посередине каюты. Каюта была небольшая, продолговатая, с койкой и платяным
шкафом у правой стены, умывальником и туалетным столиком с большим зеркалом
- у левой. Над койкой висел прекрасной работы акварельный портрет молодой
женщины с нежным, красивым лицом и властным взглядом больших черных глаз. У
стены против дверей, под большим круглым иллюминатором, сейчас наглухо
задраенным наружной шторой, стоял небольшой письменный стол с письменным
прибором, стоячим настольным портретом той же молодой женщины и большой
старомодной пишущей машинкой.
Освободившись от груза, Горелов тяжело опустился на стул и, зажав
голову между ладонями, долго сидел с закрытыми глазами, изредка покачиваясь
на месте, как при мучительной зубной боли. Наконец он поднялся, постоял с
минуту, опустив голову и опершись кулаком о стол, потом встряхнулся и
решительно взялся за только что принесенные им книги, альбомы, атласы. Часа
три он усердно, не отрываясь, работал над ними, внимательно изучал
художественные изображения представителей подводной фауны и флоры, делал
выписки, копии с рисунков, составлял списки, классифицировал.
Потом он встал, сильно потянулся и принялся за экскурсионный мешок. Он
внимательно пересмотрел все его внешние и внутренние карманы с инструментами
и приспособлениями, освободил один из внутренних карманов, переложил его
содержимое в другой. Затем направился было к письменному столу, но на
полпути остановился, оглянулся и пошел к двери. Попробовал, хорошо ли она
заперта, прислушался и, видимо успокоенный тишиной в коридоре, вернулся к
письменному столу и принялся за пишущую машинку. Долго разбирал ее, добрался
до центра доски под кругом тонких буквенных рычагов. Там находился невысокий
металлический ящичек, окрашенный под общий, синеватый цвет машинки. Горелов
отвинтил его от доски, отложил в сторону, опять собрал машинку и попробовал
ее работу. Все было на месте, механизм действовал исправно, как всегда, -
отсутствие крупной детали совершенно не замечалось. Горелов взял
металлический ящичек и, задумчиво взвешивая его в руке, пробормотал:
- Давление чертовское. Выдержит ли? Не то, что в Саргассах, у
поверхности...
От этих звуков собственного голоса он вздрогнул, испуганно оглянулся,
потом вернулся к экскурсионному мешку, вложил ящичек в пустой внутренний
карман, прикрыл его там несколькими мелкими инструментами и тщательно
застегнул карман. Замкнув мешок, Горелов засунул его под койку и ушел
завтракать в столовую.
Вернувшись через полчаса в свою каюту, он переоделся в рабочий костюм,
выдвинул до отказа один из ящиков письменного стола и отогнул вниз его
заднюю стенку. За ней открылся узкий потайной ящик. Вынув оттуда несколько
деталей замысловатых форм, моток тонкого провода, он рассовал все это по
карманам экскурсионного мешка.
С мешком, перекинутым на перевязи через плечо, Горелов зашел в
центральный пост управления и, оформив пропуск у вахтенного лейтенанта
Кравцова, направился а госпитальный отсек.
- Благослови, влады-ыко-о-о! - смешливо прогудел он густым дьяконским
басом, приближаясь к койке зоолога. - Пришел за вашим напутствием, Арсен
Давидович. Как-никак, первый самостоятельный вылет вашего птенца!
Зоолог повернулся к нему, радостно засмеявшись;
- Благословляю! Благословляю! Желаю успеха! Вам Цой все передал? - Он
протянул Горелову руку для пожатия.
Тут только Горелов заметил сидевшего в стороне капитана и поклонился
ему:
- Простите, Николай Борисович! Сразу не заметил вас.
Капитан приветливо улыбнулся:
- Ничего, ничего, Федор Михайлович. Присоединяюсь к пожеланиям Арсена
Давидовича!
- Идите, идите, Федор Михайлович! - возбужденно проговорил зоолог. -
Эх, завидую вам! Ну ничего! Скоро вместе будем работать на длительной
глубоководной станции.
Капитан вздрогнул и поднял глаза. Он пристально посмотрел на зоолога и
Горелова, потом вновь опустил веки, быстро перебирая пальцами свою
золотистую бородку.
Еще раз попрощавшись и получив от зоолога множество дополнительных
наставлений, Горелов вышел из отсека, неплотно закрыл за собой дверь и
застыл на месте возле нее, словно задумавшись.
До его слуха заглушенно, но достаточно внятно донеслось:
- Арсен Давидович, надеюсь, вы никому не говорили о предстоящих
длительных остановках подлодки?
Короткое молчание как бы свидетельствовало, что этот вопрос застал
зоолога врасплох. У Горелова замерло сердце.
- Что вы, что вы, капитан, - послышалось наконец торопливое бормотание
зоолога. - Зачем я стану говорить! Я же ведь знаю... Вы же меня
предупреждали...
Горелов с облегчением вздохнул и жестко улыбнулся. Капитан помолчал.
Потом донесся его спокойный голос:
- Ну и отлично! Не забывайте и в будущем об этом.
Горелов отделился от двери и все с той же жесткой улыбкой твердыми, уверенными шагами быстро направился к выходной камере.
- Кто-нибудь из команды находится сейчас за бортом? - спросил он
Матвеева, который быстро и ловко, несмотря на перевязанную руку, помогал ему
надевать скафандр.
- Так точно, товарищ военинженер! Шелавин и при нем Марат с Павликом.
- Давно вышли?
- С полчаса, не больше.
- Куда они направились?
- Точно не знаю, товарищ военинженер... Куда-то на зюйд.
- Ага! Ну ладно. Спасибо.
Очутившись за бортом, Горелов запустил винт на пять десятых хода и взял
курс прямо на север. Отплыв километров на двадцать от подлодки, он некоторое
время усердно охотился у дна и на различной высоте над ним. Он хватал все,
что казалось ему незнакомым, заполняя мешок рыбами, морскими ежами,
голотуриями, гидрополипами, глубоководными раками, придонными моллюсками.
Через час он, по-видимому, решил, что поработал достаточно. Плотно замкнув
мешок, Горелов, снесся по радио с подлодкой, определил при помощи лейтенанта
свое местонахождение и сообщил ему, что собирается поработать еще
час-другой, после чего опять снесется с подлодкой и вернется домой.
Отключившись от подлодки, Горелов натянул на руки электрические
перчатки, проверил готовность ультразвукового пистолета и, запустив винт на
десять десятых хода, понесся на восток, поднимаясь все выше и выше над дном.
Впереди перед ним тянулся с юга на север великий подводный хребет. Где-то
здесь, высоко вздымаясь над его ровным гребнем, находилась вершина, открытая
Шелавиным. Горелов долго и безуспешно искал ее. Наконец нашел и, пустив
кислород в воздушный мешок, поднялся на нее. По глубомеру она отстояла от
поверхности океана всего на тысячу сто метров.
Горелов заметил на ней отдельно стоявшую скалу с углублением вроде
просторной ниши. Пустив в ход внутренний механизм воздушного мешка, он
загнал обратно в патрон кислород и сел на небольшой обломок скалы. Когда
поднятая им туча ила рассеялась и вода вокруг приобрела свою обычную чистоту
и прозрачность, Горелов снял электроперчатки, вынул из мешка металлический
ящичек, взятый из пишущей машинки, и, выбрав ровное место на обломке,
поставил ящичек рядом с собой. Потом приладил к нему длинные тонкие детали,
и ящичек получил вид странного морского ежа с растопыренными во все стороны
необычайной формы иглами. Между этими иглами он натянул тонкий провод и один
его конец обернул на левой руке вокруг кнопки, к которой обычно
пристегивается перчатка. После этого Горелов нажал на верхней площадке
ящичка кнопку. Часть его передней стенки откинулась, легла горизонтально, и
на ней оказалась миниатюрная клавиатура пишущей машинки. На верху оставшейся
части стенки засветилось длинное узкое окошечко. За окошечком видна была
натянутая бумажная лента.
С трудом работая огромными металлическими пальцами на крошечных
клавишах машинки, Горелов принялся медленно выстукивать на них.
В безбрежные пространства водного и воздушного океанов понеслись
непонятные сигналы:
"ЭЦИТ... ЭЦИТ... Слушай, ЭЦИТ... Говорит ИНА2... Говорит ИНА2...
ЭЦИТ... ЭЦИТ..."
Глава VIII. СТРАДАНИЯ ПРОФЕССОРА ЛОРДКИПАНИДЗЕ
Уже четвертые сутки экспедиция работала на новой глубоководной станции.
Казалось, двадцати четырех часов, имеющихся в сутках, Шелавину не
хватает. Кроме обычных работ по исследованию физических и химических свойств
придонных вод океана, их температуры, солености, плотности, химического и
газового состава он занялся проблемой, за которую принялся было еще в
Саргассовом море, но не успел закончить из-за "возмутительной", как он
выражался, бомбардировки района его работ. Задача заключалась в изучении
поддонных вод, глубины их проникновения, их происхождения, свойств и
состава. Эта работа требовала больших усилий, затраты времени, установки
сложных бурильных машин и глубоких насосов, действующих в прозрачных и
одновременно непроницаемых оболочках, которые предохраняли эти машины от
давления огромных толщ океана.
В тесной связи с этой проблемой находилась и другая, за которую также
принялся здесь Шелавин. Она заключалась в изучении электрических токов,
возникающих в слоях морского дна и впервые открытых советскими геологами в
Арктике.
Шелавин положительно разрывался на части. Даже деятельная помощь
Скворешни и уже вполне оправившегося от ранения Матвеева была недостаточна.
Капитан прикомандировал к нему еще двух человек из команды, и все же
океанограф работал, забывая об отдыхе и пище.
Едва успев позавтракать, он торопил уже своих помощников, раздражался
при малейшей их задержке и успокаивался, лишь очутившись за бортом, возле
своих любимых машин и установок. На обед его приходилось настойчиво, по
нескольку раз вызывать из подлодки, и ни разу не обходилось при этом без его
раздраженной воркотни о "срыве работ", о "возмутительном отношении к
важнейшим научным проблемам".
У зоолога был также намечен обширный план работ для этой длительной
глубоководной станции. Помимо обычных поисков нового, неизвестного еще
материала, зоолог решил сосредоточить здесь свое внимание главным образом на
изучении жизни и деятельности глубоководных и придонных организмов.
Предполагалось вести длительные наблюдения над их поведением, приемами
охоты, источниками и способами питания, значением и функциями светящихся
органов. Все это давно привлекало внимание ученого, и еще задолго до этой
станции он мечтал о таких работах и готовился к ним.
Однако сейчас, когда можно было ожидать, что обычная энергия зоолога
проявится здесь с особенной силой, всех поражала апатичность, овладевавшая
вдруг им. Каждый раз он, словно нехотя, готовился к выходу из подлодки и,
выбравшись наконец из нее, часами неподвижно просиживал возле первого
попавшегося рака-отшельника или голотурии.
Что же случилось? Казалось, все шло так прекрасно, так удачно. Работа
над трупами чудовищ дала великолепные результаты. Это были, очевидно,
остатки видов, властвовавших когда-то миллионы лет назад, над всей жизнью
древних океанов. Реликты мелового периода! Менялась окружающая жизнь,
менялись природа, климат, растения и животные. Оттесняемые новыми, более
гибкими и совершенными, более развитыми и приспособленными к новым условиям
жизни организмами, гигантские ящеры, владыки предшествовавших эпох,
постепенно уступали им свои позиции. Науке казалось, что они полностью
исчезли с лица планеты, оставив о себе воспоминания лишь в виде чудовищных
скелетов, которые красуются теперь во всей своей мощи и потрясают
воображение людей лишь в палеонтологических музеях. И вот оказывается, что
вытесняемая с поверхности океана небольшая ветвь этих чудовищ опускалась все
ниже и ниже в его безопасные глубины, постепенно приспосабливаясь к новым
условиям жизни, вырабатывая в себе способность выдерживать огромное
давление, дышать водным дыханием, видеть в темноте, светиться собственным
светом своей слизи... Какое необыкновенное, захватывающее открытие! Оно одно
может увековечить в истории мировой науки имя человека, сделавшего это
открытие. А его Ламмелибранхиата головастая! Разве этот моллюск, который
войдет в науку с его, советского профессора Лордкипанидзе, именем, - разве
он не произведет революции в отделе мягкотелых? А золото в моллюске? Разве
мало одних только этих открытий, чтобы надолго поселить радость в душе,
радость за себя, за науку, радость за великую Родину, за могучую страну,
которая дала своему ученому единственную в мире возможность забраться в
недоступные до сих пор глубины океана и начать их настоящее, действительное
изучение!
Так в чем же дело? Почему все это сразу потеряло свой блеск, свою
привлекательность, свое очарование?
Зоолог сделал резкий протестующий жест... Нет, нет!
Опять эта идиотская мысль! Это же глупо, наконец! Ну, при чем тут...
Он досадливо пожал плечами под скафандром.
Ну ладно! Он не возражает. Этого не следовало делать. Проболтался,
старый дурак! Да, да, дурак! Дурак! Трижды дурак!
Он ненавидел себя в этот момент.
Ударом ноги он отшвырнул мирно глотавшую ил голотурию, за которой
должен был наблюдать.
Ну, хорошо, пытался он успокоить себя. Пусть так.
Проболтался. Это факт - ничего не поделаешь! Но что же тут, в конце
концов, ужасного? Надо рассуждать хладнокровно. Какое это, в конце концов,
имеет значение? Ведь он рассказал не первому встречному... Это даже не
просто рядовой член команды подлодки. Ведь это же главный механик! Главный
механик боевого, единственного в мире по мощи и по значению корабля! Это же
не пустяки - главный механик, да еще на таком корабле! Ответственный
человек! Вероятно, многократно проверенный. Человек сдержанный, даже немного
угрюмый, нелюдимый, далеко не болтливый. Уж за него можно быть спокойным...
Он представил себе Горелова, его высокую, костистую сутулую фигуру, его
длинный голый череп с большими оттопыренными, словно крылья летучей мыши,
ушами, его длинные, почти до колен, как у гориллы, руки, и вспыхнула старая,
приглушенная было антипатия к этому человеку. Однако чувство справедливости,
всегдашняя честность по отношению к себе и к другим - органические качества
души ученого - победили ее.
При чем тут Горелов? Легче всего взваливать вину на другого. Нечего
искать облегчения собственной вины, перекладывая ее на соседа. Тем более,
что дело даже не в том, кому он рассказал. Горелов ведь не разгласит, не
разболтает, он не из таких.
Так в чем же дело? Откуда это недовольство собой? Такое мучительное,
такое унизительное...
Ложь! Вот в чем дело!
Да, он солгал! Он никогда не лгал. Ложь всегда была чужда самому
существу его. Она ему была органически противна, всегда казалась чем-то
особо унизительным, грязным, трусливым. И все же - он солгал! Кому? Своему
капитану!
...Милый Николай Борисович! Он несет на себе такую ответственность. За
бесценный корабль, за безопасность людей, доверенных ему страной. И он
обманут человеком, которому больше чем кому бы то ни было доверился.
Неважно, что это не будет иметь последствий. Важна ложь. Как смотреть теперь
ему в глаза? Как восстановить прошлое? Невозможно. Рассказать? Чистосердечно
сознаться? Пустое! Кому это нужно? Кому это принесет пользу? Ложь как была,
так и останется ложью.
Часы проходили. Гнусавый голос зуммера, как назойливое жужжание шмеля,
долго не мог отвлечь ученого от его тяжелых мыслей. С трудом он пришел в
себя и понял, что его вызывает подлодка.
- Арсен Давидович! - послышался голос вахтенного, лейтенанта
Кравцова. - Что же это вы? Все уже в столовой. Даже Иван Степанович на
месте... А вас все нет! Что вы сегодня так замешкались? Марш маршем, Арсен
Давидович! На все десять десятых!
За обедом, сидя на обычном месте за одним столом с капитаном, зоолог
чувствовал себя, как на костре инквизиции, и больше молчал, не отрывая глаз
от тарелки. Впрочем, капитан мало беспокоил его разговорами и расспросами,
лишь изредка и бегло посматривал на него. В лучистых глазах капитана ясно
видны были сожаление и тревога.
Зато после обеда... Можно было думать, что Цой твердо решил извести
зоолога. Он настойчиво спрашивал его о здоровье, об аппетите, потом начал с
восхищением рассказывать о своей работе над моллюсками. Его мысль о
естественной золотоносности моллюска все более подкрепляется точными
кропотливыми исследованиями. Несомненно, это мягкотелое извлекает из морской
воды содержащееся в ней растворенное золото и с необычайной силой
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг