собой.
Здесь твои возможности в тебе уже заложены. Лучше было бы, конечно,
обходиться без чудес, без полетов, без внушения и силы взгляда, на эту
ерунду уходит слишком много душевной энергии. Ну, да, естественно, ты так
не думаешь, тебе своей энергии не жаль. А вот твои вчерашние знакомцы.
Слава и Лена, резвились полчаса, а сегодня весь день будут отлеживаться.
Беречь надо силенки, не расходовать их на пустяки. Но отказать вам в этих
радостях мы не вправе. Что же касается прослушивания мыслей, то не бойся
ты этого, ради бога: мы учителя, педагоги, воспитатели и никогда не
используем свои знания тебе во вред, потому что это безнравственно. А на
пользу - отчего же? Вот Игорь Степанович будет вести с тобой и математику,
и физику, и химию, вообще все, что в обычной школе преподают больше десяти
учителей. Почему? А потому, что Игорь Степанович всегда будет точно знать,
понял ты его или нет, а если не понял, - что именно. Поэтому школьные
предметы занимают в нашей программе лишь половину времени: учение твое
пойдет поначалу в два раза быстрее, чем раньше, а затем, когда Виктор
Васильевич научит тебя правильно думать, - и во много-много раз. Я слышу,
у тебя есть два вопроса, вполне резонные, их на твоем месте задал бы
каждый. Первый вопрос: какова цель твоей учебы в нашей школе. На этот
вопрос я отчасти уже ответил вначале: мы хотим научить тебя мыслить, а
дальнейшее зависит уже исключительно от тебя. Умение мыслить пригодится
тебе независимо от того, куда ты попадешь. Второй вопрос: почему мы
выбрали именно тебя. Тут сложнее ответить, сложнее объяснить тебе так,
чтобы ты понял, но я попытаюсь.
Долгое время он молчал, и чернявый с толстяком молчали, а я сидел и
ждал.
- Да, конечно, - сказал вдруг Дроздов, - твое объяснение ближе всего к
истине. Ты не смог учиться, как все. Мы решили дать тебе возможность
попробовать иначе. Ты хороший, добрый парень, это нам нравится. Ну и,
наконец, тебе чуть-чуть повезло. Помни: чудеса, которые выделывают твои
товарищи, - это всего лишь забава, побочный продукт. Став постарше,
помудрее, ты перестанешь играть в эти игрушки. Заметь: мы все трое ходим
по земле, а не летаем под потолком и не испепеляем друг друга взорами. Нам
этого не нужно. И тебе не будет нужно тоже. Я вижу, ты меня понимаешь.
Я кивнул.
- Ну что ж, в таком случае, приступим к занятиям. Андрюша, выйди,
пожалуйста, в коридор и подожди там немного: нам нужно кое о чем
посовещаться.
Собственно, совещаться они могли бы и в моем присутствии, но я этого,
естественно, не сказал. Только подумал... впрочем, здесь это было одно и
то же. Я встал и вышел.
В коридоре, около двери учительской, стояла Соня. Она была тоже в синей
форме и показалась мне очень красивой. Скорее всего. Соня услышала мои
мысли, потому что она посмотрела на меня не очень-то дружелюбно.
- Слушай-ка, - шепотом сказал я, - тебе сейчас влетит из-за меня, но я
ни слова, сама понимаешь...
- Ай, ерунда! - Соня досадливо поморщилась и тут же, быстро взглянув на
меня, усмехнулась: - Погромче шепчи, не расслышат!
Я смутился: действительно, глупо.
Мы постояли, помолчали.
- Ну, и как они тебе? - неожиданно спросила Соня. Я не понял.
- Ну, они, - сердито повторила Соня. - Дроздов, Воробьев, Скворцов...
Как они тебе показались?
Странно, подумал я, все три фамилии - птичьи. Но додумать эту мысль до
конца не сумел, потому что Соня ждала ответа.
- А что, вы их не любите? - осторожно спросил я. Соня удивилась:
- С чего ты взял? Мы как раз к ним очень привязаны. И работать с ними
интересно. Я просто хотела спросить... Ну что ты заладил "птичьи фамилии,
птичьи фамилии"! Подумаешь, открытие.
- Странно показалось, - пробормотал я.
- Ничего странного, простое совпадение. Между собой мы зовем их "птичий
базар". Я просто хотела узнать твое мнение, а у тебя его, оказывается, и
нет.
- Как это нет? - возмутился я. - Нормальные люди. Вялые только какие-то.
Вроде не выспались.
- Еще бы! - проговорила Соня и вдруг, покраснев, закусила губу.
- А что такое? - спросил я.
- Ничего, - резко ответила Соня и отвернулась. - Отстань!
- Ты что? - удивился я.
Соня молчала.
- Во психопатка!
- С тобой опасно разговаривать, - сказала она.
Я обиделся:
- Да говорят тебе, я не докладывал. Они сами...
- В том-то и дело.
Я задумался. Действительно, я не могу скрывать свои мысли. Для
"птичьего базара" я прозрачный насквозь. Значит, мне нельзя доверять
секреты. Да, но какие секреты могут быть у этой девчонки?
- Послушай! - Соня схватила меня за рукав и подтянула к себе поближе. -
Сейчас выйдет Скворцов. Быстро повторяй в уме какие-нибудь два слова и ни
о чем больше не думай...
- А о чем я должен не думать?
- О господи! - Соня оглянулась на дверь. - Ну я же сказала тебе, как мы
их дразним. Нехорошо. Повторяй что угодно, только быстренько, слышишь? И
не думай о "птичьем базаре".
- Ладно уж... - согласился я.
Тут дверь отодвинулась, и вышел Игорь Степанович.
- А, черная молния! - весело сказал он Соне. - За взбучкой пришла?
Ступай, тебя ждут.
Соня тревожно взглянула на меня и вошла в учительскую.
- Пойдем, Гольцов, - позвал меня Игорь Степанович.
Мы двинулись по коридору.
Вдруг он остановился так резко, что я чуть не налетел на него, и строго
сказал:
- Не делай больше этого, слышишь? Это опасно. Это может плохо кончиться.
Я растерялся:
- А что я такого делаю?
- Ты повторяешь про себя ерунду: "Птичье задание, домашний базар..."
Без Виктора Васильевича не смей учиться блокировке, иначе сломаешь себе
голову.
Я, собственно, хотел забыть о "птичьем базаре" и думать только о
домашних заданиях: задают их здесь или нет. Но, видимо, одного хотения
было мало.
Игорь Степанович посмотрел на меня и вдруг улыбнулся:
- Дурачок, да мы давно уже знаем, что ребята нас дразнят "птичий базар".
Случайное совпадение фамилий. А что касается домашних заданий, то все
твои тревоги напрасны. Заданий на дом у нас не задают. Нельзя учиться
думать по заданию.
9
Я ожидал увидеть в классе телевизоры, счетные машины, на худой конец,
магнитофоны, но ничего этого не было. Более того, в маленькой комнате с
глухими светло-зелеными стеками не было даже доски. В центре комнаты
стояли две парты, покрытые черным пластиком, а возле передней стены -
учительская кафедра ярко-оранжевого цвета.
Дверь задвинулась, мы сели. На своей парте я увидел плотный лист
глянцевитой белой бумаги и стеклянный карандаш без стержня. Я попытался
передвинуть лист - он лежал как приклеенный. Взял карандаш и провел им по
листу - на нем появилась и замерцала голубая светящаяся линия. Я
испугался: а вдруг я что-нибудь испортил? Но догадался сразу: надо
провести по линии тупым концом карандаша. Линия погасла.
- Молодец, быстро освоил, - похвалил меня Игорь Степанович. - А ты
рожицу нарисуй. Все так делают.
Вместо рожицы я нарисовал самолет. Он вышел кривоватый, но довольно
красивый.
- Птеродактиль, не иначе, - сказал Скворцов. - Только беззубый.
Я приподнялся и увидел, что у него на кафедре лежит точно такой же лист
бумаги и на нем светится контур моего самолета.
- Подожди, не стирай, - проговорил Скворцов. - Крылья самолета плохо
отцентрованы. Они отвалятся в воздухе. Надо так...
Поверх моих дрожащих голубых линий загорелись пряменькие, розовые -
настоящий чертеж.
- А стабилизатор, прости меня, просто нелеп. Он совсем от другой машины.
Понял?
Мое голубое страшилище погасло, остался лишь изящный самолетик,
нарисованный розовым.
- Запомни линии, - сказал Игорь Степанович, и рисунок исчез. - А теперь
сделай то же самое.
Я старательно принялся рисовать. Всякий раз, когда мой карандаш
отклонялся, на этом месте повторялась розовая линия.
- Видишь? - сказал Скворцов. - Я задал программу, а ты ей не следуешь.
С третьего раза у меня получилось.
- Ну хорошо, - сказал Игорь Степанович, и самолетик погас. -
Побаловались, и хватит. Ты ошибаешься: у нас не урок рисования. Просто мы
осваиваем учебную технику. Начнем с математики.
И Скворцов начал быстро и толково объяснять мне самые азы - то, что
известно каждому третьекласснику. Я немного расстроился, но решил
потерпеть.
Объясняя, Игорь Степанович не задавал вопросов, он только негромко
приговаривал:
- Это понятно. Это тоже понятно... - На моем листе вспыхивали и
исчезали ряды красных цифр. - Нет, нет, тут ты путаешь. Смотри сюда...
Ясно, да не совсем. Еще раз смотри... Э, голубчик, да ты и в таблице
умножения не силен.
Знал, да забыл... Ага, вот теперь зацепилось. Ну, тяни, тяни ниточку.
Написанное им исчезло, и в верхней части листа вспыхнул пример. Я
принялся пыхтеть над ним, попутно размышляя, что при такой-то технике
можно вовсе обойтись без учителя.
- Отвлекаешься, - недовольно сказал Игорь Степанович. - И вот
пожалуйста...
Написанная мною семерка начала пугающе расти, толстеть, наливаться
ярким красным светом. Я поспешно написал на ее месте девятку. Все стало
нормально.
- Ты, Андрей, напрасно меня увольняешь, - сказал Скворцов. - Ни одна
машина не может заранее знать, что у тебя семью семь - сорок семь. А вот
теперь посиди, порешай примеры, а я пойду погуляю. Что-то мне нездоровится.
10
Скворцова сменил Виктор Васильевич. Он благодушно уселся за кафедрой,
устроился поудобнее (ему там было тесновато), зевнул и вдруг, взглянув на
меня свиными глазками, произнес:
- Удивительное дело, я совершенно не чувствую себя уставшим!
Голова моя еще гудела от непривычной нагрузки, в глазах мелькали
огненные цифры.
"Ну прямо! - не удержавшись, подумал я. - Чего же тогда зеваешь?"
Виктор Васильевич игнорировал мою реплику.
- Ну-ка, Андрейчик, - совсем по-домашнему предложил он, - повтори эту
фразу три раза, только молча.
Я добросовестно повторил.
- Для начала не так уж и плохо, - похвалил меня Виктор Васильевич и
снова зевнул. Я подумал, что он делает это нарочно, чтобы я не особенно
напрягался. А я и действительно сидел как на иголках: ведь именно сейчас
начиналось то самое, необыкновенное, по сравнению с чем понятные уроки
Скворцова казались мне детской забавой. - Но смотри, что у тебя получается:
"Удивительное... м-э... дело... чего тут удивляться, нашел чему
удивляться... м-э... как там дальше-то?.. удивительное дело... забыл...
чепуха какая-то... удивительное дело, что такой серый валенок..." Это
ты меня имеешь в виду?
Воробьев настолько точно воспроизвел все, о чем я успел за минуту
подумать, что я покраснел до слез.
- Ну, а о том, как ты второй раз повторил, и говорить не стоит, -
безжалостно и в то же время добродушно продолжал Виктор Васильевич. - Там
пошли чьи-то удивительные глаза и вообще личные дела, которые меня не
касаются...
Я готов был провалиться под парту.
- Это, Андрейчик, помехи. Если ты не в состоянии удержать такую
пустяковую фразу, что же говорить о серьезном? Ну-ка, постарайся еще три
разика, только, пожалуйста, без помех. Я понимаю, слово "удивительно" тебя
волнует, но ты не волнуйся, а удивись. Удивись! Я удивился.
- Нет, ты не удивился: ты вытаращил глаза, глупо скривил рот, как
двухлетний младенец на горшочке, да еще пожал при этом плечами. Не
гримасничай, дорогой, я в кино тебе сниматься не предлагаю. Ведь это
действительно достойно удивления: человек занимался математикой два часа -
и какие два часа! - и при этом совершенно не устал. Странно и удивительно:
совершенно не устал.
Я как раз устал, и даже очень, и фраза не лезла мне в голову.
- Ну да, ну да, - закивал толстяк, - математика утомляет, потому и
удивительно. Ну-ка, три раза.
"Удивительное дело, - подумал я небрежно. - Я совершенно не чувствую
себя усталым. Странно, я совсем не устал. А ведь действительно..."
И тут произошло первое чудо: звон в моих ушах затих, цифры перестали
прыгать перед глазами. Я сидел спокойный, легкий, довольный и удивлялся
самому себе.
Только рука затекла: я держал карандашик без нужды слишком крепко.
- Да, рука, ручоночка, - озабоченно проговорил Воробьев. - Мы писали,
мы писали, наши пальчики устали... Которая? Ну, разумеется, правая. Положи
ее на стол и подумай: "Моя рука лежит на столе".
Я подумал.
- Превосходно! - возликовал Виктор Васильевич. - Стол жесткий, холодный
и гладкий, а рука теплая и мягкая. Ей нравится отдыхать на столе. Она
намного мягче пластмассы, не правда ли?
Я кивнул.
- "Моя рука намного мягче самой мягкой пластмассы". Подумай так. Хорошо.
"Она теплая и мягкая".
Наверно, я заулыбался от уха до уха: рука отошла, пальцы благодарно
зашевелились.
- Вот видишь, - с удовлетворением сказал Воробьев. - И это сделал ты
сам.
Одной своей мыслью и ничем больше.
"Ну прямо сам! - подумал я. - Обыкновенный гипноз".
- Ах, Андрюша, Андрюша... - укоризненно произнес Виктор Васильевич. -
Ну разве я похож на гипнотизера? Это очень простое упражнение. Надо только
подумать. Но подумать без помех. Настойчиво подумать, сосредоточенно. Нет,
нет, не так, зачем ты бычишься и пыжишься? Сосредоточенно - вовсе не
значит упрямо. Вот учитель тебе говорит: сосредоточься. Ты сделал
озабоченное лицо, глаза твои опустели. В голове - салат из картинок, слов
и даже отдельных звуков. А почему? Да потому, что нельзя сосредоточиться
вообще. Можно сосредоточиться на чем-то, заставить себя думать в данный
момент об одном, запретить себе думать о постороннем. А как?
Действительно, как?
- Дело вот в чем, Андрей. У каждого человека есть свое... назовем его
так:
"запретительное слово". С помощью этого слова, мысленно его произнося,
человек гонит от себя ненужные мысли. У тебя тоже есть такое слово. Я его
знаю, но необходимо, чтобы ты осознал его сам. Вот ты уже десять раз
мысленно произнес одну неприятную для тебя фразу и всякий раз выключал ее
одним и тем же словом.
"Какую еще фразу? - подумал я. - Что он мелет? Господи, какой же я
тупица!
Ай, ладно..."
Воробьев быстро поднял указательный палец.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг