М.Н. ЗАГОСКИН
Искуситель
Часть вторая
I
КОЛОМЕНСКОЕ
Нас было пятеро. Обо мне говорить нечего, но я должен
сказать несколько слов о моих товарищах. Первый: сия
тельный сослуживец мой, Григорий Владимирович Двинский,
московский природный князь, русский не русский, француз
не француз, а так, существо какого-то среднего рода,
впрочем, острый малый, избалованный женщинами повеса,
большой шалун, но только самого хорошего тона. Второй:
Антон Антоныч фон Нейгоф, магистр Дерптского 1-
университета, ипохондрик, ужасный чудак, последователь
мистической школы Сведенборга, фанатик, мечтатель,
всегда живущий в каком-то невещественном мире,
отъявленный защитник всех алхимиков, астрологов,
духовидцев, и даже известного обманщика итальянца
Калиостро. Третий: капитан Архаровского полка, Андрей
Андреевич Возницын, человек не больно грамотный, но
честный, простодушный и веселый малый, и, наконец,
четвертый: Василий Дмитрич Закамский, очень умный и
замечательный молодой человек. Он много путешествовал и
только что воротился из чужих кpaев, но это вовсе не
расхолодило его чистую и просвещенную любовь к
отечеству. Встречая дурное на своей родине, он горевал,
а не радовался, не спешил указывать пальцем на каждое
черное пятно и не щеголял перед иностранцами своим
презрением к России. Совершенно чуждый этой
Исключительной и хвастливой любви к отечеству, которою
гордились некогда наши предки, он любил все прекрасное,
Какому бы народу оно ни принадлежало, но только пре
красное свое радовало еще более его сердце, а он находил
Это прекрасное и в своем отечестве, потому что не искал
в нем одного дурного. Одним словом, этот молодой
человек, несмотря на свое европейское просвещение, вовсе
не походил на этих жалких проповедников европеизма, для
которых все сряду хорошо чужое и все без исключения
дурно свое. Он живет теперь в моем соседстве. Сколько
раз, читая вместе со мною какую-нибудь новую выходку
против русских художников и писателей, он смеялся от
всей души над пустословием и бессильной злобою этих
грозных судей, которые стараются из-за угла забросать
всех своей природной грязью. "Бедные мученики! -
говорит он всегда. - Ну из-за чего они хлопочут? Их
имена или исчезнут вместе с ними, или передадутся
потомству как условные названия скупых и лицемеров,
оставленные в наследство нашему веку бессмертным
Мольером, который, к сожалению, не успел заклеймить
никаким общим и позорным названием этих литературных
трутней, оскверняющих все своим прикосновением".
Время было прекрасное, несмотря на то что дело шло уже
к осени и что у нас сентябрь месяц почти всегда смотрит
сентябрем, день был жаркий, на небе ни одного облачка, и
самый приятный, летний ветерок чуть-чуть колебал осенний
лист на деревьях, мы все согласились ехать в Коло
менское, хотя это историческое село, которое долго
почиталось колыбелью Петра Великого, не далее пяти верст
от заставы, но мне не удалось еще побывать в нем ни
разу. Сначала древняя церковь Вознесенья и разбросанные
кое-где остатки знаменитых Коломенских чертогов, которым
некогда дивились послы и гости иноземные, обратили на
себя все мое внимание, но когда мы обошли временные
палаты, построенные Екатериною Второй, на самом том
месте, где в старину возвышались шестиярусные терема и
красивые вышки любимого потешного дворца царя Алексея
Михайловича, то очаровательный вид окрестностей села
Коломенского заставил меня забыть все. Внизу, у самой по
дошвы горы, на которой мы стояли, изгибалась Москва-
река, за нею, среди роскошных поемных лугов, подымались
стены и высокая колокольня Перервинской обители; далее
обширные поля, покрытые нивою, усеянные селами, рощами и
небольшими деревушками. Верст на десять кругом взор не
встречал никакой преграды: он обегал свободно этот
обширный, ничем не заслоняемый горизонт, который, каза
лось, не имел никаких пределов.
- Какой очаровательный вид! - вскричал я. - Да
это прелесть! И я живу третий год в Москве, а не бывал
здесь ни разу?
- То-то и есть, - подхватил Возницын, - мы,
видимо, все на один покрой: ездим за тридевять земель,
чтоб посмотреть на что-нибудь хорошее, а не видим его,
когда оно близехонько у нас под носом.
- Да неужели ты думаешь, - сказал с улыбкою князь
Двинский, - что этот обыкновенный и пошлый вид в самом
деле очарователен? Небольшая горка, ничтожная река, мо
настырь, в котором строение не греческое, не готическое,
не азиатское, а бог знает какое, несколько десятин лугов
и сотни две разбросанных по полю безобразных изб - ну,
есть чем любоваться!.. Ох вы, господа русские!.. Вам все
в диковинку!
- Русские! - повторил Возницын. - А ваше сиятель
ство француз, что ль?
- Не француз, а побольше вашего видел. Посмотрели бы
вы Швейцарию...
- Да к чему тут Швейцария? - сказал Закамский. -
И что общего между альпийскими горами и берегом Москвы-
реки? Конечно, и в Саксонии множество видов лучше
этого...
- Ну, вот слышите! - закричал князь.
- Да только это ничего не доказывает, - продолжал
Закамский, - и в чужих краях, и в самой России есть
местоположения гораздо красивее, но и этот веселый
сельский вид весьма приятен, и я всякий раз им любуюсь.
- Из патриотизма! - сказал Двинский с насмешливой
улыбкою.
- Да погляди кругом, князь! Разве это дурно?
- Конечно, не дурно, потому что у нас нет ничего
лучше...
- Вокруг Москвы? Быть может! Но поезди по России...
- Нет, уж я лучше останусь в Москве. Послушай, фон
Нейгоф, ведь ты философ, скажи: не правда ли, что из
двух зол надобно выбирать то, которое полегче?
- Неправда! - отвечал магистр. - Где более зла,
там более и борьбы, а где борьба, там есть и победа.
- Вот еще что выдумал! - вскричал Возницын. - А ес
ли я не хочу бороться?
- Не хочешь! Да вся наша жизнь есть не что иное, как
продолжительная борьба, и, чем гениальнее человек, тем
эта борьба для него блистательнее. Развитие душевных сил
есть необходимое следствие...
- Бога ради! - прервал князь. - Не давайте ему
говорить, а не то он перескажет нам Эккартсгаузена от
доски до доски.
- Не смейся, князь! - сказал Закамский. - Наш прия
тель Нейгоф говорит дело, да вот, например, не всю ли
жизнь свою боролся с невежеством этот необычайный гений,
который родился здесь в селе Коломенском?
Неправда! - прервал Нейгоф. - Историк Миллер до
казал неоспоримыми доводами, что Петр Великий родился в
Кремле.
- Быть может, - продолжал Закамский, - только
здесь, в Коломенском, он провел почти все свое детство.
Здешний садовник, Осип Семенов, рассказывал мне, что он
сам частенько играл и бегал с ним по саду.
- Какой вздор! - подхватил Возницын. - Сколько же
лет этому садовнику?
- Да только сто двадцать четыре года (Этот старик
умер в 1801 году - прим.).
- Misericorde! (Пощадите! (Фр.)) - закричал князь.
- Сто двадцать четыре года!.. Да разве можно прожить сто
двадцать четыре года?
- Видно, что можно.
- Ах, батюшки!.. Сто двадцать четыре года!.. Ну,
если мой дядя... Да нет, нынче не живут так долго.
- А ты, верно, наследник? - спросил Возницын.
- Единственный и законный, - отвечал князь, вынимая
свои золотые часы с репетициею. - Господа! -
продолжал он. - Половина второго, теперь порядочные
люди в городе завтракают, а мы в деревне, так не пора ли
нам обедать?
- А где мы обедаем? - спросил Закамский.
- Разумеется, здесь, на открытом воздухе! -
отвечал Возницын. - Я велел моему слуге приготовить все
- вон там внизу, в роще.
- Как! В этом овраге? - сказал князь.
- Так что ж? Там гораздо лучше, здесь печет солнцем,
а там, посмотрите, какая прохлада, что дерево, то шатер
- век солнышко не заглядывало.
Мы все отправились за Возницыным, прошли шагов сто по
узенькой тропинке, которая вилась между кустов, и не
приметным образом очутились на дне поросшего лесом
оврага, или, лучше сказать, узкой долины, которая
опускалась пологим скатом до самого берега Москвы-реки.
Колоссальные кедры, пихты, вязы и липы покрыли нас своей
непроницаемой тенью, кругом все дышало прохладою, и
приготовленный на крестьянском столе обед ожидал нас под
навесом огромной липы, в дупле которой можно было в
случае нужды спрятаться от дождя.
- В самом деле, как здесь хорошо! - сказал
Двинский, садясь за стол. - Совсем другой воздух, жаль
только, что эту рощу не держат в порядке: она вовсе
запущена.
- А мне это-то и нравится, - прервал Нейгоф. - Не
ужели вам еще не надоели эти чистые, укатанные дорожки и
гладкий дерн, на котором ни одна травка не смеет расти
выше другой? Признаюсь, господа, эта нарумяненная, за
тянутая в шнуровку природа, которую мы, как модную кра
савицу, одеваем по картине, мне вовсе не по сердцу, я
люблю дичь, простор, раздолье...
- А эти полусгнившие, уродливые деревья также тебе
нравятся? - спросил князь.
- Прошу говорить о них с почтением! - прервал За
камский. - Они живые памятники прошедшего. Быть может,
под самой этой липой отдыхали в знойный день цари:
Алексей Михайлович и отец его, Михаил Федорович, быть
может, под тенью этого вяза Иоанн Васильевич Грозный
беседовал с любимцем своим Малютою Скуратовым и пил
холодный мед из золотой стопы, которую подносил ему с
низким поклоном будущий правитель, а потом и царь рус
ский, Борис Годунов.
- Все это хорошо, - сказал князь, принимаясь за
еду, - а попробуйте-ка этот паштет: он, право, еще
лучше.
Когда мы наелись досыта и выпили рюмки по две шам
панского, фон Нейгоф закурил свою трубку, а мы все улег
лись на траве и начали разговаривать между собою.
- Закамский! - сказал князь. - Знаешь ли, кого я
вчера видел, - отгадай!
- Почему мне знать? Ты знаком со всей Москвою.
- Как она похорошела, как мила! Она спрашивала о
тебе, и даже очень тобою интересовалась. Ты, верно, к
ней поедешь?
- Непременно, если ты скажешь, кто она.
- Отгадай, ты виделся с нею в последний раз два года
тому назад... Мы оба познакомились с нею в Вене... Ее
зовут Надиною... Ну, отгадал?
- Неужели?.. Днепровская?..
- Она.
- Так она приехала из чужих краев? Давно ли?
- Около месяца. Помнишь в Карлсбаде этого англича
нина, который влюбился в нее по уши?
- Как не помнить.
- Помнишь, как он каждое утро являлся к ней с буке
том цветов?
- Который она всякий раз при нем же отдавала мужу.
- Бедный Джон-Бул чуть-чуть не умер с горя.
- Мне помнится, князь, и ты был немножко влюблен в
эту красавицу.
- Да, сначала! Но это скоро прошло. Целых две недели
я ухаживал за нею, потом мы изъяснились, и она...
- Признала тебя своим победителем?
- Нет, Закамский, предложила мне свою дружбу.
- Бедненький!
- Да! Это была довольно грустная минута.
- И ты не взбесился, не сошел с ума, не заговорил
как отчаянный любовник?
- Pas si bete, mon cher! (Нашли дурака, мои дорогой!
(Фр.)) Я не привык хлопотать из пустого.
- Ага, князь! Так ты встретил наконец женщину, ко
торая умела вскружить тебе голову и остаться верною свое
му мужу.
- Своему мужу! Вот вздор какой! Да кто тебе говорил
о муже?
- Право! Так это еще досаднее. И ты знаешь твоего
соперника?
- О, нет! Я знаю только, что она скрывает в душе
своей какую-то тайную страсть, но кого она любит, кто
этот счастливый смертный, этого я никак не мог добиться.
А надобно сказать правду, что за милая женщина! Какое
живое, шипучее воображение! Какая пламенная голова!
Какой ум, любезность!.. В Карлсбаде никто не хотел
верить, что она русская?
- Постойте-ка! - сказал я. - Днепровская?.. Не
жена ли она Алексея Семеновича Днепровского?
- Да! А разве ты его знаешь?
- У меня есть к нему письмо от моего опекуна.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг