потом все равно попал в койку. Рядом с тобой лежал... Темноволосый такой,
кудрявый, и глаза черные... Не помнишь?
- Все они были на одно лицо, - пробормотал Джамаль. Ему не хотелось
вспоминать о своих соседях в медицинском боксе фирмы "Спасение". Выглядели
они сущими покойниками, да и сам он в те часы был не лучше; лежал труп
трупом, заблокировав сознание и двигательные рефлексы, и тоже пускал слюну.
Рирда ап'Хенан нетерпеливо повела плечом, зазвенела уздой в бронзовых
бляшках.
- Ты удивлен, чужак в одежде хиссапов? - Она обращалась к Джамалю, видимо,
решив, что он ближе к ней возрастом, а значит, является старшим. - Разве в
ваших краях нет сену?
- Встречаются, отважная, встречаются... но редко! А тут... - Джамаль
страдальчески сморщился. - Сколько их!
- Шинкасы, - коротко пояснила амазонка. - Вонючие хиссапы! Те, чью одежду
ты напялил на себя. Чтоб Вихрь Небесный поразил их! Крадут людей повсюду -
у Петляющей, и в маульских предгорьях, и у Внутреннего моря. А сами хуже
сену! У тех просто нет душ, а шинкасские души черны, как их проклятые
боги, Хадар и Шаммах!
Ожесточенно сплюнув, она потерла пересекавший щеку шрам, явное напоминание
о шинкасском ноже или стреле. Вероятно, подумал Джамаль, тот, кто нанес
эту рану, пребывает сейчас на спине Великого Одноглазого, выискивая вшей
среди гигантских перьев. Со степняками, судя по всему, у Сестры Меча был
разговор короткий.
Скиф, хмуро поглядывая то на старшую амазонку, то на мерно сгибавшиеся
спины живых роботов, буркнул:
- Шинкасы крадут людей, меняют их души на сладкую траву, а тела, выходит,
продают вам? И вы покупаете! Покупаете, чтоб было кому копаться в земле и
носить тяжести!
Шрам на щеке Рирды набух кровью, глаза сердито сверкнули - словно у рыси,
оскалившей клыки.
- Ты дерзок, молодой чужак! Дерзок и глуп, клянусь когтями пирга! Но я
отвечу тебе... отвечу, глупый кафал! - Втянув воздух сквозь стиснутые
зубы, она продолжила: - Все покупают сену, чужак, а мы - больше, чем
остальные. Больше, чем маульцы или сероглазый народ с берегов Внутреннего
моря; больше, чем карлики из Джарайма и люди других стран Запада. Так, во
имя милосердия, заповедали нам Безмолвные Боги! Ибо, если не следить за
сену, они умрут. От голода, от жажды или просто позабыв дышать... И мы
выкупаем их, платим отродьям Хадара золотом, тканями и вином, чтобы
лишенные душ закончили дни свои в покое. Они не люди, но были людьми! Кто
знает, не вернут ли им Безмолвные на небесах утерянное на земле?
- Но вы заставляете их работать! Амазонка с хмурым видом пожала плечами.
- Они недолго живут, но много едят. А боги, повелев заботиться о них, не
сказали, что надо кормить бездельников!
Конь Рирды двинулся вперед, звонко цокая копытами по камням; молодые
воительницы и три путника ехали следом.
Скиф, наклонившись к Джамалю, негромко произнес:
- Слыхал, князь? Боги повелели заботиться о несчастных, но не запретили на
них пахать... Весьма прагматичная точка зрения!
- На несчастных всегда пашут, дорогой. Были бы несчастные... А где их нет?
Видел ты такое место?
- Видел. Фрир Шардис к примеру.
И Скиф, стараясь не глядеть в пустые глаза и на согбенные спины лишенных
душ, принялся рассказывать о сияющих огнями громадах Куу-Каппы,
прекрасного города в теплых морях, об игре в Девять Сфер и всемогущем
Твале, повелителе судеб, о лунах, что восходят над океаном беззвездной
ночью, о пьянящем бьортерри с Островов Теплого Течения, о серадди Чакаре,
ловце удачи.
Джамаль слушал и думал о своем.
Думал про Телг, где тоже, подобно Шардису, не было несчастных, но были
обеспокоенные - и с их тревог, с их забот о грядущем, коего не мог
предвидеть никто, началась его Миссия. Думал о Земле, новой своей родине,
о многих и многих жизнях, что тратились там впустую, - о тех, кто не знал
ни весны, ни лета, но рождался и жил вечной осенью, унылой и промозглой.
Волею судеб, обстоятельств или собственного неразумия... Мелкие мысли,
мелкие заботы, мелкие души... То, что нужно Бесформенным! Серый безликий
фон, на котором они, столь же безликие, могут действовать незаметно и без
помех...
Еще он размышлял о словах Рирды ап'Хенан насчет защиты - могучих
заклятьях, что ведомы Видящим Суть. Вероятно, амм-хамматские чародейки
умели ставить мысленный блок, воздвигать в сознании некий барьер, гораздо
более прочный, чем тот, которым обладал он сам. Когда он научится этому.
Если научится! - поправил себя Джамаль, ощущая неуверенность и
беспокойство.
Телг и Земля предстали внезапно перед ним в образе единой равнины,
плодородной и зеленой, простирающейся вдаль, цветущей, звенящей ручьями,
шелестящей древесными кронами, овеянной теплым ветром, что разносит запахи
трав и цветов, ароматы вина и свежего хлеба. Земля и Телг наложились,
слились в нерасторжимом и чарующем сочетании, равно великолепные, щедрые,
благоухающие, полные жизни и надежд - два мира, два радужных клубка, в
которых смешались цвета изумруда и аметиста, рубина и золотистого янтаря,
нежной бирюзы, нефрита, обсидиана, пестрой яшмы... И только одно нарушало
эту прекрасную картину - тысячи, миллионы, миллиарды пустых глаз да
согбенные фигуры, что двигались по зеленой равнине, исчезая за горизонтом,
в серой туманной мгле.
Он услышал громкий голос Скифа, и видение распалось. Компаньон, привстав в
стременах, тянул руку вверх и вперед; на лице его было написано изумление.
- Ты только погляди, князь! Погляди! Ну и дела! Сильно же тут кого-то
опасаются!
Джамаль вскинул голову. Перед ним, на вершине гигантского утеса, парил
город; камни его сливались со скалами, башни, словно зубцы титанического
парапета, вонзались в облака, а стены подпирали небо.
Глава 5
ДОКТОР
Он не задумывался о сущности своего дара. Дар был для него реальностью -
такой же, как солнечный свет, как воздух и пища, как напитки и
транквилизаторы, заглушавшие на несколько часов паранормальное восприятие.
Когда-то он пил, а затем, попав в лечебницу, был вынужден принимать
лекарства; предполагалось, что эти снадобья сделают его нормальным
человеком. Его врачи, однако, сами не ведали критериев нормальности; для
них он являлся всего лишь алкоголиком со странными фантазиями, забавным
пациентом, объявившим себя Владыкой Мира Снов.
Безусловно, он не был нормален, хотя и не считал себя сумасшедшим
параноиком; просто он был иным, непохожим на других - жирафом,
затесавшимся в овечье стадо. Мир представал перед ним как бы в двух
разительно отличавшихся обличьях. Одним из них являлось повседневное:
город, где он жил, комната, в которой провел долгие годы, одежда, мешком
висевшая на его длинном костлявом теле, люди, что окружали его. Пребывая
на тусклой грани повседневного, он оставался бессилен; ни события, ни
судьбы людей не подчинялись ему.
Но стоило прикрыть глаза, сосредоточиться, включиться, как крохотный
повседневный мирок расширялся до размеров Вселенной - огромной, яркой,
необозримой, сверкающей вечным и нерушимым великолепием. Этот мир
представал перед ним не в сиянии бесчисленных звезд, не в спиральном
пламени галактик, не в тусклом свечении лохматых газовых облаков, не в
блеске мерцавших отраженным светом планет, не в красочных переливах
кометных хвостов. Он видел арфу - гигантскую арфу на фоне сероватого
туманного занавеса, как будто оттенявшего нейтральным цветом яркое и
пестрое переплетение струн.
В юности, еще до того, как проснулся дар, его учили играть на арфе. По
мнению наставников, он обладал абсолютным слухом, превосходной музыкальной
памятью и необычайно длинными гибкими пальцами; он мог извлечь из своего
инструмента невероятные аккорды, а любую услышанную мелодию запоминал
навсегда.
Быть может, его музыкальный талант предшествовал тому, истинному дару,
позволявшему играть на струнах Вселенской Арфы? Быть может, усвоенные в
детстве навыки определили для него и ментальное восприятие мира? Как иначе
объяснить то, что он представлял Вселенную в виде арфы, а не органа, не
скрипки, не целого оркестра?
Впрочем, он никогда не копался в своих воспоминаниях; то, что случилось до
пробуждения дара, не вызывало у него интереса. Гораздо важнее, что дар
принадлежал не только ему; пребывая в своем одиночестве, он мог лишь
обозревать великолепную арфу и предчувствовать те мелодии, которые удалось
бы сыграть на ней. Но, чтобы коснуться струн, он нуждался в партнере - в
живом и трепетном огоньке, который скользил бы по радужным нитям,
направляемый к цели его разумом, его мыслью, его желанием. Только тогда
арфа могла зазвучать!
Он чувствовал это, он был в этом убежден, но он не являлся богом и
полновластным владыкой - даже в Мире Снов. Чтобы попасть туда, он нуждался
в согласии и доверии будущего странника; не в том согласии, что скреплено
подписью и печатью либо выражено словами, но во внутреннем, инстинктивном
и подсознательном намерении, позволяющем вступить в ментальный резонанс.
О, если бы он нашел таких людей двадцать, десять, пять лет назад! Сколько
чудес он мог бы показать им в Мире Снов, какие восхитительные ноты извлечь
из своей арфы, какие открытия свершить! Возможно, он разобрался бы с
тайной Того Места, исследовал мыслью это серое ледяное безвременье, этот
загадочный фон, на котором сияли струны его арфы... Иногда ему казалось,
что он мог бы проникнуть туда - не косвенно, не прикасаясь к нитям
инструмента, но прямо; нырнуть в серую мглу, ощутить ее вязкость, ее
холод, ее загадочную сущность. Возможно, и там он услышал бы какие-то
звуки?..
Но подобные эксперименты требовали времени и осторожности. Теперь он мог
не торопиться; пусть не двадцать, не десять, не пять лет назад, но все же
он нашел людей, открытых для сотрудничества. Или они нашли его.
Так или иначе, теперь он мог изучать и пестовать свой дар, наслаждаться
им, не тревожась о повседневном. Люди-самоцветы, живые огоньки, скользили
к многоцветным клубкам миров, подчиняясь собственному желанию и его воле;
он, словно обладатель несметных сокровищ, швырял на струны арфы холодные
синие сапфиры и голубые капли аквамаринов, искристые изумруды и бериллы,
кровавые, алые, розовые рубины, морионы, аметисты, золотые цитрины,
сиявшие ярким светом алмазы, огненные, белые и черные опалы, коричневатые
топазы... Бесконечным сверкающим ожерельем они плыли друг за другом в Мир
Снов, в теплый уют островов Фрир Шардиса, в заброшенные древние города
Пирама, в Шшан, населенный разумными крылатыми тварями, в неприветливые
скалистые горы Ронтара, в фэнтриэлы охотничьих Сафари...
Нередко он спрашивал себя: существуют ли эти миры в реальности или
являются лишь плодами людского воображения? Обсидиан, защитник и
покровитель, тоже жаждал получить ответ на этот вопрос - ответ однозначный
и недвусмысленный, желательно - подтвержденный фактами, какой-либо
правдоподобной теорией и неоспоримыми экспериментами. Обсидиану нравилась
четкость; смутные домыслы и туманные гипотезы раздражали его, как красная
тряпка, вывешенная перед мордой быка.
Пока что тряпка оставалась на месте, ибо необходимый ответ не существовал.
Во всяком случае, для него; он не знал и не ведал, как соотносится
реальное Мироздание с гигантской многоцветной Арфой. Быть может, ее струны
были лучами звезд, а пестрые клубки и переплетения нитей - самими
звездами? Или галактиками? Или планетами?
Говоря по правде, он не слишком этим интересовался. Он называл реальностью
повседневный мир - тот, в котором протекало его физическое существование;
что же касается Шардиса, Альбы, Амм Хаммата, Ронтара и десятков прочих
фэнтриэлов, то ему казалось удобнее числить их по разряду снов. Или, если
угодно, овеществленных фантазий.
Обсидиан был недоволен; ему хотелось большей определенности. Он называл
его, Повелителя Мира Снов, телекинетиком, не осознавшим до конца свой дар.
Но разве осознание являлось столь необходимым? Разве все Как и Почему
требовали ответов? Для него важнее было Зачем, и на этот вопрос он отвечал
себе самому с полной откровенностью: для наслаждения. Ибо, как всякий
человек, обладавший каким-нибудь уникальным талантом, он испытывал
наслаждение, используя и тренируя свой дар, и был несчастен, когда такой
возможности не представлялось.
Телекинетик, говорил обсидиан, хмуря густые брови. Пусть так, хотя сам он
считал себя скорее музыкантом... В реальном мире он не мог передвинуть
даже спичку или клочок бумаги, что расходилось с его представлениями о
телепортации, о полтергейсте и тому подобных предметах. Если он и являлся
телекинетиком, то весьма своеобразным: его дар требовал взаимодействия с
иной осознающей себя сущностью, искренне жаждущей погрузиться в мир
фантазий. И не важно, как называлось это бытие, Реальностью или
Сновидением; его всегда можно было отыскать среди скопища разноцветных
паутинок, прикоснуться к нему, ощутить на запах и вкус, прислушаться к его
мелодии... А потом отправить туда путников.
В реальность? В сон?
Для него это значения не имело.
Глава 6
СКИФ
"Да, здесь кого-то сильно опасались! Не ублюдков ли с гравитационными
метателями, убивших Сингапура?" - размышлял Скиф, озирая высившуюся на
скале крепость.
Этот розово-серый гранитный утес с обрывистыми склонами достигал
полукилометра; башни на его вершине казались каменной короной, оседлавшей
исполинский затылок неведомого божества. Скиф разглядел, что они идут
вроде бы в три ряда: внешние были массивные, приземистые, цилиндрические;
за ними виднелись четыре квадратных, соединенных стенами и возносившихся
над внешним кольцом. В периметре квадратных башен были заключены еще две,
похожие на сужавшиеся с высотой пилоны; эти, самые огромные, парой бивней
вонзались в небеса.
На отвесных скалистых склонах - ни дороги, ни вырубленных ступеней, ни
следа подъемных механизмов... Дьявольщина, подумал Скиф, не на воздушных
же шарах они туда взлетают! Шаров, впрочем, тоже не было видно.
Неприступная цитадель на неприступном каменном столпе высилась над ним,
словно бросая вызов сообразительности: попробуй догадайся, как подняться!
Отбросив мысли о вертолетах, дирижаблях и мгновенной телепортации, Скиф
переключился на птиц. Почему бы и нет? Зубастые пирги. Белые Родичи,
охраняли границу и сражались рядом с воительницами; они почти умели
говорить! Во всяком случае, как-то общаться с людьми... Значит, среди
амм-хамматских чудес могли быть и прирученные птицы - гигантской величины,
размером с легендарную птицу Рух, способную унести слона! Правда, те
крылатые создания, что обитали в прибрежных лесах и в степи, не слишком
отличались от земных пород - одни были размером с воробья, другие - с
гуся. Самой крупной из виденных Скифом птиц являлся степной
кондор-стервятник, послуживший, вероятно, прототипом шинкасского Шаммаха.
Эта внушительная тварь с голой шеей, загнутым клювом и двухметровым
размахом крыльев могла бы унести кафала или хирша, но не человека в броне,
с тяжелым оружием.
Перестав наконец ломать голову, Скиф заметил, что рощи, зеленые плантации
и каналы отступили вдаль, травы и деревья исчезли, и по обе стороны дороги
простирается теперь пустынная и суровая местность - голый камень,
естественный гранитный монолит, служивший основанием скалы. Копыта
скакунов грохотали уже не по каменной брусчатке; под ними была сплошная
розово-серая полоса, ведущая прямиком к утесу. Казалось, дорога упирается
в отвесные склоны, но, когда путники приблизились к скале, Скиф увидел
темный провал входа. Сомнения его разрешились: в эту цитадель попадали не
снаружи, на птицах или воздушных шарах, а изнутри.
От входа в глубь горы вел тоннель, достаточно высокий и широкий, чтобы три
всадника могли проехать в ряд. Кавалькада втянулась в него: Рирда ап'Хенан
- впереди, за ней - девушки, Скиф с Джамалем и юный синдорец, испуганно
озиравшийся по сторонам. Белые звери шли за ними в полном молчании; лишь
сверкали их глаза да огромные клыки. Скифов Талег забеспокоился, запрядал
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг