попросил выступить посредником. Чтоб отвязались и от него, и от меня.
Кстати, упоминались им кое-какие опасные игрушки... Так вот, имейте в
виду, что он их уничтожил. Самым радикальным способом! Сунул под
десятитонный пресс, они и не выдержали, лопнули. Пластик все-таки,
стекло...
- Где вы, там неприятности, - пробормотал остроносый. - Значит,
арнатовские гипноглифы все-таки были у вас? А Косталевский их забрал? И вы
ему отдали?
- Гипноглифы? Какие гипноглифы? - Мой голос звучал в меру удивленно и в
меру возмущенно. - Я и слова такого не знаю, Иван Иванович! Давайте-ка
лучше делом займемся, урегулируем проблему, подпишем мирный договор и в
заключение пожмем друг другу руки. Вы ведь этого тоже хотите. Или я не
прав?
В трубке послышалось, как Скуратов переводит дух. Потом:
- Надо бы встретиться, Дмитрий Григорьевич. Такие проблемы не решаются по
телефону.
- Встретимся, - пообещал я, - но не сейчас. Три раза мы с вами
встречались, и дважды - при трупах. Не желаю, чтоб мой был следующим. Вот
когда договоримся, тогда и назначайте свидание.
- Ладно, черт с вами! Чего вы хотите?
- Не я, а Косталевский. Договоренность такая: во-первых, он увольняется и
ставит условие, чтобы имя его, в связи с известными вам предметами, нигде
и никогда не упоминалось. Он считает свое открытие антигуманным.
- Интеллигент хренов... - проскрежетало в трубке. - Гуманист
недорезанный...
- Во-вторых, - продолжал я, - Косталевский не возражает, если вы отыщете
менее щепетильных специалистов, которые выступят восприемниками его работ
- если угодно, авторами теории ментального резонанса. Найдутся такие?
- В любых количествах, - заверил Иван Иванович. Тон у него стал пободрее.
- Тогда - третье и последнее: регламент операции. За три-четыре ближайших
дня Косталевский подготовит технологическое описание установки - той
самой, которая в данный момент разобрана и уничтожена. Ну, вы понимаете, о
чем речь... об агрегате, выпекающем "веселухи" и "почесухи"... может,
кое-что еще. Этот документ я передам вашему ведомству, а вы позаботитесь,
чтобы отставка Косталевского была воспринята спокойно. Гарантией
спокойствия будет благодарность за беспорочную службу, на фирменном
бланке, со всеми положенными подписями и печатями. Когда Косталевский ее
получит, ждите второй документ: теоретическое обоснование целенаправленной
стимуляции психической деятельности и эффекта ментального резонанса. Все
будет изложено в подробностях и деталях и передано вам самим профессором.
В эти его откровения я даже заглядывать не желаю. Зачем это мне? И кто я,
в сущности, такой?.. Математик в отставке, утлый челн в водовороте
случайности... Хотелось бы выбраться из него, и побыстрее.
- Вы не утлый челн, а хитрый жук, - приговорил меня Скуратов. - Но это не
принципиально. Вы, Хорошев, теперь для нас не интересны. Ни с какого
боку... Ни вы, ни ваш покойный приятель, маг-недоумок, ни его убийцы...
Нам Косталевский нужен.
- Ну, так я вам его преподнес и умываю руки. Максимум через четыре дня.
Согласны?
- Согласен. Но наблюдение с вас пока не снимается.
- Не возражаю. Посредников нужно беречь крепче свидетелей. Кстати, еще
одно маленькое условие... Вы, Иван Иванович, действительно полковник?
- Сомневаетесь?
- А что вас удивляет? Вчера вы были майор УБОП, сегодня - полковник ФСБ, а
завтра - кто знает? - окажетесь генералом из армейского ГРУ.
- Я - точно полковник, и точно из ФСБ, - с нажимом на слово "точно"
произнес Скуратов. - И я точно не генерал. Генерал у нас уже имеется. В
Москве.
- Вот и хорошо. Ему и будут переданы обещанные манускрипты. Еще раз
напомню - в обмен на почетную отставку и благодарность.
- Э, постойте, Хорошев! - в голосе остроносого прозвучали тревожные нотки.
- У вас никак мания величия приключилась?
- Ничем не могу помочь. Это условие выдвинул Косталевский. Он полагает
так: чем важней начальник, тем надежнее гарантии. Его право! В конце
концов, он тоже генерал, а может, и маршал от науки... С вами ему
контактировать не по чину.
Я повесил трубку и подмигнул Сатане, скалившему зубы с моего компьютера.
Великий Крысолов, Великий Ловчий и Великий Обманщик... Он словно поощрял и
в то же время предупреждал меня: будь бдителен!.. Будь осторожен и хитер -
как всякий смертный человек, желающий выполнить за дьявола его работу.
Щелкнув чугунного Сатану в нос, я заглянул на кухню, полюбовался розами и
отправился за покупками. День рождения любимой, как-никак! Наш первый
совместный праздник, не считая брачной ночи... Голубые луны роз кивали мне
с подоконника, напоминали о грядущем торжестве. Они казались свежими,
будто их только что срезали с куста: видимо, питательный раствор в
кувшинчиках обладал чудодейственной жизненной силой.
Во дворе топтались Танцующий Койот и Три Ноги; дул прохладный ветерок, и
Три Ноги напялил свою куртку, став временно двуногим. Я направился к
универсаму. Два соглядатая шагали сзади, не скрываясь, дыша в затылок и
наступая на пятки. В мыслях моих витало смутное соображение - не слишком
ли я продешевил, торгуясь со Скуратовым. Подумаешь, благодарность! Можно
было б и большего добиться... ордена и пожизненной охраны от посягательств
заокеанских агентов, например... для Косталевского и для меня... плюс
бесплатный телефон, раз уж все равно прослушивают...
Я купил бутылку "Цинандали", торт, салями, кое-какие деликатесы и,
разумеется, шампанское. Вернувшись, рассовал покупки в холодильник, допил
минеральную воду, а белую пробку свинтил, чтобы закрыть бутылку с
кетчупом. Гляделась она ничуть не хуже черной. Потом направился к телефону
и позвонил Жанне Арнатовой, решив, что остроносому этот звонок полезных
сведений не добавит. Дело, в сущности, завершено; пропавшие найдены,
мертвые мертвы, а вдовы нуждаются в сочувствии и утешении.
У Жанны все обстояло не так уж плохо. Из Грозного прибыл чеченский десант
- старый Саид-ата, ее отец, а с ним и другие родичи, суровые отпрыски гор,
блюстители законов шариата. И хоть законы те строги, сердце Сайда не
выдержало, растаяло при виде внучки, которую он тут же начал звать
Марзией6. Жанну, за поругание семейной чести, пообещали забить камнями или
обрить наголо, но, осмотрев богатую квартиру, успокоились и отложили
экзекуцию на неопределенный срок. Саид-ата был, вероятно, человеком
разумным и действовал по принципу: где спешка, там убытки. Жанну еще не
простили, но дело двигалось к тому, что скрашивало ей внезапное несчастье.
Вспомнив о смерти мужа, она поплакала в трубку и принялась рассказывать
мне, как изменился Сергей за последние месяцы, каким он стал заносчивым,
самовлюбленным, нетерпимым - хоть о покойных не говорят плохого, но и
случившегося не вычеркнешь из памяти. Я верил ее словам. Метаморфоза,
произошедшая с Сергеем, была обычной и скорее всего неотвратимой, как
наступление сумерек после заката солнца. Он не выдержал искуса власти, но
воздаяние за этот грех, в котором повинны многие, обычно следует не в
жизни сей. Вот недооценить врагов - гораздо большая ошибка! И он ее
сделал, если припомнить все обстоятельства смерти: он мог бы защититься
черным амулетом, а выбрал красный... Отчего? Чтоб доказать Танцору свое
превосходство на уровне кулака?.. Видимо, так: после рассказов Жанны эта
гипотеза казалась мне самой приемлемой.
Мы распрощались, и я включил компьютер, чтоб потрудиться над описанием,
обещанным Скуратову. Этот документ должен был выглядеть солидно и
убедительно, со всеми финтифлюшками и прибамбасами, какие требуются по
научной части. Основной текст я набросал вчерашним вечером со слов
Косталевского; в общем и целом у нас получилась вполне развесистая клюква,
в которой были как бы рассмотрены суть открытия, конструктивные
особенности установки и способ подбора инициирующих частот. В процессе
сотворения этой дезы я узнал, что установка, в физическом смысле, не
производит никаких гипноглифов. Их основой мог являться любой подходящий
по нескольким параметрам носитель - гладкий предмет из стекла, металла,
дерева или пластика, хорошо отшлифованный, определенного цвета и формы,
без выступающих ребер или торчащих углов. Но эта исходная структура была
тусклой, инертной и мертвой, не испускающей таинственных флюидов, пока ее
не подвергали необходимой обработке, или инициированию, по словам
Косталевского. Процесс был довольно прост и состоял из напыления
мономолекулярной пленки с последующим электромагнитным воздействием. В
зависимости от частоты гипноглиф приобретал те или иные свойства; его
помещали в футляр (разумеется, автоматически), и вся эта операция занимала
от тридцати минут до часа.
Текст, над которым я работал, являлся таким же исходным сырьем, как те
объекты из пластика и стекла, которые еще не прошли инициации. Иначе и
быть не могло: ведь если бы продиктованное Косталевским, все эти слова и
фразы и скрытые в них команды могли воздействовать на нас, то, по
завершении своих трудов, мы бы забыли, о чем, собственно, речь. К тому же
добиться необходимого психологического эффекта ручным, что называется,
способом, было попросту невозможно: такое удавалось кое-каким ораторам и
писателям, но всех их история числит в разряде гениев. Так что в данном
случае я работал с полуфабрикатом, который затем полагалось
трансформировать в окончательный текст-гипноглиф с помощью
программы-инициатора. И то, что получится, станет могущественным
колдовским заклятьем... Правда, с очень узкой, очень специфической
функцией: забыть те события и имена, которые должны быть позабыты. Забыть,
но передать наш текст тому, кто еще помнит.
С программой трудностей не ожидалось: все, что поведал мне Косталевский, я
мог описать несложными формулами и разработать необходимый алгоритм
трансформации. В сущности, дело сводилось к определенному подбору слов и
их расстановке в предложении, столь искусной, что мысль вроде бы
формулировалась с предельной ясностью, но после прочтения в голове зияла
пустота. Полный вакуум! С подобным эффектом селективной амнезии я уже
сталкивался, да и вы, разумеется, тоже. Вспомните речи политиков в
предвыборной кампании, бессмысленные статьи, унылые доклады и книги ни о
чем... Вспомните! Не содержание их, но факт: вы что-то прослушали и
прочитали. И что же? Через день (бывает - через час) все испарилось и
забылось...
Велик и могуч русский язык, да и английский ему не уступит, и оба, с
сотнями тысяч слов, с идиомами, сленгами и жаргонами, были в полной моей
власти. Я собирался подключить к программе словари, редакторы, трансляторы
и прочую лингвистику, какую смог разыскать на дисках и в Интернете -
гигантские базы данных, где всякому слову нашелся бы синоним, а всякую
мысль можно было выразить и так и этак, и наоборот. В общем, как говорится
у Киплинга, есть шестьдесят девять способов сочинять песни племен, и
каждый из них - правильный.
Часам к семи я завершил работу над исходным документом, перевел русский
текст на английский (с помощью новейшего оксфордского транслятора),
проверил и подредактировал компьютерный перевод, вставил в нужных местах
команды ("передай дальше и позабудь") и зафиксировал их, чтобы дальнейшие
манипуляции не исказили смысла приказа. Настала очередь программы, но это
были завтрашние хлопоты; сегодня, как говорили латиняне, - finis! Имелось
у них еще одно мудрое изречение, на тот счет, что женщины изменчивы и
непостоянны (varium et mutabile), но мы их любим, ибо дарят они нам
блаженство - beatitudo. Сегодня я с полной определенностью рассчитывал на
beatitudo, а потому, выключив компьютер, занялся столом. А также розами:
они уже скучали в своей прозрачной упаковке, и стоило содрать ее, как
комната наполнилась чудесным ароматом.
Тут и Дарья заявилась - вроде бы не уставшая, а свежая, как маргаритка в
майский день. Сегодня она сопровождала шведа. Бельгийцы после вчерашних
утех окончательно рухнули, а немцы (тип нордический, выносливый) по
завершении переговоров отправились в кабак. Видно, не только в кабак -
Дарью от этой экскурсии отстранили, предложив развлечь шведа. А швед,
мужчина в возрасте, серьезно озабоченный здоровьем, был большой любитель
дендрологии и пожелал "гулять на свежий воздух, ту зе парк". Дарья
отправилась с ним в Пушкин и прогуляла так, что он уснул по пути в
гостиницу.
Все это она выпалила единым духом и на чистейшем русском языке; потом
сказала, что можно ее поздравлять, чем я и занялся - сперва в прихожей,
потом - в коридоре и, наконец, в комнате, между накрытым столом и
компьютером, одной рукой разливая вино, а другой обнимая именинницу. Вдруг
ноздри ее затрепетали, глаза расширились и увлажнились - она почуяла
пьянящий запах роз, перебивавший аромат шампанского. Похоже, я угодил с
подарком, что подтверждает мои теоретические изыскания: всякий дар - еще и
намек, и то, на что намекали дивные розы, моей принцессе было приятно.
Такие романтические девушки, способные врезать злодею кочергой, к цветам
испытывают трепетную нежность. Особенно к розам, и это неудивительно: розы
голой рукой не возьмешь, они ведь тоже воительницы, хотя без кочерги, зато
с шипами.
- Димочка, какая красота... - проворковала Дарья. - А запах, запах!.. Ах,
какой запах! "Шанель номер пять"... Или "Дольче энд Габбана вумен"... Это
мне? Правда, мне? Нет, Димочка, ты не шутишь? Какие необычные оттенки...
переливаются, как небо в летний полдень... и лепестки резные... и каждая -
ах! - в своем кувшинчике! - Она ткнулась жаркими губами мне в щеку. - Но
они, наверное, стоят безумно дорого?
- Любовь крреолки дорроже! - каркнул я и на гусарский манер приложился к
ручке.
- Прр-равильно! - со смехом откликнулась Дарья. - Крровь и кррест! Подать
рром в номерра!
Мы чокнулись, выпили и сели за стол. Голодные, как волки: я - потому, что
заработался и позабыл про обед, а Дарья нагулялась со своим шведом до
спазмов в желудке. Так что следующие десять минут мы закусывали и
чокались, чокались и закусывали, уговорив бутылку шампанского и половину
емкости с "Цинандали". Дарья захмелела и порозовела, глаза ее начали
опасно поблескивать, и мне вдруг пришло в голову, что она без очков. Будто
никогда их и не было! Загадочный случай. Очков нет, зато глазки подведены,
ресницы накрашены, и на губах - помада. Раньше я не замечал, чтоб моя
птичка пользовалась косметикой. Впрочем, макияж был ей к лицу, усиливал
загадочную романтичность.
Немного поколебавшись, она вытащила розу из кувшинчика и приколола к
волосам, став еще краше.
- Ты без очков? - спросил я. - И, кажется, видишь неплохо?
- Это очки на даль, милый, и они мне совсем не идут. На близком расстоянии
я и без них разгляжу все, что полагается.
- Например?
- Например, тебя.
- А что ж ты их раньше носила?
- А раньше нечего было разглядывать на близком расстоянии, - сказала она,
подставляя мне губы. Потом подперла щеку кулачком и начала рассказывать,
как лет в девятнадцать, на третьем курсе филфака, влюбилась в
сорокалетнего доцента. Он был красив и элегантен, а также холост, и все
девчонки сходили от него с ума. Преподавал он классическую французскую
литературу и, в свой черед, любил помопассанить с хорошенькими студентками
от восемнадцати до двадцати. Такой вот любопытный персонаж. Дарью он
мопассанил года два, а после нашел себе новую пассию, блондинку Верочку из
группы испанистов. Дарья на Верочку не сердилась (тем более что ее вскоре
сменила брюнетка Рита), однако плакала, переживала и терзалась, как и
положено натурам романтическим, взыскующим не одного лишь секса, а чувств,
возвышенных и постоянных. Этот случай отбил у нее охоту общаться с сильным
полом и привлекать внимание мужчин; впредь она старалась держаться
незаметнее и выглядеть скромнее - редкий случай по нынешним временам,
можно сказать, уникальный.
Затем она переехала на новую квартиру, наткнулась в коридоре на соседа (то
есть на меня) и, невзирая на очки и полумрак, что-то в соседе разглядела.
Что-то такое, всколыхнувшее былые чувства: сосед, оказывается, был
темноволос, высок и строен и по каким-то неуловимым признакам напоминал ей
первую любовь. С поправкой, разумеется, на Мопассана: сосед то ли его не
читал, то ли пренебрегал традицией знакомства в темных коридорах. Так или
иначе, но Дарья снова мучилась и терзалась, и лампа, маячок любви, лишь
увеличила ее страдания. Последней каплей стал эпизод с повесткой. Бедная
девушка перепугалась: посовещаться не с кем, братец Коля плавает в южных
морях, а из Петруши какой советчик?.. Она ему про повестку, а он ей в
утешение: "Прр-ротокол!.. Прр-рокурор!.. Камерр-ра!.. Харра-кирри!..
Допррос с прр-ристрастием!.." Раз так, решила Дарья, пан или или пропал -
и позвонила ко мне. Как выяснилось, очень кстати.
Последнюю часть этой истории я выслушал, когда мы забрались в постель.
Дарья лежала в своей любимой позе, согнув коленки, на боку; хрупкое
плечико поднято, щека прижата к ямке над ключицей, тонкие пальцы скользят
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг