невидимая, тугая-претугая струна. Она тоненько звенит по мере того, как
зонд погружается в рану.
Я вспомнил вдруг все, что произошло до этой минуты. Скрип тормозов
машины, остановившейся у подъезда, гранитные его ступени, еще мокрые от
дождя, перспективу знакомой, часто снившейся мне улицы, а затем
почтительную улыбку гардеробщика, поймавшего на лету брошенное ему пальто,
неспешный взлет лифта и сияющую белизну операционной, где я облачался в
белый халат и противно долго мыл руки. Я точно вспомнил, что я, именно я,
начал операцию, вскрыл скальпелем прочерченную шрамами грудь и мои руки с
профессиональной, привычной умелостью резали, кололи, зондировали. Все это
промелькнуло в сознании со скоростью звука и исчезло. Я все забыл.
Привычная умелость в руках обернулась испуганной дрожью, и с внезапным
ужасом я осознал, что не знаю, как и что делать дальше, не умею этого
делать, и любое дальнейшее промедление будет убийством.
Но понимая, что и зачем я делаю, я вынул зонд из раны и уронил его. Он
глухо звякнул. В устремленных на меня глазах над марлевыми масками читался
один и тот же вопрос: "Что случилось?"
- Не могу, - почти простонал я. - Мне плохо, товарищи.
Чужими, ватными ногами пошел к двери и, полуобернувшись, увидел, как
чья-то спина подвинулась на мое место и негромкий басок скомандовал
старшей сестре:
- Зонд!
"Бежать!" - подсказала мысль. Чтобы никто не видел, чтоб никого не
видеть, не читать дальше того, что я уже успел прочесть в этих широко
открытых, изумленных, обвиняющих глазах. Ног я не чувствовал. Меня бросило
как шквалом сквозь хирургическую на площадку между двумя расходившимися
под прямым углом коридорами и швырнуло на белый, сияющий эмалевым блеском
диван.
"Сейчас я этими руками зарезал Олега", - сказал я себе и, сжав виски
ледяными ладонями, застонал, может быть, даже завыл.
- Что с вами... Сергей Николаевич, голубчик? - услышал я чей-то
перепуганный голос.
Человек в таком же халате, как и я, только без шапочки, с лысым, голым
черепом встревоженно спрашивал:
- Что случилось? Как операция?
- Не знаю, - сказал я.
- Как же так?
- Я бросил... я ушел... - еле вымолвил я. - Мне стало плохо.
- Кто же оперирует? Асафьев?
- Не знаю.
- Как же вы не знаете?
- Ничего я не знаю! Я даже вас не знаю! Кто вы такой, как вас зовут,
где я, черт побери?! - закричал я.
Он потоптался на месте, глядя на меня изумленными, ничего не
понимающими глазами, и побежал в ту же дверь, из которой я только что
вырвался.
Я посмотрел ему вслед и встал. Рванул за спиной полы завязанного сзади
халата - завязки лопнули. Я вытер им руки и бросил на пол. Туда же швырнул
и шапочку. В глубине протянувшегося передо мной коридора мелькнула девушка
в белом - врач или сестра, - простучала каблучками-шпильками по паркету и
скрылась в одной из комнат. Я машинально пошел в ее сторону мимо одинаково
белых дверей. Они вели в кабинеты врачей, чьи имена были отпечатаны на
карточках в рамках из белой пластмассы. "Д-р Громов С.Н.", - прочел я на
одной из карточек. "Мой" кабинет. Что ж, войдем!
У широкого итальянского окна за "моим" письменным столом сидел Кленов и
читал газету.
- Уже? - спросил он сдержанно, но в сдержанности этой прозвучали
тревога и страх.
Я молчал.
- Жив?
- А ты почему здесь? - спросил я вместо ответа.
- Ты же сам сказал, чтобы я здесь дожидался! - вспылил Кленов. - Что с
ним?
- Не знаю.
Он вскочил:
- Почему?
- Мне стало дурно... Я почти потерял сознание.
- Во время операции?
- Да.
- Кто же оперирует?
- Не знаю. - Я старался не глядеть на него.
- А сейчас почему ты здесь?! Почему не в операционной?! - закричал
Кленов.
- Потому что я не хирург, Кленов.
- Ты с ума сошел!
Он не оттолкнул - отшвырнул меня плечом, как в хоккейной баталии, и
выбежал в коридор. А я бессмысленно сел на стул посреди комнаты, не мог
дотащиться даже до письменного "моего" стола. "Я не хирург", - сказал я
Кленову. Но как же тогда я мог начать операцию и благополучно довести ее
до критической минуты, не вызывая ни в ком сомнений? Значит, во сне так
можно. Тогда откуда же этот страх, почти ужас перед случившимся? Ведь и
Олег, и операция, и Кленов, и я сам - все это только призрачный мир сна, и
я это знаю. "А вдруг нет?" - сказал Заргарьян. А вдруг нет?
Зазвонил телефон на столе, я отвернулся. Телефон продолжал звонить.
Наконец мне это надоело.
- Сережка, это ты? - спросили в трубке. - Ну как?
- Кто говорит? - рявкнул я.
- Не кричи. Уже меня не узнаешь.
- Не узнаю. Кто это?
- Ну, я, я! Галя. Кто же еще.
"Галя волнуется, это вполне естественно, - подумал я. - Но почему по
телефону? Уж кому-кому, а ей следовало бы дожидаться в приемной. Приехал
же Кленов".
- Ты что молчишь? - удивилась она. - Неужели неудача?
- Видишь ли... - замялся я. - Не могу сказать тебе ничего
определенного. Мне стало плохо во время операции. Продолжает ее
ассистент...
- Асафьев?
"Опять этот Асафьев. А я знаю, он или не он? И не все ли равно кто,
если это только сон?"
И я сказал:
- Наверное. Я не разглядел. Они все в марлевых масках.
- Ты же не доверяешь Асафьеву. Еще утром сказал, что он хирург для
амбулатории.
- Когда сказал?
- Когда завтракали. Еще за тобой машина не пришла.
Я знал точно, что утром мы с Галей не завтракали. Я был дома. И никакой
машины у меня вообще нет. Но зачем спорить, если все это сон.
- А с тобой что? - продолжала она. - Что значит "плохо"?
- Слабость. Головокружение. Утрата памяти.
- А сейчас?
- Что - сейчас? Ты об Олеге?
- Да не об Олеге - о тебе!
Я даже подивился: откуда у Галки такая черствость? Олег на операционном
столе, а она спрашивает, что со мной?
- Полная атрофия памяти, - сказал я сердито. - Все забыл. Где был утром
и где я сейчас, кто ты, кто я и почему я хирург, если один вид скальпеля
приводит меня в содрогание.
В трубке замолчали.
- Ты слушаешь? - спросил я.
- Я сейчас же еду в больницу, - сказала Галя и положила трубку.
Пусть едет. Не все ли равно когда, куда и зачем? Сны всегда алогичны,
только я почему-то наделен способностью рассуждать логически даже во сне.
Решимость бежать, созревавшая еще с той минуты, когда я покинул
операционную, окончательно во мне укрепилась. "Оставлю какую-нибудь
записку для приличия и уйду", - подумал я.
На верхнем листке из блокнота, лежавшего на столе поверх каких-то
бумаг, я прочел типографский текст: "Доктор медицинских наук, профессор
ГРОМОВ Сергей Николаевич".
И тут я вспомнил свой листок из блокнота, на котором мой
предположительный Гайд начертал таинственную, но указующую надпись. Она
оказалась ключом к разгадке. Правда, до самой разгадки я еще не добрался,
но ключ уже был в замке. "А вдруг нет?" - ответил мне Заргарьян на мой
вопрос, сон ли это. А вдруг я по отношению к доктору медицинских наук,
профессору Громову Сергею Николаевичу точно такой же невидимый агрессор,
как и мой вчерашний Гайд по отношению ко мне? И не следует ли мне по его
примеру оставить такую же указующую запись?
И я тут же написал в блокноте профессора:
"Мы с вами двойники, хотя и живем в разных мирах, а может быть, и в
разном времени. К несчастью, наша "встреча" произошла во время операции. Я
не смог ее закончить: в моем мире у меня другая профессия. Найдите в
Москве двух ученых - Никодимова и Заргарьяна. Они, вероятно, смогут
разъяснить вам, что произошло с вами в больнице".
Не перечитывая написанного, я пошел к двери, охваченный одним чувством:
куда угодно, только подальше от этой гофманской чертовщины. Напрасно: она
поджидала меня у порога.
Не успел я открыть дверь, как вошла Лена. Она была в том же халате и
шапочке, как и в операционной, только без марлевой маски. Я отступил на
шаг и спросил с той же дрожью в голосе, как спрашивали и меня:
- Ну как?
Она почти не постарела с тех пор, как я видел ее в последний раз после
войны, а прошло, должно быть, лет десять. Но с этой Леной из моего сна я
был связан прочнее: нас объединяла общность профессии.
- Осколок вынули, - сказала она, почти не разжимая губ.
- А он?
- Будет жить. - И, помолчав, прибавила: - А ты на другое рассчитывал?
- Лена!
- Почему ты это сделал?
- Потому что случилось несчастье. Потеря памяти. Я вдруг забыл все, что
знал, все, чему учился. Забыл даже профессиональный навык. Я не мог, не
имел права продолжать операцию.
- Ты лжешь! - Она с такой злобой прикусила губы, что они побелели.
- Нет.
- Лжешь! Импровизация или раньше сочинил? Думаешь, кто-либо поверит
этим сказкам? Я потребую специальной экспертизы.
- Требуй, - вздохнул я.
- Я уже говорила с Кленовым. Мы напишем письмо в газету.
- Не напишете. Я никого не обманываю.
- Никого? Я ведь знаю, почему ты это сделал. Из ревности.
Я даже засмеялся:
- К кому?
- Он еще смеется, подлец!
Я не успел схватить ее за руки, как она ударила меня по лицу с такой
силой, что я с трудом удержался на ногах.
- Подлец! - повторила она сквозь душившие ее слезы; у нее начиналась
истерика. - Убийца!.. Если бы не Володька Асафьев, Олег бы умер на
операционном столе... Умер, умер!
Внезапная темнота оборвала ее крик.
СОН С ЯРОСТЬЮ
Я словно ослеп и оглох, а тело в параличе прижало к паркету. Я не мог
даже пошевелиться, ничего не чувствуя, только холодок навощенного дерева у
виска. Сколько часов или минут, а быть может, секунд продолжалось это
ощущение, не знаю. Я потерял чувство времени.
Вдруг черноту перед глазами размыло, как тушь на ватмане, когда
закрашивают тускло-серым очерченное пространство. Здесь оно обрисовывалось
стенами неширокого коридора, освещенного несильной электролампочкой.
Коридор впереди упирался в крутую лесенку, уводившую в квадрат дневного
света. Я стоял, прижавшись виском к навощенной панели, и держался за
поручень, протянутый по стене вдоль коридора.
Лена по-прежнему смотрела на меня, но смотрела совсем по-другому - с
непонятным сочувствием.
- Укачало? - спросила она. - Тошнит?
Меня действительно чуточку подташнивало, особенно когда взлетевший,
подобно качелям, пол вдруг уходил из-под ног и что-то спазматически
скручивало желудок.
- Килевая качка, - пояснила она. - Входим в порт.
- Куда? - не понял я.
- Мы уже в Стамбуле, профессор. Очнитесь.
- Где?
Она засмеялась. Я по-прежнему не мог уловить смысл происшедшего. Новая
дьявольская метаморфоза. Из одного сна в другой. Феерия в красках!
- Выйдем на палубу. На ветру полегчает. - Она потащила меня за собой. -
Кстати, посмотрим, что это такое. Хотя едва ли разглядим. Дождь идет.
Дождь не шел, а висел кругом тусклым сетчатым маревом. Панорама берега
сквозь эту сетку казалась бесформенным абстрактным пятном, кое-где
прочерченным мутными бликами минаретов и куполов, отсвечивавших то синью,
то зеленью. А над ними, топя и обгоняя друг друга, кишели тучи.
- Придется плащ надевать, - поморщилась Лена, прикрывая глаза рукой от
мелких водяных брызг. - В таком виде на берег не пойдешь. Ты в какой
каюте, в седьмой? Подожди меня у трапа или на берегу. Ладно?
Теперь я знал номер "своей" каюты. Что ж, пойдем за плащом. Рейс по
чужим морям и странам всегда любопытен. Даже в дождь и даже во сне.
В каюте я застал Мишку Сычука, суетившегося у своей койки. Он поспешно
рассовывал по карманам какие-то бумажки и свертки и, казалось, был совсем
не обрадован моим появлением.
- Идет дождь? - спросил он.
- Идет, - ответил я машинально, недоумевая, почему сны упорно
сталкивают меня с одними и теми же персонажами. - Ты чем это карманы
набиваешь?
Мишка почему-то смутился.
- Так... сувенирчики для обмена... Значит, дождь идет... - повторил он,
пряча глаза. - Плохо. Собьемся в кучу... друг за дружку держаться будем. А
то еще потеряешься...
И тут я вспомнил, что сотворил Мишка в действительности. В том же
Стамбуле. Наяву, не во сне.
- Как наш теплоход называется? - спросил я.
- А ты забыл? - ухмыльнулся Мишка.
- Склероз. Почему-то не могу вспомнить.
- "Украина". А что? - Он почему-то подозрительно посмотрел на меня.
Все совпадало. Время во сне отставало почти на месяц. Тем лучше: я могу
изменить ход событий.
- Да так. - Для убедительности я даже зевнул. - Дождь идет... Давай не
пойдем.
- Куда не пойдем?
- На берег. Будут гонять полдня по дождю: мечеть, музей... Тоска. Давай
у нас в баре посидим, пивка выпьем.
- Сказал! - усмехнулся Мишка. - Последний иностранный порт, а мы в
баре.
- Почему - последний? Будут еще и Варна, и Констанца. Очень красивые
города, между прочим.
- Демократические, - пренебрежительно протянул Мишка.
- А тебе обязательно нужен капиталистический?
- За путевку деньги плачены. Что положено, получаем.
- Тридцать сребреников, - сказал я. - Иудины денежки.
В "Метрополе", кстати говоря, тоже во сне, я уже выложил это Мишке. И
зря. Выстрелил вхолостую. Мишка путевку не достал и в рейс не поехал. А
сейчас я его накрыл вовремя.
- Я ведь знаю, что ты задумал, - продолжал я. - На первой же остановке
автобуса два слова полицейскому - и на такси в американское посольство. Да
не мельтешись, спокойней! Ну, а в посольстве холуйски попросишь
политического убежища.
На мгновение Мишка превратился в соляной столб, в библейский соляной
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг