Оснований не доверять топтуну у дона Грегорио не было. Топтун был
человеком верным - таким же верным, как Прыщ, упомянутый в донесении Бучо.
Топтун тоже служил за страх и песюки.
"Надо собирать совет, - решил дон Грегорио, задумчиво рассматривая
пульку. - Вызвать Эйсебио из Разлома, Хорхё из Озер - ну и, само собой,
Хайме с Анакондой. А Клык пусть доставит небесного выродка. Любопытно
взглянуть на него, на этого Ричарда Саймона. Откуда он взялся? Может, и
вправду - с небес?"
Внезапно Грегорио ощутил, как у него холодеет в желудке.
Странная смерть Трясунчика, странный сон, сморивший охранников в
банке, вскрытые двери, похищенные песюки... Может, зря он грешил на
Хайме?.. Хайме жаден, однако не глуп... стар, но тверд и жесток, умеет
обуздывать жадность своих отморозков... И кто бы из них ни залез в казну -
хоть родичи, хоть сыновья! - Хайме не стал бы церемониться.
Живо на крюк - и в яму!
Но двери вскрыли, а стражей усыпили. Странно! В свете всего
перечисленного атака на Хорхе тоже казалась странной. Груды убитых, Хорхе -
позор и убытки, а нападающим - ничего. Ни выгоды, ни передела. Хотели
пугнуть? Но кто и зачем? Ежели небесный гость, то как он набрал людей?
Вернее, не "как" - "шестерки" всегда найдутся! - а на какие деньги? Даром
никто не пойдет воевать, тем более - с крокодильерами.
Дон Грегорио вдруг судорожно сглотнул, стиснув крохотную пульку.
Деньги! Песюки! Вот так Хайме, ума палата. Прав, старый хрыч, прав! Как он
говорил? Деньги для того крадут, чтоб потратить с удовольствием и толком.
Жди, найдется след. Вот и нашелся! С толком потрачены денежки, и следов
хватает, начиная с Трясунчика!
Большой умелец сработал, мелькнуло в голове. Поп из Пустоши, брат
Рикардо, Ричард Саймон, "железный Кулак", отстрельщик с небес. Оборотень!
Чего же он хочет? Понятно, запугать - но с какой целью?
Губы Грегорио Живодера растянулись в жестокой усмешке. Пугать и мы
умеем, подумал он, придвинул лист с донесением и прочитал: "...Прыщ...
служит верно. устроить засаду... проследить..."
Усмешка сделалась шире. Верно мыслит капитан-кайман со своей кайманьей
колокольни, но у донов пути извилистей, чем у бугров. Потому они и доны!
Скажем, следить... К чему следить? Если Ричард Саймон - тот же поп из
Пустоши, так и следить незачем. Здесь он не в пустошах пасется, вокруг него
- людишки, ублюдки, стукачи. Сами явятся и доложат, собственно, уже
явились. Этот его связной из монтальвановских "шестерок", что бегает к
Прыщу... Этот заговорит, если взяться за дело умеючи. А отчего ж не
взяться? На звездах - свои умельцы, у нас - свои. К примеру, тот же Карло
Клык.
Все еще усмехаясь, дон Грегорио потянулся к телефону.
Вот Путь Смятого Листа: ты немощен, как одряхлевший коршун, ты -
гниющие листья под ногами врагов, ты - иссякший ручей, камень, растертый в
прах. Стань жалким червем, поникшей травой, раздавленным насекомым; не
показывай своей силы, ибо враг, разгадавший ее, уже наполовину выиграл
сражение.
Из Поучений Чочинги Крепкорукого
Часть IV
ПУТЬ СМЯТОГО ЛИСТА
Глава 10
Спина Ричарда Саймона, обтянутая рубищем, ссутулилась, глаза
слезились, руки, связанные крест-накрест, бессильно повисли, босые ноги
дрожали на каждом шагу, кожу на шее и лице избороздили морщины. Вдобавок
она была подкрашена ореховым соком, и это обстоятельство, вкупе со всем
остальным, делало Саймона старше лет на тридцать. Если б Чочинга увидел
его, то был бы доволен учеником: сейчас Дик Две Руки походил не то что на
смятый лист, а на щепотку кладбищенского перегноя, которой предстояло в
самом скором времени вернуться туда, откуда ее извлекли.
Под присмотром вертухаев он ковылял в цепочке из семи заключенных и
был в ней, безусловно, самым жалким. Звали его Митьком по прозвищу Корявый,
и, как утверждалось в сопроводительных бумагах, он был изловлен в
Санта-Севас-та-ду-Форталезе у самодельного печатного станка и доставлен в
Рио. Считалось неважным, что именно печатал Митек, стихи, прокламации или
картинки с голыми девками; печать являлась прерогативой власти, и раз
Митька поймали за таким занятием, он был политически неблагонадежен. Но
политических криминален в ФРБ не признавали, используя иное определение,
настолько древнее, что никто не помнил, откуда оно взялось и какими
событиями вызвано к жизни. Никто, кроме Ричарда Саймона. Он единственный,
осведомленный о прошлом, мог рассмотреть понятие "враг народа" в
исторической ретроспективе и даже назвать страну и причины, в силу коих
этот термин вытеснил другой - "враг царя и отечества".
Цепочка преступников медленно тащилась вверх по дороге, выбитой в
скале. Справа - обрывистый склон, море и город - черепичные кровли, полоски
зелени на бульварах, мачты, машины, фабричные трубы. Слева тоже склон,
серо-синеватый камень, не успевший растрескаться под действием солнца,
ветров и дождей, а над ним - стены, бойницы и башни.
Форт. Узилище врагов народа.
Такой приговор надо было заслужить. За малые вины - за воровство, за
нарушение порядка или неправильный образ мыслей - в ФРБ били кнутом и
ссылали в кибуц, тем дальше, чем серьезнее вина. За вины средние - разбой и
грабеж, неуплату налогов, особенно "черного", и за убийство - полагалось
висеть над ямой, а как альтернативный вариант существовали Разлом и
рудники. Разумеется, для "шестерок", так как в бандеро разбой, убийство и
грабеж были не преступными деяниями, а прямым служебным долгом. Самым
тяжким считалось нарушение монополии кланов: контрабанда на морских и
речных путях, торговля топливом или спиртным, денежные ссуды под проценты,
несанкционированные зрелища и запретные ремесла, к которым относились
печатное и оружейное, а также занятия радиотехникой и горными изысканиями.
Все это было достаточным поводом, чтоб сделаться врагом народа, и за такие
вины каждый клан карал преступников на месте, в соответствии со своим
обычаем: их пускали плыть по бурным водам, бросали в термитники и
муравейники либо скармливали пираньям и кайманам. Если же преступнику везло
и он попадался в лапы закона - то есть смоленским, - его препровождали в
Рио, в центральную тюрьму, где он сидел до праздничных торжеств и
обязательной публичной казни. Тюрьмой являлся Форт - подвалы над Старым
Архивом, уходившие в землю на три этажа.
Дорога кончилась на небольшой площадке перед воротами. Пока
синемундирные передавали заключенных стражам в зеленой униформе "штыков",
Саймон разглядывал башни. Интересующая его располагалась с юго-восточной
стороны, где, как он помнил, утес обрывался к морю; с площадки он мог
увидеть только ее вершину, зубцы парапета и торчавшие над ними антенны. Та,
что имела форму параболоида, казалась отсюда огромным решетчатым
прожектором, нацеленным в зенит.
Карабинер ударил его прикладом:
- Шевелись, старый хрен! И пасть захлопни, чтоб слюной сапоги не
замарать!
Через калитку в железных воротах заключенных погнали во двор, а оттуда
- в наклонный проход под аркой, уходивший под землю и перекрытый решетками.
Проход тянулся метров на двадцать пять. В конце его были лестница, дверь со
смотровой щелью и надзиратели, мужчины в возрасте, явно негодные к
строевой: один - одышливый и толстый, другой - на деревянной ноге, третий -
одноглазый, остальные - тоже не без потерь. Толстяк - видимо, из местных
бугров - пересчитал пополнение, шевеля губами и заглядывая в бумаги, потом
распорядился:
- Шестерых - в верхний коридор, а этого... Кто он, мертвец ходячий?
Митек? Этого - вниз! Спустив к Хайлу в помойку. - Надзиратель оглядел
Саймона, неодобрительно покачивая головой. - Присылают всякую гниль. На
месте, уроды, кончить не могли. Какой с него прок? Какое развлечение? Над
ямой часа не провисит, загнется. Или в камере сдохнет. К Хайлу его! Сунуть
напротив! А остальных - сюда!
Дверь открылась, в лицо Саймону пахнуло затхлым воздухом, и он
разглядел широкий, скудно освещенный проход с темными нишами по обе
стороны. В нишах что-то шевелилось и сопело. Один из стражей двинулся
вперед, тыкая в ниши дубинкой, двое стали заталкивать в дверь узников.
- Вниз! - Палка уперлась в ребра Саймона. - Вниз, падаль!
Он потащился по лестнице, охая и вздыхая, кренясь набок, словно
попавший в бурю корабль. Одноглазый надзиратель шагал следом, не скупясь на
ругань и пинки. Бил он исключительно под копчик, и после каждого удара
Саймон корчился, стонал и приседал, будто с трудом удерживаясь на ногах.
Первый лестничный пролет, площадка, дверь под тусклой лампой - в
точности как наверху. Второй пролет, площадка, дверь. Здесь лампа не
горела, а смотровой "глазок" был серым от пыли. С наклонного потолка
свисала рваная паутина, стены были не сложены из каменных глыб, а вырублены
в скале или выжжены лазером - Саймону показалось, что он разглядел натеки
оплавленного камня. Но это могло быть игрой воображения. Он видел в
полутьме гораздо лучше, чем его тюремщик или любой нормальный человек, но
черные пятна на темных стенах были едва различимы. Возможно, это
проступившая сырость либо копоть от факелов и фонарей.
С площадки лестница уходила вниз, в абсолютно непроглядный мрак.
Саймон шагнул к ступенькам, однако тут же раздался окрик одноглазого:
- Стоять, ублюдок! Здесь!
Надзиратель возился у двери, со скрипом проворачивая ключ. Саймон,
уткнувшись в стену, ощупал ее кончиками пальцев. Неровная, в буграх и
впадинах, но гладкая... Значит, все-таки лазер, решил он. Скорее всего эти
подземные тоннели и камеры выбиты взрывами, а после их обработали
излучателем. На "Полтаве" и на других боевых кораблях имелись разрядники.
Саймон даже припомнил их мощность - восемьсот киловатт в миллисекундном
импульсе.
Дверь, взвизгнув, растворилась.
- Шагай! - Одноглазый толкнул его в коридор, освещенный не
электрической лампой, а керосиновым фонарем, который висел у низкого
сводчатого потолка. В нос Саймону ударило зловоние. Пахло здесь гораздо
хуже, чем на помойке - мочой, фекалиями, потом и могильной сыростью
заброшенного склепа. Коридор был гораздо уже, чем наверху, но с такими же
глубокими зарешеченными нишами. Одноглазый снова заскрипел ключом, дернул
решетку на себя и толкнул Саймона в камеру.
- С новосельем, старый пень! Жрать будешь вечером. Жратвой у нас не
балуют - меньше жрешь, меньше гадишь. Зато компания имеется, так что можешь
или спать, или болтать. С ним, с Хайлом, - надзиратель вытащил нож и ткнул
лезвием в нишу, что темнела в противоположной стене. - Руки давай!
Узник вытянул связанные руки. Нож полоснул по веревке, решетка
задвинулась, лязгнул ключ в замке, потом одноглазый прошаркал по коридору,
хлопнула дверь на лестницу, и стало тихо.
Саймон огляделся. Камера напоминала гроб - пять шагов, в длину, три -
в ширину. Прутья решетки были толщиной в два пальца, проржавевшие, но еще
прочные; из дальнего угла воняло, каменный пол холодил ступни, под низким
потолком не удавалось выпрямиться в полный рост. Зато - безлюдье, тишина,
покой.
Он уселся на пол у решетки, с облегченным вздохом выпрямил спину и
принялся тереть запястья, попутно размышляя, чем занимается в эту минуту
Митек Корявый. Настоящий Митек, пропавший где-то по дороге из Севасты в Рио
, вместе со своей охраной... Подмену совершил Пачанга, и надо думать, что
сидит теперь Митек в каком-нибудь тайнике в лесу или в горах, намного более
уютном, чем камеры Форта. Самое время ему помолиться, думал Саймон, за всех
своих освободителей, за Майкла-Мигеля, Пачангу и его парней, а также за
брата Рикардо, который решил проинспектировать Старый Архив.
- Эй, козел! Хуянито! - донеслось из ниши напротив, и Саймон
неторопливо повернулся. Жуткая физиономия уставилась на него: нос с
вывороченными ноздрями, огромные зубы в широком рту, сальная грива,
сливающаяся с нечесаной бородой и рыжей шерстью на груди. Грудь, а также
руки и плечи мощные, мускулистые, - не хуже, чем у борцов из Сан-Эстакадо.
- За что сидишь, хуянито? - Сосед Салона просунул ступню меж прутьев
решетки, налег на нее всем весом, будто собирался сокрушить препятствие. На
левой руке у него не хватало мизинца.
- За любовь к печатному делу, - буркнул Саймон. Сосед - вероятно,
Хайло, о котором говорил одноглазый надзиратель, - не приглянулся ему. Было
в нем что-то неприятное, и выглядел он точно паук в стеклянной банке,
которому" не дотянуться до мухи.
- А меня вот на телке взяли, - со вздохом сообщил Хайло и облизнулся.
- Что за телка была! Одно плохо - какого-то хербляеро из смоленских бугров.
Сопротивлялась, мразь. Тут и взяли. Полный абзац! Теперь вот сижу... месяц
сижу, другой...
Саймон нахмурился. Русский язык был для него родным, но в ФРБ
кое-какие слова претерпели странную метаморфозу, сохранив привычное
звучание, но поменяв смысл или, как минимум, этимологию. Так, "чекист"
являлось производным от ЧЕКА, аббревиатуры, обозначавшей Черные Королевства
Африки, а титул "дон" не имел никакого отношения к донам сицилийских
мафиози, так как ввели его в практику донецкие лет двести с гаком тому
назад. Само название "торпед" было гораздо более древним, но опять-таки не
связанным с торпедоносцами и торпедными аппаратами; насколько Саймон мог
установить, оно происходило от старинного спортивного клуба и означало не
подводный снаряд, а победительность, стремительность, неукротимость.
Так о какой же телке поминал Хайло? Конечно, не о той, что могла бы
пастись в Пустоши с колокольчиком на шее. Равным образом слово "абзац" не
относилось к книжным страницам, но в контексте произнесенного Хайлом
звучало вполне уместно и понятно. Непонятным было другое - почему соседа не
вздернули на минувших праздниках. Но это, в сущности, Саймона не
интересовало.
- Откель ты взялся, козлик? - Хайло пожирал его взглядом.
- Из Санта-Севасты.
- А кто таков?
Вступать в беседу Саймону не хотелось. Перебрав с десяток занятий, он
коротко отрезал:
- Вышибала.
- Ну-у! - недоверчиво протянул Хайло. - На вид-то совсем хлипкий.
Работа вышибалы - не подарок.
- Я тоже не подарок, - откликнулся Саймон и смолк, не обращая внимания
на соседа.
Ему было о чем поразмышлять.
После акции в Озерах город гудел несколько дней, потом испуганно
притих - в ожидании, что сильные мира сего начнут немедля сводить счеты и
выяснять, кто кому наступил на мозоль. По улицам вышагивали патрульные
"штыков", заставы смоленских на въезде в город ощетинились пулеметами,,.
кабаки в порту были закрыты, суда "торпед" - реквизированы, и Сергун со
своими бойцами ушел в подполье - то есть залег на матрасы по тайным
убежищам, каких в районе гавани было не перечесть. По Северной дороге
разъезжали на лошадях крокодильеры и палили во все, что движется и
шевелится; в окрестностях расползались слухи, что Хорхе Смотритель обезумел
от ярости, бросил кайманам всех нерадивых стражей и ждет подкреплений из
Дона-Пуэрто и Рог-Гранде, а когда те прибудут, вот тут-то и начнется! Еще
говорили, что в столице объявился новый дон Железный Кулак, собравший всех
отморозков с окраин, и что его бандеро будет покруче донецких: бойцов у
Кулака немерено и денег тоже, поскольку он захватил серебряные аргентинские
рудники. В предчувствии будущих свар и побоищ робкие прятались в Хаосе,
авантюристы точили клинки, народ запасался солью, мукой и спичками, а
состоятельные горожане грузились в фургоны и постепенно утекали к западу, в
Херсус-дель-Плата, на плоскогорье и в Парагвайский протекторат. Это,
впрочем, не гарантировало безопасности: за рекой Параной гулял дон Фидель,
и грохот барабанов гаучо был слышен на другом берегу.
Но все эти отрадные события, говорившие, что власть если не
ужаснулась, то пошатнулась, не привели к желаемому результату. Доны
молчали, то ли занятые подготовкой к драке, то ли не поверив Бучо Пересу -
а может, сам капитан-кайман, даже расставшись с ушами, не рисковал нарушить
молчание. Так ли, иначе, но Кобелино, отправленный в город, принес песюки и
благодарность Прыща, но никаких известий от донов. Саймон велел ему
заглядывать "Под виселицу" и раз в три дня являться с рапортом к Пако в
подвал или, при неотложном повороте событий, на фазенду в Хаосе.
События эти могли свершиться либо нет, но пассивное ожидание было не в
характере Саймона. Теперь полагалось не ждать, а, например, раздать всем
сестрам по серьгам, наведавшись к дону Грегорио в Кратеры или на остров к
старому Хайме. Однако диспозиция этих объектов была неясной и нуждалась в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг