялись все
вместе.
Это я высказывал идеи, которые даже седоголовым профессорам казались
бредовыми и фантастическими и которые оказывались потом величайшими идеями
мировой науки.
Это я носил в себе тот парапсихологический феномен, который позволил
пятнадцатилетней Жанне д'Арк сказать: "Я спасу Францию!" и в семнадцать лет
сдержать свое слово.
Это я один понимал, что единственный тиран, которому человек добровольно
служит - это его гений, что нет тирана страшнее гения и что иногда гений у
человека - палач.
Это я, умирая, нашел в себе мужество сказать: "Друзья, рукоплещите!
Комедия окончилась".
Это за моим гробом в дождливый и снежный день 5 декабря 1791 года шли
всего два человека, хотя при жизни я и назывался "божественным Моцартом".
Это над моим гробом Виктор Гюго говорил: "Он был одним из первых среди
великих, один из лучших среди избранных. Все его произведения составляют
единую книгу, полную жизни, яркую, глубокую, в которой движется и действует
вся наша современная цивилизация...
Вот то творение, которое он нам оставил, - возвышенное и долговечное,
мощное нагромождение гранитных глыб, основа памятника, творение, с вершины
которого отныне вечно будет сиять его слава! Увы! Этот неутомимый труженик,
этот философ, этот мыслитель, этот поэт, этот гений жил среди нас той
жизнью, полной бурь, распрей, борьбы и битв, которою во все времена живут
все великие люди. Великие люди сами сооружают себе пьедестал, статую
воздвигнет будущее..."
Это меня так часто забывали при жизни и после смерти никак не могли
забыть! Это моей судьбой будут упиваться новые невежды Эйнштейна! Это мое
имя будет помогать им бороться, работать и жить!!!
"Да, грандиозно!!! - едва переводя дух от сокрушающего все и вся каскада
чувств, подумал Баян. - Это же единственный отрывок, единственный по мощи,
дерзости и вдохновению! И как он не стал величайшим писателем?
Непостижимо!.."
Баян сравнил год создания "Монолога" с годом рождения Наркеса и не поверил
своим глазам... Наркес написал "Монолог гения" в восемь лет! Чудовищно и
невероятно! Как он мог столь рано осознать свои уникальные способности? Как
и когда он успел пройти столь грандиозный путь духовного совершенства? В
каких вообще обстоятельствах развивался и рос этот ребенок-гигант? Изумлению
и потрясению Баяна не было границ. Лишь когда безмерное восхищение стало
понемногу принимать нормальные размеры, он обрел возможность мыслить более
или менее спокойно. Впрочем, это не только не единственный, но и не столь уж
разительный пример раннего проявления гениальности у человека, подумал он.
Трехлетний Гаусс, названный впоследствии "королем математиков", сидя на
коленях у отца, нашел ошибку, совершенную им в бухгалтерских расчетах. В
пять-шесть лет начал писать свои первые композиции Моцарт. Примерно в этом
возрасте начал писать композиции и Людвиг ван Бетховен.
Дальше в тетради была "Притча о гениальности".
Удивление Баяна нарастало с каждой прочитанной страницей. Уж слишком
огромной была художественная и философская мысль ребенка Наркеса. Едва
оправившись от потрясения, вызванного чтением "Притчи", юноша буквально
набросился на следующую вещь. С первых же строк его охватило какое-то
неизъяснимо возвышенное, благородное чувство.
Легенда о крылатом человеке
Давно это было. Так давно, что люди и не помнят теперь, когда это было...
Жил на небе крылатый человек. Среди таких же крылатых, как он сам. Жили
они, как братья, в великой дружбе и любви друг к другу. Души у них были
светлые и высокие, а крылья большие и сильные, небесные. Летали они в горних
высях, и не было для них большего счастья, чем летать.
С небесной вышины видели они многострадальную землю. Люди бесконечно
воевали и враждовали между собой. Поклонялись всевозможным идолам. Не было у
них ни ремесел, ни искусств. Души у них были темные, корыстные.
Видел все это крылатый человек и печалился. Часто, взмывая на могучих
упругих крыльях навстречу солнцу, на такую высоту, с которой не были видны
ни земля, ни небо и где начинало задыхаться сердце от нехватки воздуха, он
думал: "Зачем я летаю, когда люди так страдают и мучаются, когда пылают от
непрестанных войн в огне их жилища, когда их стоны и проклятия доносятся до
неба? Я должен им помочь! Но как мне помочь им?" Этого он не знал и потому
терзался все больше и больше. Однажды не выдержал он и сказал своим небесным
братьям: "Братья мои! Не могу я больше видеть, как люди убивают и обманывают
друг друга. Как ютятся они в жалких лачугах, не зная ни искусств, ни
ремесел. Виной всему - их темные, непросветленные души. Я сделаю их души
светлыми и высокими, как у нас. Я знаю, как это надо сделать! Я научу их
летать! Когда они познают счастье полета и высоты, они начнут новую,
крылатую, жизнь. И жизнь их станет праздником! Они будут летать!..
- Спустившись на землю, ты потеряешь основное свойство небожителей -
бессмертие. И станешь таким же смертным, как люди. Готов ли ты к этому? -
спросил один из братьев.
- Готов.
- А не убьют они тебя прежде, чем ты научишь их летать? - задумчиво
спросил другой.
- Лучше мне умереть, чем им так позорно жить! - сказал крылатый человек.
Небесные братья молчали. Они знали, что крылатому человеку так же
свойственно думать о других, как некрылатому человеку свойственно думать
только о себе. Каждый из них думал о том же, но... не решался быть первым.
Первому всегда трудно. Это знали все.
- Ну что ж... - сказал один из небожителей.
- Мы не будем тебя удерживать. Все мы рано или поздно должны спуститься на
землю и помочь людям в разных искусствах. Но ты - первый. Мы даем тебе наше
благословение. Как только научишь людей летать, быстрее возвращайся к нам!
Мы будем тебя ждать!
Последних слов крылатый человек не расслышал. Большими сильными крыльями
он уже рассекал воздух, стараясь быстрее попасть на землю.
Шли годы... Крылатый человек ходил из селенья в селенье и учил людей
летать. Но мало кто хотел научиться летать. Если изредка и находились такие,
то люди побивали их камнями, сжигали на кострах, сажали в тюрьмы. Не было
конца людскому злу. И, видя все это, крылатый человек печалился все больше и
больше. В такие минуты он все чаще и чаще вспоминал своих небесных братьев,
которые жили в великой любви друг к другу. И так хотелось улететь в горние
выси, где нет ни людской ненависти, ни вражды, ни подлости... "Зачем я учу
людей летать, - иногда спрашивал он себя, - когда они сами не хотят этого?
Люди не понимают, что, если они научатся летать, они станут сильными,
гордыми, счастливыми, а главное - будут любить друг друга. Нет, несмотря ни
на какие муки, я не покину их! Братья мои поймут меня и простят. Я все равно
научу людей летать! А в будущем наступит такое время, когда каждый захочет
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг