наискось пересекающий скошенную ниву. Летник был узок, зарос травой-некосью.
- По этим местам воины проходили, - сказал Антон. - Однажды я тут пахал.
Маленький был еще, на голову выше плуга. Чуть не перепахал летник. Старик
прибежал, забранил... Полтыщи лет люди пахали - заповедные места не трогали.
Я заторопил Антона, думая, что до Куликова поля еще далеко.
- Да вот оно! Церковь видишь?
- Вижу...
- Куликово... - негромко сказал Антон.
Дон оказался нешироким и неглубоким, берега заросли ракитником. Непрядва
не шире ручья, а Дубяка вовсе не стало - темнел заросший осокою ров. И поле
было обычным полем, но сердце вдруг сдвоило, вернулся позабытый военный
страх. Я замер на месте, не решаясь сделать и шагу.
Память страшной и жестокой битвы жила на этом обычном с виду клочке
русской земли.
Антон достал из-за пазухи и бережно открыл черную тетрадь с записями. На
одной из ее страниц была карта, перерисованная, видимо, из древней книги.
Голубыми лентами кружили Дон и Непрядва. По берегу Дона зеленел лес.
Куликово поле лежало между Непрядвой, Доном, оврагом, дубравой, болотиной и
Красным холмом.
Татаро-монголы были страшны фланговыми ударами конницы, на Куликовом же
поле князь Дмитрий навязал войску Мамая фронтальное сражение.
Красными прямоугольниками на карте били обозначены русские полки:
Сторожевой, Передовой, Большой, полк Левой руки, полк Правой руки и
Засадный...
- Многовато прошло времени, - вздохнул Антон. - Тогда ведь здесь все
по-иному было. Вот тут дубовый лес стоял, тут было огромное болото. Дон и
Непрядва - поглубже, пошире. Даже трава другая... Старики говорили, в
сенокос только шапки косарей было видно. Место глухое, дремучее...
Глядя на покатый холм и поле, я с трудом представил дубраву и заросли
разнотравья. Воображение дорисовало глубокий овраг, заросшую камышом
болотину...
Князь Дмитрий знал, что татаро-монголы любят биться на равнине и не любят
озер, рек и болот. Страх перед водой остановил их на пути в Новгород и
Псков, широкая Ока казалась трудноодолимой преградой.
- Посидим, - предложил Антон, Мы присели на береговой откос, задумались
каждый о своем.
- Айда на Непрядву, - сказал Антон.
Я спросил, почему река называется Непрядвой.
- Ну, очень просто догадаться. Прянуть - значит, рвануться, прыгнуть...
Выходит, речку нельзя было перемахнуть, вброд переходили или по лаве.
- Выходит, и Мамай не перемахнул.
- Выходит! - рассмеялся Антон. - Смотри, граната...
В осоке лежала ржавая немецкая граната величиной с гусиное яйцо. Антон
осторожно поднял ее, зашвырнул в омут...
Из куста Антон вытащил удочки и в первом же омуте выудил огромного
голавля.
В полдень купались - хохотали, брызгали водой друг в друга...
Все это было чудом: ловить рыбу и купаться там, где когда-то русские
воины переезжали на лошадях быстрый поток - купали коней, поджимали ноги,
чтобы не замочить сапоги.
Со свистом пронесся над излукой кулик, опустился на береговой откос.
- Хозяин прилетел, - улыбнулся Антон. - Его поле, Куликово...
Я вдруг представил себе небо над полем битвы: вверху кружили коршуны и
вороны, проносились перепуганные кулики...
8
"И притекоша серые волцы от усть Дону и Непра, ставши на реци на мечи,
хотят наступати на русскую земли. То было не серые волны, но приидоша
поганые татарове..."
"Говорит Пересвят чернец великому князю Дмитрию Ивановичу: "Луче бы
потятыми быть, нежели полоняными быть от поганых. Добро бы брате, в то время
стару помолодиться, а молодому чести добыти..."
"И нукнув князь Владимир Андреевич с правыя руки на поганого Мамая с
своим князем Волыньским 70-ю тысящами..."
"Татарская баше сила видети мрачна потемнела, а Русская сила видети в
светлых доспехах, аки некая великая река лиющиеся или море колеблющееся, и
солнцу светло сияющу на них и лучи испушающи, и аки светлиницы издалече
зряхуся..."
* * *
Русское воинство подступило вплотную к Красному холму, замерло, готовое к
сече. В татарском стане гасли костры, ревели верблюды, ржали кони. Прошло
несколько минут, и по скату лавиной двинулась живая сила врага. Впервые в
жизни я видел столько конных и пеших воинов. Страшной лавине не было конца,
все новые ряды воинов появлялись из-за гребня холма, сползая угрюмой тучей к
ее подножию.
...Татарские стрелы не летят, казалось, а льются сумасшедшим ливнем.
Яростно ударили из тяжелых луков русские лучники.
Первый страх прошел: вырвав из тулы болт, я торопливо зарядил арбалет,
резко оттянул крюк, прицелился с колена.
Всадники были ужа совсем рядом. Низкорослые монгольские кони, по которым,
когда они еще были стригунками, нарочно били тупыми деревянными стрелами,
легко увертывались от боевых. Всадники прижимались к гривам коней, кричали,
в упор били из луков.
Один из воинов пролетел совсем рядом. На сто шагов арбалет бил без
промаха, я на бегу убивал кабана, сбивал дикого гуся. Вот он, татарин, лицо
перекошено от злобы. Болт вошел в бок, вышел в другой, и всадник мешком
рухнул в траву.
Псковские арбалетчики оказались сноровистее генуэзских, которые в ужасе
начали пятиться. Но отступать им было уже некуда. Я стрелял, почти не
целясь, как стреляют в налетевшую стаю диких гусей.
- Смотри: князь! - толкнул меня мой товарищ, Князь брел по траве, сапоги
его были мокрыми от росы. За князем вели его коня, рядом с - князем,
стараясь не отстать, не шел - бежал младший его брат, что-то говорил, но
было видно, что Дмитрий его не слушает, думает о своем.
Князь был в легкой кольчуге, без шлема, густые волосы стянуты сыромятным
ремешком.
В битве князю полагалось быть в златоверхом шлеме. Часто сошедшиеся на
бой рати были одинаково одеты и вооружены, и шлем князя служил в сече
маяком: где князь - там и свои.
Но время междоусобных стычек прошло, рядом был враг, который и вооружен,
и одет был иначе, чем русские, ошибок быть не могло. Враг был смел, и блеск
княжьего шлема не испугал бы его, а привлек бы внимание. Русские воины
знали, как метко мечут стрелы поганые...
Князь оказался в строю пехотинцев - с двуручным мечом, в короткой
кольчуге. Многие воины были без шлемов, князь хотел ободрить их и тронуть
сердца тех, кого защищала крепкая броня: боясь за князя, они готовы были
биться, не ведая страха.
Ветер колыхал осенний ковыль, колыхал русые волосы воинов. За холмами
глухо гудело татарское воинство, но строй русских был молчалив.
Псковичи стояли на откосе. Это был давний обычай: ждать врага на высоте -
на крепостной стене, на угоре. От реки до оврага встало молчаливое пешее
воинство. Князь Дмитрий построил пехоту не в ровную линию, а похожей на
изогнутый лук дугой. Легко сломать толстую, но ровную дубину, но попробуй
сломай гибкий лук. Не было видно лишь стрелы, но русичи знали - стрела
наготове: в дубраве, в густой тени затаился Засадный полк воеводы Боброка...
В третий раз я увидел Пересвета. Его конь стоял рядом с конем князя
Дмитрия, монах и князь о чем-то говорили.
Чуть в стороне были пешие монахи с огромными щитами и тяжелыми копьями,
похожими на рогатины. Видно, Сергий Радонежский наказал своим воинам быть
рядом с князем, заслонить его, спасти, когда он окажется в самой гуще боя.
Русское и татарское войско разделяла лишь узкая полоса ковыльного поля.
На середину его вылетел огромный богатырь в русской кольчуге и русском
шлеме. Не русскими были только одежда и щит, обшитый воловьей кожей.
Полудикий степной конь, выбиваясь из сил, нес на себе грозного, разъяренного
всадника.
- Ну и голова! - выдохнул мой товарищ. Князь резко взмахнул рукой.
Пересвет ожег плетью коня, прилег к его холке, полетел прямо на кипящего
яростью врага. Тот словно ждал этого - направил коня навстречу. Стало вдруг
тихо-тихо, только дыхание коней, яростный стук копыт...
Вдруг затрещало. Копье Пересвета легко расшибло татарский щит, вошло в
грудь всадника и сломалось посередине. Копейщики делали древко копья сухим,
ломким: если копье не ломалось, у всадника могло вырвать руку...
Татарин ударил мимо щита, копье его было не таким, как копье Пересвета,
после удара не сломалось, выскользнуло из рук ударившего и осталось в груди
Пересвета. Монах с копьем в груди и его враг с обломком копья оказались
рядом друг с другом. Обливаясь кровью, татарин рвал из чехла нож, но
Пересвет опередил его, с левой руки в бешенстве бросил щит, попал в огромное
лицо вражеского воина. Щит раскололся на части, татарин выронил нож,
наклонился, и степной конь, одурев от ужаса, метнулся в сторону Дона с
мертвым всадником на спине.
У Пересвета хватило сил вырвать из груди копье, хлынула кровь, и огромный
вороной конь понес в сторону погибшего зсадника...
Дико, волчьими голосами закричали татары... - Прощай, брате. - Товарищ
сорвал с головы шлем, в глазах его светились слезы...
Вдруг все пришло в движение, заржали кони, вздрогнула от дикого крика
степь, бешеный стук копыт слился в глухой грохот.
9
Видение исчезло. Я увидел, что сижу над открытыми записями. Лиловато
отсвечивал "видящий" шар, в открытое окно дул теплый ночной ветер,
Антон спал на соседней кровати, с фотографии задумчиво смотрел его дядя.
И в который раз я склонился над его торопливыми записями.
В бурю на Чудском озере я видел, как стеной надвигается страшный черный
вал. Там, на озере, не было защиты, но каким-то чудом я остался живым.
Копейщики изо всех сил держали рогатины и копья, крепко упирая в землю их
древки. Словно в страшном сне, увидел оскаленные морды коней, лица в
малахаях, будто лес в бурю, затрещали копья. Сшибка была бешеной и короткой,
и сразу качалась сеча - злая, долгая. Первых убили или спешили копейщики, но
за первыми были вторые и третьи - на боевых конях, с кривыми тяжелыми
саблями - давили конями, бешено рубили...
Тяжелая моя рогатина раскололась, как сухая ветка, прямо перед собой
увидел коня без всадника. Если бы у меня был меч, а не топор, конь просто
подмял бы меня. Коротким ударом лесоруба хлестнул в лоб коня, сшиб и увидел
морду второго. Всадник, визжа от ярости, ехал прямо на меня. Отец и братья
всегда учили меня беречься сабли: полоса сабли крива, крив и непонятен ее
удар. Нужно было открыться, чтобы враг, поверив в удачу, раскрылся сам, не
ожидая подвоха.
Рука с боевым топором длиннее руки с саблей, и татарин рухнул с
перерубленным правым плечом. Он еще рвал из-за пояса левой рукой кинжал,
когда его смяли конем...
От страшного удара потемнело в глазах... Очнулся в трясине, рядом с
другими ранеными. Щита и шлема на мне не было, голову ломило как от угара...
Топор остался со мной, опираясь на него, как на клюку, я встал и увидел
небывалую сечу. Бой шел на всем огромном поле, на мочажинах и болотинах.
Что-то случилось со мной: я видел, как летят стрелы, как рвут кольчугу
мечи; все как-то замедлилось, взгляд мой стал быстр и далек, как взгляд
боровой птицы.
Татары старались поглубже вклиниться в русское войско, но ратники бились
плечом к плечу. Кружился страшный водоворот битвы, мечи и сабли метались,
как в бурю мечется озерный камыш. Низкорослые степные лошади в страхе
задирали головы, дико ржали. От ударов мечей, сабель и топоров о броню стоял
глухой звон...
В дикой тесноте, в толчее трудно стало действовать длинным оружием, в ход
пошли кинжалы и засапожные ножи...
Отбиваясь топором, рядом с собой увидел я товарища. Он врукопашную бился
с огромным татарином, татарин намертво вцепился в него, кусал, словно
сумасшедший волк. Я успел увидеть, как друг высвободил руку, дотянулся до
голенища, коротко ударил великана в бок тонким ножом. Татарин оскалился от
ужаса и ярости, мешком рухнул в траву. Но следом надвигался конный враг,
торопился достать русского кривой саблей. Товарищ приподнял насмерть
раненного великана, бросил навстречу...
Передо мной бешено рубился незнакомый псковитянин. У него был двуручный
немецкий меч. Отчаянный воин разваливал всадников, будто еловые плахи...
Вражеские конники накатывались волна за волной, их сбивали с седел и
убивали, но ряд за рядом таяли и ряды русского войска. Все больше
становилось убитых: чтобы продвинуться вперед, приходилось перебираться
через лошадиные туши и погибших людей...
Прямо передо мной конник зарубил молоденького ратника. Увидев меня,
татарин вновь яростно вскинул окровавленную саблю, но я опередил его: ударил
топором.
От деда я слышал, что и в старину на Чудском озере псковитяне рубили
врагов топорами. Меч страшен, остер, но удар топора проламывает лучшую
броню, от тяжелого топора не спасет и кольчуга.
Воины бились по-разному; кто с холодным отчаянием, кто горячо, с яростью;
в глазах бьющихся были боль, страх, храбрость, отчаяние, иной дурел,
потерянно шел навстречу гибели, другой цеплялся за жизнь, раненый, истекая
кровью, продолжал размахивать мечом...
В самой гуще сечи увидел я князя Дмитрия. Светлые волосы его развевались,
меч взлетал, как острое серебристое крыло. Князь умел воевать, знал трудную
науку рубки мечом. Воины, что бились рядом с князем, были под стать ему.
Будто молодую траву, косили татары ратников, а княжеские воины все еще
продолжали биться, словно им не было смерти.
Я хорошо видел князя, потому что пробивался к нему, бил топором в спину
спешившихся татар. Я знал древний способ усиливать удар топора: отец научил
меня ему, когда валили деревья.
Мелькнуло окровавленное лицо моего товарища, он тоже пробивался на помощь
князю...
Рядом с Дмитрием рубил врагов огромный монах - тот, что сидел ночью у
костра вместе с Пересветом. Монах был левшой, рубил с левой руки. Ударив,
коротко крестился правой.
Воины уже начали уставать, чуть медлили, задыхались, иной уже шатался как
пьяный. Раненые молча ложились в траву, на них наступали, их топтали конями.
Обезумев, метался среди людей конь без всадника. Кто-то ударил его мечом,
ноги коня подломились, и он тоненько, будто жеребенок, заржал...
Сеча шла и в воде: на поле воинам уже не хватало места. Летописец потом
написал правду: вода кровью текла в Дону и Непрядве.
Вдруг я увидел всадника. Он был рядом, летел на моего товарища. Болото
обманчиво, и воин пустыни не видел опасности. Конь оступился, осел, по брюхо
ушел в мшистую топь. От ярости смуглое лицо всадника посерело. На мгновенье
я увидел лук, изогнувшийся, как огромная змея, острую оперенную стрелу. Враг
целился в грудь товарища, зная, что не промахнется. Щита не было, спас крест
под рубахой, мой друг покачнулся от тяжелого удара, но устоял. Крича,
татарин бросил лук, вырвал из чехла нож. Но опоздал - тяжело, словно в
огромный пень, в голову его вошел мой топор.
Вторым ударом я хотел прикончить коня, но вдруг по-крестьянски стало
жалко скотину. Я вырос у реки, на болотах, знал, как спасать тонущего в
трясине коня. Топором снес березу, подтащил, помог коню выбраться.
Выбившийся из сил конь сбросил мертвого всадника.
Истекая кровью, упал товарищ. Я не смог выбраться из болотины, лег между
кочек... Татары одолевали, пешее русское войско было уже почти разбито...
Творилось что-то страшное: крича, татары добивали раненых, окружали тех,
кто еще отбивался. Татарские лучники спокойно расстреливали увязших в
болоте. Я опустил голову, уткнулся лицом в волглый мох...
И вдруг тяжело вздохнула земля... Не понимая, что случилось, я с трудом
поднял голову. Грохнуло снова, и над полем повисло белое облачко,
- Пушка! - обрадовался я. - Пушка!
Снова дрогнула земля, хотя пушка и молчала - гремя, сорвалась с места
березовая роща. Нет, это были конные дружинники, из рощи вырвался Засадный
полк...
Нет ничего в бою страшнее, чем быть рядом со своими, видеть, как они
гибнут, и не иметь возможности им помочь... Что пережили дружинники в роще,
знали только они сами. Теперь они были самой яростью, их нельзя было
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг