- В этом кабинете думаю я, - промолвила Леди Дот. - Вы - докладываете.
Быстро, сжато и без дурацких ухмылок.
- Слушаюсь, мэм. Докладываю: он активировал маяк. - Инструктор
покосился на часы и уточнил: - Сорок две минуты двадцать секунд тому назад.
- На пятый день... - Эдна Хелли с неодобрением поджала сухие губы. -
Раньше он действовал быстрее.
- Обстановка, должно быть, сложная. Все-таки Старая Земля, мэм... -
заметил Уокер и, выдержав паузу, добавил: - Нам повезло, что сохранился
этот спутник. Я имею в виду "Пальмиру", мэм... И вдвое больше повезло, что
парни из Транспортной Службы смогли до нее дотянуться. Орбитальный спутник
- прекрасная возможность для рекогносцировки. Вероятно, этим он и
занимался.
- На протяжении четырех суток? Полагаю, хватило бы восьми часов, чтобы
засечь передатчики. Кажется, таков период обращения "Пальмиры"?
Дождавшись кивка Уокера, Леди Дот повернулась к окну, задумчиво хмуря
брови. За широким окном ее кабинета небесная синь сливалась с изумрудной
океанской поверхностью; в небе мельтешили чайки, а под ними птичьей стаей,
подняв вверх белоснежные крылья, скользили легкие парусные суденышки. Грин
Ривер, вблизи которого находилась штаб-квартира Центрального
Разведуправления, был уютным университетским городком и славился прекрасной
погодой - купались здесь триста дней в году. Впрочем, на Колумбии всюду
отменный климат. В Египте, Израиле, ЮАР и Мексике чуть жарковато, в Канаде
- холодновато, но остальные страны, включая некогда туманный Альбион,
наслаждались ровным теплом и ярким солнцем.. Здесь, не в пример Старой
Земле, не было разрушительных ураганов, цунами, землятрясений и прочих
катаклизмов, как социальных, так и природных. Колумбия, наряду с Россией,
Европой, Китаем и Южмерикой, являлась гарантом стабильности Разъединенных
Миров и надежной опорой ООН.
Эдна Хелли отвела взгляд от чарующей океанской панорамы. Задумчивость
исчезла из ее глаз; теперь они смотрели пронзительно и остро, напоминая
дульный срез "амиго", ее излюбленного оружия.
- Четверо суток... - медленно протянула она. - Четверо суток наш
лучший агент провел на спутнике и лишь затем решился десантироваться...
Нет, Уокер, я полагаю, он занимался не только рекогносцировкой, чем-то
еще... И, вероятно, появились осложнения, что-то не учтенное первоначальным
планом... Может, пошлем ему в помощь всю группу? Ходжаева и Божко? Как вы
думаете, Дейв?
Уокер вытянулся в струнку перед огромным столом; зрачки его сделались
оловянными.
- Думать - ваша прерогатива, мэм! Я только докладываю.
- В этом кабинете, - подчеркнула Леди Дот, скривив тонкие губы в
улыбке. - Но мы можем спуститься в Первую Совещательную, чтобы не было
повода для ваших техасских шуточек.
- Повод для техасских шуточек всегда найдется, - пробормотал Уокер. -
Я думаю, мэм, если вы позволите мне думать, что помощь ему не помешает. Но
не Ходжаев и не Божко. Саймон - сугубый индивидуалист, из тех людей,
которым не нужны советы и соратники. Ему удобнее работать в одиночку или с
очень преданным партнером, который ест, спит, подчиняется и молчит.
Пару минут Эдна Хелли переваривала это замечание, потом ее брови
медленно поползли вверх.
- Есть подобная кандидатура, Дейв? Что-то уникальное?
- Да, мэм, сплошная уникальность. Пять метров длины, изумрудная чешуя,
абсолютная преданность и во-от такая пасть!
Дейв Уокер разинул рот пошире и расхохотался.
Глава 2
Приземлился Саймон благополучно - в безлюдной холмистой саванне,
пересеченной оврагами и мелкими ручьями. На склонах холмов зеленели редкие
деревья - какая-то разновидность акации с гроздьями белых цветов и пабуки,
точно такие же, как в колумбийских умеренных широтах. Овраги заросли по
краю колючими кактусами, а ниже - непроходимым кустарником; его узловатые
ветви скрещивались и переплетались, словно каждый куст стремился сжать
соседей в отчаянных объятиях. Прикинув, что с укрытием проблем не будет,
Саймон стащил скафандр и сунул его в шлем вместе с цилиндрами движков,
переключив их на самоликвидацию. Раздался негромкий хлопок, блеснуло пламя,
и теплый ветер взметнул серую пыль.
Развеял ее над землей - над Старой Землей! Закружил, повлек к востоку
и западу, северу и югу, бросил на скалы, схоронил в лесах, просыпал над
морем, оставил темный след в саванне, донес до селений и городов...
Саймон замер на несколько долгих мгновений, пытаясь осознать, что он -
на Земле. На Земле, которая была колыбелью его далеких предков, их
единственным домом на протяжении тысяч лет; скудным домом, неуютным и
небогатым, если вспомнить о сокровищах звезд, скорей лачугой, чем дворцом.
Но в этой лачуге обитали его пращуры - те, что жили под Смоленском, на
берегах земного Днепра, и те, что, переплыв океан, добрались до большого
соленого озера в горах Юты и осели там, назвав себя мормонами. И хоть обе
эти точки земного глобуса были далеки от Уругвая и даже, в определенном
смысле, не существовали на нынешней Земле, Ричард Саймон ощутил, как душу
его охватывает трепет. Он, сын Елены Стаховой и Филипа Саймона, имел
двойные корни в этом мире, в Старом и Новом Свете; он, потомок двух
величайших народов Земли, был связан с нею двойной цепью. И внезапно он
осознал, что эта цепь такая же прочная, как соединявшая его с Тайяхатом,
где жили и умерли пятнадцать поколений его предков.
Вздохнув, он взвалил на плечи ранец и огляделся. Солнце стояло почти в
зените - полдень миновал, и время двигалось к двум часам. Было жарко; пахло
цветущей акацией, свежей травой и листьями, Саймон вспомнил, что сентябрь в
этих краях - первый месяц весны. С юга задувал ветерок и нес другие запахи,
соленые, терпкие, морские - до залива, поглотившего прежнюю Ла-Плату,
насчитывалось не больше десяти-двенадцати лиг. Кажется, там был город.
Небольшой городишко тысяч на пять жителей... и еще один - на севере,
километрах в семидесяти от побережья... Их соединяла дорога, которую он
разглядел с высоты - почти безлюдный тракт, узкий и пыльный, петлявший
среди холмов, с двумя или тремя мостами, переброшенными через самые крупные
речки. Прикинув, что дорога проходит где-то совсем рядом, на западе, Саймон
втянул ноздрями жаркий влажный воздух и направился к ближайшему холму.
Деревья тут росли не густо, и временами среди них попадались высокие
конические сооружения, в которых он признал термитники. Одни были заброшены
и мертвы, вокруг других роились насекомые, мириады крохотных существ,
покрывавших землю живым ковром. Саймон старался держаться от них подальше,
но, обнаружив пустой конус с рваными проломами в боку, приблизился и
заглянул внутрь. Дно термитника усеивали человеческие кости - посеревшие,
высохшие, старые; в их груде скалил зубы череп и торчали перекрученные
проволочные мотки. Проволока была толщиною в палец, свитая из нескольких
жил и тоже серая - вероятно, из алюминия. Нахмурившись, Саймон покачал
головой, обошел термитник и полез по склону холма.
Он еще не достиг вершины, петляя между пабуками и тонкими стволами
акаций, когда услышал чьи-то вопли. Кричали неразборчиво, в несколько
голосов; в одних слышался ужас и смертная мука, другие звенели яростью и
торжеством. Раздался выстрел, за ним - протяжный стон раненого животного,
лошади или мула; еще два выстрела, звон клинков и жуткий хрип, какой издает
человек с перерезанным горлом.
Когда Саймон, перешедший на быстрый бесшумный бег, добрался до гребня
холма, все было кончено. Холм круто обрывался вниз; у его подножия, огибая
овраг, извивалась дорога, и там, в пыли, лежал ничком человек в темном
длинном балахоне, а рядом топтался, натягивая повод, серый мул. Другой
путник, в подобном же одеянии, скорчился дальше, шагах в пятидесяти, у
самого оврага; его мула пристрелили, но всадник, видимо, успел соскочить и
выхватить длинный нож. Он так и упал с этим ножом, пробитый пулями, -
колени поджаты, рука вытянута вперед, словно и в смерти ему хотелось
поразить убийцу.
Убийц было трое. Один, коренастый, в пестром плаще, заправленном под
ремень, стоял у обочины, придерживая лошадей, другой склонился над мертвым
мулом, шаря в седельных сумках, третий носком сапога перевернул труп в
балахоне и что-то сдернул с шеи - как показалось Саймону, большой
серебряный крест. Человек сунул его за пазуху, повернулся к державшему
лошадей и отпустил какую-то шутку. Они расхохотались; потом тот, что взял
крест, рявкнул:
- Эй, Утюг! Чего копаешься, сучара?
Чистейший русский, отметил Саймон, доставая нож и скользя от ствола к
стволу, от куста к кусту. Человек, которого назвали Утюгом, выпрямился,
прижимая к груди объемистые кожаные сумки, раскрыл рот, но ничего не успел
сказать - нож, сверкнув в воздухе, вонзился ему в горло. Затем резкие
хриплые звуки донеслись из зарослей - тайятский боевой клич, каким воин,
убивший врага, отмечает победу.
Коренастый, державший коней, отпрянул:
- Гаучо, Хрящ! Делаем ноги!
Грабивший труп не промедлил ни мгновенья: рванул повод из мертвой
руки, ринулся на обочину, таща за собою мула, взлетел на лошадь и ударил ее
каблуками. В его повадке ощущалось что-то волчье, немалый опыт битого
койота, который знает, когда кусать, когда рычать, когда бежать. "Похоже,
на гаучо здесь не рычат", - думал Саймон, выбираясь на дорогу и поглядывая
на всадников и конские крупы, мелькавшие среди высоких трав.
Он наклонился над мертвецом, лежавшим теперь на спине. Мужчина лет
сорока, смуглокожий, с полными губами, черный волос в мелких колечках...
Мулат? Скорее всего мулат, и наверняка - священник: темный балахон оказался
рясой, из-под которой торчали стоптанные сапоги. Саймон похлопал по
одеянию, проверил за пазухой и в голенищах: в одном был спрятан короткий
нож, в другом - бамбуковый пенальчик с вложенным внутрь свитком. Он
вытряхнул его и развернул, машинально отметив, что писано чернилами, на
плотной сероватой бумаге, на русском языке.
МАНДАТ СВЯТЕЙШЕГО СИНОДА - гласила надпись сверху, а под ней
сообщалось, что отец Леон-Леонид Домингес и брат Рикардо-Поликарп Горшков
направляются из Рио-де-Новембе в приход Дурас, что в Юго-Восточной Пустоши
Уругвайского Протектората, дабы служить в его церквах и храмах во славу
Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа, исповедовать и отпевать, крестить и
венчать, накладывать епитимьи и свершать всякое иное священнодейство в
соответствии с Господней Волей, просьбами прихожан и саном означенных выше
Леона-Леонида Домингеса и Рикардо-Поликарпа Горшкова - и да помогут им
Заступники наши Иисус Христос и Дева Мария, а также власти предержащие.
Подпись, печать и приметы обоих. Против Домингеса стояло: имеет жену и двух
отпрысков, лет - 43, кожей смугл, волосом черен, невысок, телом обилен,
слева под мышкой - большое родимое пятно; Горшков же, как гласил мандат,
был тридцатилетним, холостым, высоким, светловолосым и светлокожим, без
особых отметин. Решив, что это описание ему подходит, Саймон направился ко
второй жертве. Рикардо-Поликарп и в самом деде был высок, худощав и тощ -
цыплячья грудь и плечи как у пятнадцатилетнего подростка. Однако, несмотря
на субтильную конституцию, был он храбрецом, так как пробовал защититься -
его длинный нож при ближайшем рассмотрении оказался отлично заточенным
мачете. Его убили ударом в горло; ряса на груди пропиталась кровью, и еще
одна рана, огнестрельная, была в правом боку.
Саймон перекрестил мертвеца, пробормотал заупокойную молитву - из тех,
какие слышал в детстве в одной из смоленских церквей; потом спустился в
овраг, отрыл с помощью мачете могилу и схоронил в ней Рикардо-Поликарпа. На
шее погибшего висели два креста: большой, вырезанный из твердого темного
дерева, Саймон воткнул в рыхлую землю, маленький нательный, оставил себе.
Пробормотал: "Прощай, тезка..." - и вылез обратно на дорогу.
Они и в самом деле являлись тезками - если не по второму имени
Горшкова, так по первому. И цветом волос и глаз были схожи; правда, у
мертвеца зрачки казались уже не синими, а мутно-голубыми.
Такими же были глаза у мертвого бандита. Физиономия его в самом деле
выглядела так, будто по ней прошлись утюгом, но расплющенный нос и
отсутствие бровей не скрывали расовой принадлежности: белый, без всяких
признаков цветной крови и, несомненно, славянин. Огнестрельного оружия у
него не оказалось - только мачете, подлинней и пошире, чем у погибшего
брата Рикардо.
Обыскав Утюга, Саймон взялся за седельные сумки. В них хранились книги
- Библия, Евангелие и требник; еще там были две смены белья, просторная
ряса, рубаха, штаны и парадное церковное облачение, завернутое в чистый
холст. В одной, на самом дне, лежал тяжелый кожаный мешочек, и, раскрыв
его, Саймон обнаружил монеты. Сорок блестящих серебряных монет неплохой
чеканки; на аверсе стояли крупная цифра "I", слово "песо" и год - 2393; на
реверсе был изображен двуглавый орел, а вокруг орла шла надпись: "ФРБ -
Федеративная Республика Бразилия".
Пожалуй, эти монеты изумили Саймона больше всего. Не потому, что был
на них отчеканен древний российский герб, и даже не потому, что двуглавая
хищная птица соседствовала со словами "песо" и "Бразилия" - это еще он мог
осмыслить и понять. Но монета сама по себе являлась удивительным
артефактом, столь же древним, как рыцарские доспехи или бритва, которой
некогда скребли щетину на щеках и подбородке.
Нигде, ни на одной планете Разъединенных Миров, не выпускалось
металлических монет - только банкноты, а большей частью кредитные диски и
кодовые ключи, дававшие доступ к лицевым счетам. Так что Саймон впервые за
свои двадцать восемь лет держал в руках монету; и, несмотря на блеск и
четкость надписей, она казалась ему такой же архаичной, как виденные в
музеях американские даймы, британские фунты и русские рубли.
Выпятив нижнюю губу, он подергал ее пальцами - детская привычка,
оставшаяся со смоленских времен; потом бросил монетку в мешок, припоминая,
что это кожаное вместилище вроде бы называют кошельком. Он был доволен, так
как, едва успев приземлиться, обрел права гражданства в ФРБ. У него имелись
мандат, фамилия, имя и даже назначение - служить во славу Бога Отца, Сына и
Святого Духа; он успел обзавестись деньгами, одеждой и кое-какой биографией
- за счет почивших в бозе брата Рикардо и Утюга. Священник был достойным
человеком, и смерть его не радовала Саймона, но, как говаривал Чочинга,
отрезанный палец на место не пришьешь. Брат Рикардо - Поликарп Горшков ушел
в Погребальные Пещеры, и Ричард Саймон мог занять свободную вакансию.
Он стащил свой серый комбинезон и нательное белье и облачился в одежду
брата Рикардо, сунув в карман кошелек. Рубаха была маловата, но штаны
пришлись впору, да и просторная ряса тоже; кобура с "рейнджером" и нож были
под ней совсем незаметны. Обувь Саймон менять не стал, только присыпал свои
башмаки пылью - если не приглядываться, они не слишком отличались от сапог.
Потом он занялся сумками: сложил в них все имущество из ранца, бросил
поверх белье, комбинезон и книги, а ранец зашвырнул в овраг; поразмыслив,
снял с запястья браслет, с пояса - кобуру и тоже сунул их в сумку.
Едва он успел покончить со всеми этими делами, как на дороге возникло
пыльное облачко. Оно приближалось с севера, со стороны ближайшего городка,
и вскоре Саймон разглядел небольшой фургон, который тащила пара мулов, и
возницу, хлеставшего их кнутом. Подняв мачете покойного Рикардо, он ткнул
Утюга в шею, затем бросил оружие, шагнул к трупу отца Домингеса, опустился
на колени, сложил руки у груди, понурил голову и принял удрученный вид.
Таким его и застал возница - рыжий плечистый парень с россыпью веснушек на
щеках и здоровенным синяком под глазом. Чем-то он напомнил Саймону Дейва
Уокера - то ли огненной мастью и веснушками, то ли своей лукавой рожей.
Не обращая внимания на парня, он продолжал творить свою безмолвную
молитву. Пекло жаркое солнце, мулы шумно отфыркивались и поводили боками,
возница, преклонив колени напротив Саймона, вздыхал и часто крестился.
Наконец, выждав приличное время, он произнес:
- Стреляли...
- Это верно, - откликнулся Саймон, перекрестил отца Домингеса и встал.
- Вот несчастье-то... беда... - протянул парень. - Гниды огибаловские,
тапирьи отморозки... Ведь платим же, платим, по сотне песюков со двора... И
отморозкам платим, и Хайму-кровососу, и Гришке-живодеру, и Хорху с его
крокодавами, а толку - ни хрена! Вот батюшку пришили... А ведь обещались
двоих прислать... - Рыжий перевел взгляд на Саймона. - Как же теперича,
отец мой, мы тебя с кибуцниками разделим? Стенка на стенку пойдем, как
из-за пастбищ? Или церкву у них спалим?
Саймон молчал, осмысливая новую информацию. Кое-какие имена были ему
знакомы - к примеру, Хайма-кровосос являлся, вероятно, доном Хайме-Яковом,
главой Финансового департамента, а Гришка-живодер - не иначе как доном
Грегорио-Григорием, заведовавшим Общественным здоровьем. Но огибаловские
гниды, крокодавы и кибуцники не вызывали знакомых ассоциаций. Ясно было
лишь одно: ко всем этим личностям рыжий возница любви и почтения не питал.
Наставив на него палец, Саймон поинтересовался:
- Ты кто таков? И откуда?
- Павел-Пабло, а по-простому, по-нашему - Пашка Проказа, отец мой. Ты
не сумневайся, ничем таким я не болен, а Проказа - оттого, что проказлив...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг