или случайно, о нескольких украинских областях - и там через двадцать лет
разгорелась война.
Война, поражение, бегство...
Об этом Гилмор тоже знал.
Знал, что причиной спора между Украиной и Россией являлись Крым и
юго-восточные украинские города, где треть населения была русской, а
большая часть - русскоязычной; каждая из сторон желала перенести их на
собственную планету, ибо планеты эти были разными: своя - у России, и своя
- у Украины.
Знал, что конфликт тянулся до завершения Исхода: шли референдумы и
тяжбы, переговоры и демонстрации, а временами - побоища, как случилось в
Симферополе, Харькове и Донецке: там сражались Русская Дружина и громадяне,
украинские националисты. Потом сфера помех накрыла Землю, и вопрос с
космическим переселением был снят с повестки дня.
Знал, что к моменту блокировки межзвездной связи на спорных
территориях было несколько станций Пандуса, а среди них - ряд особо мощных,
укомплектованных интернациональным персоналом и предназначенных для
перемещения городов. И еще он помнил о том, что на одной из них, в
Харькове, трудился его предок, инженер из Далласа, штат Техас, - Питер
Гилмор, не русский и не украинец, а чернокожий американец, безвинная жертва
случая и обстоятельств. Громадяне в борьбе за власть резали всех и каждого,
чужих и своих; русские, как слабейшая сторона, были более терпимы, и потому
Питер Гилмор с кучкой соотечественников прибился к ним. Они не воевали на
стороне Русской Дружины, Но когда война была закончена и проиграна,
возвратились в Новый Свет - как беглецы, лишенные отчизны, вместе с
караванами переселенцев, уходивших в море от крымских и одесских берегов.
На этом известное Майклу-Мигелю заканчивалось. Все остальные спутники
Саймона знали намного меньше и, если не считать Марию, не проявляли
склонности к истории и интереса к поучительным беседам. Обычно он уединялся
с девушкой и Гилмором на берегу во время долгих дневных остановок, но
случалось им толковать и на палубе - вполголоса, негромко, хоть Саймон не
делал тайны из этих разговоров. Как-то раз Петр-Педро, доверив руль
сыновьям, подошел, присел на теплые доски, послушал, переводя взгляд с
Мигеля на Саймона, затем спросил:
- О чем трендите, мужики?
- Об Исходе, - откликнулся Саймон. Петр-Педро поскреб корявыми
пальцами макушку:
- О каком таком исходе?
- Был такой великий Исход к звездам... Помолчав, капитан поднялся и
произнес:
- Был, верно. Да кто о нем помнит теперь? Разве одни книгочеи. У нас
ведь свой исход случился - когда драпали из Европ в Америки. И чего тогда
не поделили? Что тут, что там - один черт...
Раскачиваясь на длинных ногах, он проследовал на корму и обругал Васко
- велел, чтоб тот держался у берега, а не лез на стрежень, если не хочет
поплавать прибитым к доске.
Гилмор невесело усмехнулся.
- Все мы здесь такие. Плывем по реке Вечности на плоту под названием
Земля, без права остановки и пересадки. Триста лет плывем...
- Это переменится, - сказал Саймон, поглядывая на Марию. Она молчала;
только подрагивали пушистые веера ресниц да тонкие пальцы мяли подол
цветастого платья, - Переменится, - повторил он. - Скоро!
Майкл-Мигель погладил нагую грудь, исполосованную шрамами.
-Ты надеешься уничтожить передатчик, брат Рикардо? Это проклятое
устройство на Луне, о котором ты говорил? Но как? Тебе пришлют что-нибудь
подходящее? Оружие или космический корабль? Саймон покачал головой:
- Нет. Импульсный трансгрессор - это не Пандус, корабль не перешлешь.
Надо искать здесь, на Земле. Искать и надеяться, Мигель. Мир велик!
- Мир мал, мой звездный брат, - этот мир, - уточнил Гилмор. - Горстка
людей тут, кучка - там, а меж них - океаны и бесплодные континенты, изрытые
кратерами... Что здесь найдешь?
- Может, на "Полтаве", или в ЦЕРУ, или в других местах...
- Может быть, на "Полтаве", - кивнул чернокожий учитель, - если ее не
разобрали по винтику. Но в ЦЕРУ ты не отыщешь ничего. Там...
Он вдруг замолчал и потупился под пристальным взглядом Саймона.
- Что - там?
- Ничего, кроме разрухи и страха. Их теснит Байкальский Хурал, их
города - в развалинах, население - в панике, их лидеры не могут
договориться друг с другом...
"Странная осведомленность", - решил Саймон и поинтересовался:
- Откуда ты знаешь?
Но Майкл-Мигель, не ответив, лишь развел худыми руками и что-то
невнятно забормотал. "Мертвые тени на мертвой Земле..." - послышалось
Саймону.
Он отвернулся, лег на живот, пристроил подбородок в ладони и прикрыл
глаза, оставив крохотную щелочку. Теперь он мог смотреть на Марию, мог
любоваться девушкой - незаметно, как приникший к земле гепард глядит на
яркую птицу-певуна, алую, с золотистой грудкой. Сейчас этот процесс
созерцания казался Саймону гораздо более важным, значительным, чем разгадка
тайн Майкла-Мигеля или даже вся его миссия; и в этот момент Земля
представлялась ему не огромной западней, а мирным склоном Тисуйю-Амат, где
он провожал солнце вместе с Чией.
Как давно это было! И как недавно...
Взмах пушистых ресниц... Локон, вьющийся на ветру... Солнечный луч,
утонувший в ее глазах...
"Все повторяется, - подумал Саймон, - все повторяется, и ничего не
проходит бесследно".
Девушка, не замечая, что за ней наблюдают, глядела на него и
улыбалась.
* * *
Тянулись часы и дни, баркас плыл по огромной реке, минуя
немногочисленные городки и деревни, прячась у берегов, пересекая в темноте
широкие озера-кратеры. Саймон заметил, что Кобелино все чаще подсаживается
к Марии, тянет руки к ее коленям, заводит разговоры. Девушка отмалчивалась,
пряталась в трюм, старалась держаться поближе к Саймону и Майклу-Мигелю.
Учитель Кобелино не любил; для него мулат оставался все тем же огибаловским
отморозком, которому случай и прихоть брата Рикардо сохранили жизнь.
Однажды, во время дневной стоянки, Кобелино опять пристроился к
девушке, и Саймон разбил ему челюсть, пояснив, что не стоит зариться на
хозяйское добро. Этот воспитательный акт явился весьма своевременным;
теперь мулат обходил Марию за пять шагов, но временами взирал на нее с
откровенной злобой.
В тот же день, ближе к вечеру, за ними погнался патрульный катер
"торпед" - паровое суденышко, которое двигалось против течения порядком
быстрее баркаса, так что уйти от погони не было никакой возможности.
Петр-Педро, очевидно, уже прикидывал, как поплывет на доске вместе со
своими сыновьями и пассажирами, но Саймон велел ему не тревожиться,
спустить парус и лечь в дрейф, а когда катер приблизился, швырнул гранату.
На мелководье у берега взрыв был особенно силен: вода, тина и песок
взметнулись к небесам, перемешанные с деревянными и металлическими
обломками, потом водяной столб опал, тяжелое затонуло, легкое уплыло, а
съедобным занялись кайманы. Петр-Педро сплюнул за борт, Пашка выругался с
явным облегчением, Кобелино разразился ликующими воплями. Филин
одобрительно хмыкнул, а Дан и Васко, хозяйские сыновья, глядели теперь на
Саймона точно так же, как смотрит пара щенков на матерого волкодава. В
глазах их читались восхищение и безмерная преданность; они наконец обрели
вождя, великого предводителя краснокожих, мечущего бомбы и убивающего
врагов десятками.
Саймон, однако, был мрачен. На Тайяхате, в землях войны, он убивал,
чтоб доказать свое превосходство, а в прочих местах - лишь в силу
необходимости; смерть противника рассматривалась им как акт самозащиты, как
воздаяние за совершенный грех или как превентивная мера, способная
предохранить невинных от унижения и гибели. Но в любом случае это не
являлось поводом для восторга. "Нормальной человеческой реакцией скорее
должен быть страх. Возможно, отвращение", - размышлял он, посматривая на
Гилмора и Марию.
Они не веселились, как остальная его команда, однако тоже ужаса не
выказывали, Гилмор, взирая на пиршество кайманов, что-то шептал, молитву,
проклятия или стихи, а девушка казалась печальной; глаза ее были опущены,
брови сведены, у краешков губ залегли страдальческие морщинки. О чем она
думала? О мешке, повисшем над темным озером? Об острых клыках рептилий,
терзающих плоть? О муках расставания с жизнью? Но эта плоть, исходившая
кровью в медленных струях Параны, была, по крайней мере, бесчувственной и
мертвой, растерзанной взрывом, - не люди, а клочья мяса, бесформенные
ошметки, кайманья пища.
Впрочем, Саймон не считал их за людей, памятуя о пираньях и досках, к
которым они прибивали пленников.
* * *
КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
На этот раз они собрались не в беседке, повисшей над краем пропасти с
огненным фонтаном, а в обширном зале, с бойницами у потолка, с высокими
окнами и застекленными дверьми, которые выходили на галерею - она тянулась
от башни к башне вдоль всего второго этажа. Начался ноябрь, последний
весенний месяц, и в полуденные часы на воздухе ; было уже слишком знойно;
солнце расплавленным огненным шаром висело над океанскими водами, и легкий
бриз, задувавший с моря, не умерял жары. Но здесь, в просторном зале, под
защитой массивных каменных стен, царила приятная прохлада.
В западной части комнаты располагался стол - большой, овальный,
выточенный из черного дерева, с несколькими креслами, обтянутыми
крокодильей кожей. Количество кресел менялось; случались спокойные времена,
когда их было (Десять или девять, но в периоды смуты и резни вполне хватало
четырех. Кланы воевали меж собой, заключали и разрывали союзы, атаковали и
отступали, побеждали и терпели поражения, и все это сказывалось на креслах
у овального стола; в них могли восседать лишь победители и владыки. Сейчас
кресел было семь, но дело шло к тому, что в ближайший месяц их число
сократится до полудюжины.
Четыре сиденья пустовали. Дон Хосе-Иосиф Трясунчик считался почти
покойником и звать его в этот зал не было ни малейшего резона; дон Эйсебио
Пименталь, предводитель "черных клинков", редко покидал фамильную
резиденцию в Разломе, не появляясь в Рио месяцами; дон Монтальван Большой
Палец являлся фигурой незначительной, и с его мнением не стоило считаться -
"Длинные плащи" были самыми слабыми в семерке правящих бандеро. Что
касается Хорхе-Георгия Диаса по кличке Смотритель, возглавлявшего
крокодильеров, то он, наоборот, был слишком силен, слишком прямолинеен,
груб и напорист в своем стремлении к единоличной власти, так что на
кулуарные сборища триумвирата его, как правило, не приглашали. Собственно,
смысл союзных обязательств между "штыками", смоленскими и дерибасовскими в
том и состоял, чтобы притормозить излишне шустрого Хорхе-Георгия, поэтому
на их совещаниях он был безусловно персоной нон грата.
- Приступим, судари мои? - старый Хайме-Яков Трубецкой, задрав
ястребиный нос, оглядел тянувшиеся у потолка бойницы. В них что-то
поблескивало, но ненавязчиво и едва заметно: качки-телохранители смоленских
были вышколены на совесть.
- Приступим. - Дон Грегорио Сильвестров, обменявшись взглядом с
Алексом, зашелестел разложенными на столе бумагами. - Что на сегодня,
Хайме?
-Трясунчик, сокол мой, Трясунчик. Кажется, он еще жив?
- Еще жив. Жив, пока я не выбрал отстрельщиков. Но о Трясунчике -
после, - дон Грегорио по прозвищу Живодер небрежно махнул рукой. -
Поговорим о Харбохе.
- О Харбохе? А что такого случилось в Харбохе? - Протез старика
лязгнул, когда он откинулся на спинку кресла. - По моим сведениям,
кондор-генерал Луис припек задницу гаучо, затем, как приказано, отошел и
уже находится в центральных провинциях - со всеми своими людьми, лошадьми,
пленниками и с бочкой пульки для нашего дона Алекса. Харбоху он проследовал
без остановок.
- Он-то проследовал, - откликнулся дон смоленских, разглядывая
лежавшие на столе бумаги, - а вот крокодильеры задержались. Погуляли в
Харбохе. Еще погрелись у костров... Большие костры получились, Хайме! Из
Сан-Ефросиньи видать.
- Ну так что же? Харбоха - их епархия, Сильвер. Их и Трясунчика, хотят
- жгут, хотят - милуют... Нам-то убытка никакого! Мост цел, "штыки"
переправились без потерь, дон-протектор отсиделся в Форту, а все остальное,
в сущности, мелочи.
- Мелочи, - мрачно согласился Грегорио, не отрывая глаз от стола. -
Склады сгорели, сотня "торпед" пошла кайманам на корм, все кабаки
разгромлены, но ты, Хайме, прав - об этом пусть голова болит у Трясунчика и
Монталь-вана. Мелочи! Есть, правда, одна странность...
Старый Хайме приподнялся, будто желая заглянуть в бумаги и
полюбопытствовать насчет упомянутой странности, но тут скрипнула дверь,
свежий ветер пошевелил листы, и в комнате появилась девушка. Она
проскользнула с галереи; чудилось, что кожа ее еще источает солнечный жар,
а пряди светлых волос подобны золотым протуберанцам. Она была очень красива
- стройная, длинноногая, с высокой грудью и правильными точеными чертами.
При виде ее Алекс по прозвищу Анаконда жадно сглотнул и улыбнулся, а
надменное лицо дона Грегорио смягчилось.
- Что, Пакита? - произнес он, оторвавшись от своих бумаг.
- Приказать, чтоб подали вина, отец? - Голос девушки, низкий и томный,
звучал чарующе, но в серых глазах стыли холодные льдинки. Казалось, она не
замечает улыбок и взглядов Алекса; во всяком случае, подаренный ему
ответный взор был суров и в будущем не сулил главе Военного департамента
ничего приятного. Взвешен, измерен и куплен, читалось в ее глазах;
возможно, продан и предан, и уж, во всяком случае, не любим.
- Пусть принесут белого из Херсус-дель-Плата, - распорядился дон
смоленских и после паузы прибавил: - Мы скоро закончим, Пакита, и ты
сможешь поболтать с Алексом. Поболтать! - Изобразив усмешку, он покачал
длинным костистым пальцем. - Эти "штыки" бывают так нетерпеливы... Не
позволяй ему раньше времени лезть под юбку, девочка.
- А если выше? - пробормотал Алекс, посматривая на полные груди
девушки. Когда Пакита, передернув плечами, направилась к двери, он облизнул
губы, а старый Хайме язвительно скривился. Что до дона Грегорио, то тот
промолчал и не произнес ни слова, пока служитель в синем расставлял бокалы
и наливал вино.
- Так вот, о странностях... - Дон смоленских потянулся к шкатулке с
сигарами, потом, будто раздумав, отдернул руку. - В Харбохе погибли бойцы и
"шестерки" Трясунчика, общим числом под сотню; еще - немерено портовой
швали и двадцать шесть крокодильеров. Кто угодил к "торпедам" под нож, кто
утонул или сгорел на угольных складах. Но девятнадцать были убиты в борделе
- есть там такой, у гавани, собственность Монтальвана. При нем - мытарь...
Так, мелкота, он же - вышибала: следит, чтобы клиенты не надували потаскух.
Его допросили. Мои люди. Допросили с пристрастием! - Дон Грегорио стиснул
пальцы в кулак, словно душил кого-то невидимого, жалкого. - Упрямый,
подонок. Однако сознался, что крокодильеров прибил какой-то тип,
заночевавший в борделе. Чуть ли не в одиночку! С ним, правда, были еще
трое, а может, четверо. Все - с Пустоши. И среди них, - дон Грегорио
зашелестел бумагами, - некий Кобелино, знакомец мытаря, из бывших
монтальвановских "шестерок". Этот шепнул приятелю, что обзавелся новым
хозяином, и что хозяин его, брат Рикардо, - великий боец: пришиб в Пустоши
всех огибаловских отморозков. Это вам ничего не напоминает?
Вопрос был обращен к обоим собеседникам, но тяжелый взгляд дона,
Грегорио уперся в Алекса. Тот заерзал в кресле и кивнул.
- Брат Рикардо? Может, священник? Сумасшедший поп, прикончивший в
Дурасе троицу диких? Судя по описанию, белый, ни капли негритянской крови,
хотя кто его знает... Высок, светловолос, глаза - синие, морда - как на
картинке. Бабы таких любят.
- Похож, очень похож, - сообщил дон Грегорио, заглядывая в свои
бумаги. - Вот справка из канцелярии Синода. Сообщают, что в Пустошь недавно
были направлены священники Домингес и Горшков. Рикардо-Поликарп Горшков...
Тоже похож, но не такой красавчик, как описывает Алекс. И что бы все это
значило?
- Подмена? - произнес Хайме с вопросительной интонацией.
- Возможно. Теперь прикинем: события в Пустоши - это сентябрь; в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг